Беззвёздная дорога (СИ) - Страница 7

И Фингону стало казаться, что смех ручейка звучит уже не так весело, как ему казалось. На самом деле в нем слышался однообразный звон, под которым таилась какая-то пустота. Они проходили под плакучей ивой, склонившейся над водой. Между её ветвями висели новые нити тонкой, как шёлк, паутины. Увидеть паутину было очень трудно, ибо свет едва касался её —, но она отбрасывала тень, и тень выглядела неуместной, асимметричной, грубой и уродливой; ни одна настоящая паучья паутина не могла быть такой. Фингон взял Маэдроса за руку и потащил его дальше.

Маэдрос, видимо, всё-таки осознал, что Фингон куда-то торопится, и больше уже не говорил о семейных мелочах — или вообще о чём бы то ни было. Вид у него стал испуганный. Ещё больше колючих, спутанных растений появилось с обеих сторон, пока Фингон бежал по долине. Когда он оглядывался, то видел, что чёрные кусты растут уже на тропе за ними. И под ними не было света. Нет, под ними был Не-Свет — тень, через которую никогда не могло бы пробиться ничто светлое и доброе. И в этом Не-Свете множество маленьких, уродливых, длинноногих существ жадно наползали друг на друга: они шептали что-то тоненькими, жестокими голосами — и ждали.

Они ждали уже давно. Они были очень терпеливы, эти сёстры Унголианты и старательно ткали свои паутину. Мелкую добычу можно было найти в их царстве. Они не были такими жирными и раздувшимися, какими стали Унголианта и её потомки, когда стали кормиться всеми богатствами Арды. Но большие или малые, в конце они смогут поглотить всё — и они это знали, и в этой тьме они кишели и стрекотали в безжалостном предвкушении.

Фингон так сильно сжал пальцы Маэдроса, что кузен удивился и запротестовал — больно! Но Фингон не сжалился над ним — он всё быстрее тянул их вперёд.

Наконец, они дошли до края маленькой речной долины, где ручеёк прыгал в низкий водопад и бежал вниз, к берегу —, а там должен был быть ветер, дувший в лицо, когда они стояли на вершине обрыва, но вместо этого сзади поднималась всё более и более сильная вонь. Серая дорога карабкалась вниз по скалам у обрыва. Фингон прыгнул.

— Туда! — сказал он. Маэдрос спотыкался, спускаясь по камням за ним, и оба они пробежали ещё чуть дальше, остановились и оглянулись. Пауки не последовали за ними, но крошечная речная долина казалась очень тёмной.

Маэдрос вздрогнул.

— Эти пауки! — сказал он. — Ненавижу их! Откуда они берутся? — Он взглянул на Фингона. — Я рад, что хотя бы ты со мной. Ты знаешь… это очень странно — мне кажется, что я не видел тебя уже очень-очень давно? ..

— Да, так и было, — сказал Фингон, и опять ему хотелось заплакать.

Маэдрос покачал головой и сложил руки, и затем слегка обнял себя, как будто ощутил порыв холодного ветра. Серебряный свет Тельпериона всё ещё сиял в его волосах. Он выглядел таким юным.

— Давай пойдём домой, — сказал он. — Идём. Мне всё равно, что скажет отец!

Он снова взял левую руку Фингона в свою правую и двинулся, как будто бы собираясь идти через поля в направлении дома, который построил себе Феанор.

Фингон знал — знал, ему даже не надо было идти туда и смотреть самому — что Феанора там не было, не было даже тени памяти о нём; ни о Нерданэль, ни о Финвэ, ни о ком-либо из братьев Маэдроса; что город Тирион может быть там, в свете Деревьев —, но там никого не будет. Ни птицы, ни зверя, ни дуновения ветерка не слышится там, и сад Лориэна будет пустым, а в Лореллине не будет ждать исцеление. Во всём этом прекрасном — мёртвом — сне о том, что некогда было там, был лишь призрак невинности и ждущие пауки.

Однако всё-таки он чуть не пошёл с ним. Он уже шагнул одной ногой с дороги, но вспомнил предупреждение Ирмо и остановился.

Маэдрос тоже остановился и взглянул на него в замешательстве. Фингон снова оглянулся на провал чёрной долины, и затем посмотрел выше, поверх неё. Хотя серебро затопило весь воздух, казалось, сверху на него тяжко давила ночь. В тёмном небе снова почувствовался какой-то намёк на кишащее движение. На небосводе не было ни единой звезды. Он посмотрел вниз, туда, куда он поставил одну ногу в серебристую траву. Дорога уже начала исчезать из виду. Если он сделает ещё один шаг — она исчезнет.

— Ты разве не идёшь? — сказал Маэдрос.

Фингон сглотнул и поставил обе ноги на серую дорогу. Маэдрос стоял и смотрел на него, всё ещё держа его за руку — вяло, неуверенно. Фингон внезапно дёрнул его за руку, притянул к себе, обвил руками его шею и прижался лицом к плечу. Кузен обнял его в ответ — несколько неловко.

— Ты мне очень дорог, — прошептал Фингон. — Но ты не тот, кого я ищу…

Он с неохотой отпустил Маэдроса. Тот моргнул пару раз.

— Ну… ну ладно, — сказал он. – Иди! Наверное, лучше тебе зайти в другой раз!

— Хотел бы я, чтобы было так! — сказал Фингон.

Однако если что-то действительно можно было спасти из Пустоты, он не думал, что именно это можно спасти.

Первым отвернулся Маэдрос и пошёл один, с виду радостно, в пустые поля, где его всё ещё ждали сёстры Унголианты. Тени всё росли, и в них шевелились чёрные существа. Но дорога осталась пустой. Фингон знал, что он идёт туда, куда надо, когда она повернула и пошла вниз, к берегам моря, и он услышал вдали звуки битвы: ибо он подходил к Алквалондэ.

******

Сейчас если бы Фингон смог, он бы отвернулся. Ибо это было место, которое он помнил — и не помнил, он знал, что именно вскоре увидит — и ему было стыдно. Но хотя дорога была свободной, она не была прямой, так что ему приходилось внимательно следить за тем, куда он ставит ноги и быть внимательным к тому, что могло произойти. Призрачные многоногие существа таились в тени вокруг него, и затем и там, и здесь вспыхнули огни, которые ничего не осветили. Во тьме послышались крики и звон оружия. Фингон помнил это — он был в авангарде войска своего отца, и как раз во время прихода Тьмы он пришёл к берегам Моря, и вот так он услышал крики и звон стали.

По обеим сторонам от Фингона вспыхнули тонкие, призрачные образы и ещё больше их пошли за ним. Слева и справа он краем глаза увидел своих кузенов — Ангрода и Аэгнора, высоких, белокурых, воинственных, — но полупрозрачных; оба взглянули на него, и огни, которые искрились в безбрежной ночи, сверкали и в их глазах. Перед ними лежало тёмное, мягко волнующееся море, и за нам были ровно стоявшие белые корабли тэлери. Фингон мало думал об этой минуте в годы изгнания, поскольку многое другое занимало его мысли в Средиземье, и кроме того, память об этом была слишком тяжела, чтобы вглядываться в неё слишком близко. Но в конце концов, он тоже был вынужден вернуться к этому воспоминанию, — ибо наконец, он также вкусил горечь Смерти. Он мало думал об этом в Средиземье, — но в Обители Мандоса он почти не думал ни о чём другом.

Сначала долгое время его сердце твердило: но что же ещё я мог сделать! Они же были моими двоюродными братьями! Потом, когда эта защитная реакция, это раздражение начали казаться неубедительными, он старался, гневаясь всё больше и больше, отвратить от себя вину. Это их преступление, а не моё. Я не хотел ничего плохого. Я просто не знал. Однако на душе у него было беспокойно, и он долго повторял снова и снова в тёмных залах — Я же не знал! — хотя тут не было никого, кого он мог бы в этом убеждать. Прошло много долгих, беспокойных лет, пока Фингон наконец пришёл к новой мысли; он подумал: ведь то, что он просто не знал — или что он этого не хотел — не было для него оправданием.

Тогда он немедленно осознал, что же он должен сделать, и почти как только, как он это понял, Мандос отослал его прочь без единого слова. Облекшись заново в плоть, он снова прошёл по берегам Эльдамара и на закате прибыл ко двору Ольвэ, и здесь он выразил ему полную покорность и ждал, коленопреклонённый, склонив голову. Ничто из того, что делал Фингон за всю свою жизнь, не вызывало у него такого страха. Король тэлери мрачно посмотрел на него, и сказал, что приход его был опрометчивым и поспешным, как и все его прежние поступки. Фингон затрепетал перед ним.