Библиотека мировой литературы для детей (Том 30. Книга 2) - Страница 156

Вышла мода на голубей — и голуби заняли города. Модными стали белки — и белок поселили в скверах и парках. Но стоит перестать их кормить — хоть на время! — как голуби и белки погибнут. И к тысячам погибающих в клетках добавятся сотни погибающих во дворах и парках. Может, лучше не превращать диких в замызганных дворняжек и попрошаек? Может, лучше оставить их там, где они и без нас могут прожить?

Для чего мы все тянем в дом? Не интереснее ли на все лесное смотреть в лесу?

До чего хороши красные осоковые луговины! По краям их золотая стена тростников, а под ногами обмороженная до красноты осока. Идешь по колено в красной траве и ждешь взлета огненного фазана. Он вырывается всегда неожиданно, как всплеск этой красной поляны, бешено молотя ледяной воздух упругими крыльями, словно растопыренными ладошками. Пламенеют перья, косит испуганный круглый глаз, и длинный хвост вибрирует на ветру.

Вчера петух не спеша вышел из тростников на дорожку. Два охотника направили на него ружья, но медлили, истекая охотничьей предупредительностью, предоставляя выстрел соседу. Пока показушничали друг перед другом, фазан нырнул в траву, поссорив охотников насмерть.

Выходят на дорогу и турачи, но они пугливо жмутся к обочине и чуть что — шмыгают в тростники.

Дорога укатанная, следов не видно. Зато отмели все исчерканы запятыми когтей и многоточиями лапок. Отмели гофрированные, как листы бумаги в косую линейку. Зверино-птичья клинопись: восклицательные знаки зайцев, крестики фазанов и турачей, нолики ласок и горностаев, вопросительные знаки жаб. Кляксы уток и выдр, венчики хауса и шакала.

Простор на отмелях, не то что на дорогах, огороженных тростником. Летят над водой два баклана, торопливо шлепая крыльями чуть ли не по воде. Грузно поднялся громоздкий пеликан и потянул, загребая под себя встречный ветер. Голову уложил на спину и важно выпятил зоб.

А в небе гогот — приближаются гуси. Сквозь метелки и прутья видно, как накатывается торопливая вереница тяжелых птиц — с возбужденным гоготом, с ветряным шумом крыльев. Увидев меня, гуси смолкли, сбились в кучу и штопором, напряженно вытянув шеи и неистово загребая крыльями, взмыли вверх.

Сбоку наползает мрачная синяя туча, на фоне ее трепещут тысячи белых крыльев. Как стая белых бабочек летят россыпью стрепеты. Стрепет — трепет. В полете этих птиц и в самом деле что-то трепещущее.

Стрепеты летят на зимовку в Иран. Валом валят — к ухудшению погоды.

Погода и в самом деле ухудшилась. То дождь, то ветер. Днем серо и холодно, а ночью заморозки. В такие ночи на травяные поляны ложится дымчатый иней.

Стаи зимующих грачей и гусей по утрам летят пастись на убранные поля. Днем у гусей мертвый час, спят посреди реки на галечных отмелях. Издали они похожи на россыпь серых валунов: ноги поджаты, головы спрятаны в перья. Грачи на ночевку садятся на большие деревья, и тогда голые сучья их покрываются черными «листьями». Трясется, повиснув на крылышках, пустельга. Ка-гак, ка-гак! — перекликаются петухи-фазаны. Картины птичьей зимовки.

Живут как могут. Радуются солнцу, прячутся от дождя. Каждодневная непростая и нелегкая жизнь живых существ в почти нетронутых тростниках. Почти, потому что и сюда уже проникает охотник.

Тропа вывела к дому охотника — облупившаяся мазанка, крытая тростником и огороженная тростниковым забором. На нижнем суку развесистой и еще зеленой ивы сушится большая кабанья шкура. На распялках, прислоненных к стене, серые шкуры шакалов. Одна, только что снятая, брошена на тростниковую крышу вверх розовой и сырой мездрой. Жир и кусочки мяса с мездры старательно склевывают воробьи. Охотнику лень скоблить кожу; это делают за него воробьи и сороки. В Австралии фермеры так же вот поступали с овечьими шкурами и вешали их на забор, и от жира их очищали попугаи кеа. Попугаи до того пристрастились к мясу, что стали нападать и на живых овец. Что-то похожее происходит и тут. Воробьи, конечно, ни на кого нападать не станут, но вот сорок, долбящих израненные спины у ишаков, я уже видел. Ишакам часто сбивают седлами спину. А потом привязывают на луговине, чтобы поджили болячки. Тут на них, на привязанных, и нападают сороки. Если хозяин вовремя не прогонит сорок, могут продолбить спину и убить ишака. Такое уже случалось. Сорок за это клянут и стреляют, хотя сами же и приучили их к хищничеству.

На колоде сохнет барсучья шкура. Рядом с домом у кладки через ручей подвешен за ноги дохлый заяц, а у лаза в кусты — кошка. Это приманка для шакалов; под нею охотник насторожил капканы.

— Что-то не лезут! — жалуется хозяин. — Ночью мороз и днем холодно — дух от падали не расползается.

Попавшего в капкан шакала он убивает палкой по голове. Потом подвешивает к суку за задние лапы и сдирает шкуру «чулком». Раз до половины стянул, а шакал взял и ожил! Открыл глаза и стал клацать зубами. Пришлось проткнуть ножом голый синий живот. Охотники народ находчивый…

Однажды шакал, зажатый капканом за ноги, выкрутил их жгутом. Охотник схватил его за загривок, а он, стервец, оскалился. Сунул ему ножик в пасть, а он и в нож зубами вцепился. Всю пасть себе раскромсал — во зверюга!

Это обыкновенный охотник, а не какой-нибудь живодер. Для него зверей убивать — все равно что дрова колоть. Мы же не жалеем чурку, когда она разлетается надвое под топором. Мы же не содрогаемся, когда обдираем лыко с живых ракит. Или бересту с берез.

Сочувствие не с неба падает — оно воспитывается. Вот тут-то и нужен тот самый охаянный антропоморфизм. Примерь к себе, постарайся понять другого. Пусть звери разговаривают по-человечески: с говорящего зайца неловко шкуру сдирать. К тому же зайцы и в самом деле разговаривают: пусть по-своему, пусть по-заячьи. И, наверное, нельзя видеть в них только прыгающие заячьи шапки или воротники.

На ржавой цепи у дома облезлая и хромая сука.

— Кабан секанул, — говорит охотник. — Лапа криво срослась, но кабанов все равно гоняет.

У суки скоро должны быть щенки. Они еще не родились, а судьба их решена.

— Всех утоплю! — говорит охотник. — Не кормить же такую ораву.

Первый день жизни щенков станет и их последним днем. А сука виляет всем телом, рада, что хозяин на нее посмотрел.

Я не очень люблю собак, именно за их рабскую преданность. В рабской преданности есть что-то отталкивающее и унизительное. Надо ли ради подачки так умильно в глаза заглядывать и старательно вилять хвостом? Преданность хороша обоюдная. Ни во что не ставить себя — это значит развращать других. «Собачья преданность» звучит двусмысленно. Собачья преданность порождает собачью жизнь…

Не за это ли волки так ненавидят собак? Ненависть непокоренных к добровольно отдавшимся в рабство. Тысячу лет воевали люди с волками, а покорить не смогли. Против волков было брошено все: капканы, двустволки, трехстволки, пятизарядки, даже вертолеты и самолеты! Волки объявлены вне закона, их бьют и травят зимой и летом, уносят из нор волчат. За убийство волков назначаются премии. Способы убийства совершенствуются: начинали с дубинки, дошли до яда. Волкам, чтобы выжить, надо было умнеть. И волк устоял.

Волка так долго проклинали и унижали, что стали в конце концов… уважать! Да, теперь уже никто не призывает к полному уничтожению волков. Волк красивый и гордый зверь. А что собака: свистнул — и прискакала…

Зачем охотнику куча щенят. Настанет сезон, и он наловит в округе сколько угодно бездомных дворняг. Натаскает их за неделю и станет травить кабанов. К концу охотничьего сезона кабаны перебьют почти всех — ну и пес с ними, с псами! До новой охоты они не нужны.

Охотник-добытчик без предрассудков и сантиментов. У него договор и план. Охота для него не увлекательная забава, а тяжелый труд, который надо, по возможности, облегчить. На приемном пункте считают шкурки и проверяют сорт; о чувствах там не расспрашивают. Им все равно, как ты добыл, — лишь бы добыл. И даже лучше, если палкой по голове — меньше на шкуре дырок.

Говорят, что злых духов нет, — неправда! Злые духи — это наше плохое настроение. Оно как ворожба, как злые чары, — все из рук валится. И дело не клеится, и жизнь не радует. И кажется, без толку аукаться, раз никто не ответит тебе. Ухожу от пристанища охотника в самую глубь тростников, ухожу избавляться от духов!