Беззвёздная дорога (СИ) - Страница 21

Он улыбнулся и ушёл во тьму. Вскоре его высокая фигура исчезла в тенях.

Фингон взглянул на серую дорогу. У него с собой всё ещё был его лук и арфа, и верёвка, и звёздный фиал, но стрел осталось совсем немного и кинжала не было. Кинжал, конечно, не очень помог ему против дракона, но о его утрате он сожалел. А что же теперь? Дорога почти закончилась. А позади где-то был провал – там, где дорогу выжгло драконье пламя.

Фингон подумал о Маэдросе, который хранил этот меч: хранил его в безопасном месте, хранил его особо; взял с собой худший меч в Сирион — и в самом конце. Он не стал брать его с собой на эту резню. Он подарил его Элросу — Элросу, который тогда был ещё мальчиком, но всё-таки столь же прекрасным мечником, как любой командующий из нолдор… и тоже левшой.

— Осталось ли от тебя хоть что-нибудь? — спросил он тьму. — Я думаю, что да. Я думаю, что может быть, да!

Пусть этого окажется достаточно!

Фингон пару раз попробовал ногой серую дорогу. Он посмотрел вперёд.

Он пошёл по дороге дальше.

***

Дорога, на которой Элрос оставил Фингона, была тонкой серой нитью, но она не осталась такой надолго. Вот она уже стала ещё шире, чем была в Дориате. Вскоре она превратилась в широкий, мощный путь, плоский и прямой. По нему без труда могла бы пройти целая армия. Фингон на этой широкой дороге почувствовал себя очень маленьким. Но, по крайней мере, было легко увидеть, куда он идёт.

Вскоре на некотором расстоянии он увидел нечто огромное и тёмное. Дорога вела прямо туда. Фингон с любопытством смотрел на это, но не мог догадаться, что это такое: его слишком трудно было отличить от окружающей тьмы. Только когда он уже оказался в тени этого нечто, он понял, что это гигантская стена. Она была совершенно гладкой и совершенно чёрной. Она поднималась из ничто бесконечно ниже в ничто в бесконечной высоте. Не было никакого пути, чтобы обойти её, и на неё нельзя было взобраться. Казалось, сделана она из чего-то вроде камня;, но это могло бы быть и стекло — но если так, то это было чёрное стекло, которое ничего не отражало.

Казалось, это препятствие нельзя было обойти. Но широкая дорога вела прямо к нему: так что, наверное, через него должен быть какой-то путь — или придётся обойти его, так, как было с огнями в Лосгаре. Фингон шёл дальше. Дорога вела дальше, и дальше, и дальше — прямо к чёрной стене. Потом стена прямо пересекла её.

В чёрную поверхность стены были вставлены железные ворота — настолько узкие, что в них едва можно было пройти по одному. Ворота были заперты и закованы мощными цепями. Не видно было, как можно их открыть. Дорога подходила к воротам и, видимо, продолжалась на другой стороне. В любом случае она исчезала под стеной. Фингон не видел никакого способа ни обойти стену, ни пройти через неё.

Но путь должен был быть. Он прошёл так далеко не для того, чтобы сдаться сейчас.

И он пошёл вперёд.

Он ничего не видел, ничего не слышал и не чувствовал запаха пауков. Но когда он подошёл к воротам, он внезапно понял, что нечто следит за ним – нет, даже два нечто — из тьмы по обеим сторонам ворот. Он не заметил их только потому, что они были такими же бессветными, стеклянными, как и сама стена. Они стояли в нишах на её чёрной поверхности — если только не были частью самой стены. Трудно было сказать. Казалось, что они почти что вырублены из этого чёрного вещества. У каждого было длинное копьё. Ни один из них не двигался. Фингон сам не знал, как понял, что они следят за ним, но всё-таки он это чувствовал. В их взгляде не было недоброжелательности — но не было и добра. Он был совершенно бесчувственным — и это было очень трудно выносить. Но Фингон к этому времени вынес уже слишком много, чтобы бояться тех, кто только смотрел на него. Он пошёл дальше.

Как только он подошёл к вратам, обе фигуры одновременно двинулись. Они шагнули к дороге. Их чёрные копья опустились и скрестились перед ним. Это была преграда — и откровенный отказ. Фингон поднял голову и взглянул на их лица.

Тогда, кажется, случилось что-то странное: ибо он увидел множество лиц одновременно. Эти две фигуры с их копьями были Элронд Полуэльф и Элрос Тар-Миньятур — один склонившийся под бременем долгого горя, другой — свирепый и ничего не прощающий, в своей крылатой короне. И они были двоюродными братьями Фингона, Амрасом и Амродом — окутанный тенью и поглощённый пламенем. И на какое-то мгновение они стали Лориэном и Мандосом, Ирмо и Намо — повелителями душ во всём их ужасе и величии. Затем двое сделали шаг вперёд; копья их всё ещё были скрещены, заставляя Фингона отойти назад, и сердце его затрепетало в его груди, когда его заставили отступать. Ибо все образы, которыми его разум старался успокоить его, рассыпались, и наконец, он увидел, что эти двое, которые преграждали ему путь, были созданы лишь из камня и чёрного стекла — и бесконечной беззвёздной ночи. Это были хранители врат, стражи тюремной стены — и лиц у них не было совсем.

— Вернись! — сказал тот, что справа суровым и страшным голосом. — Вперёд пути нет. Возвращайся обратно!

Хранитель слева ничего не сказал. Но он смотрел на него и этот безликий взгляд лёг на душу более жуткой тяжестью, чем страшный голос другого.

Фингон весь задрожал. Но он сказал.

— Я не вернусь. Я должен идти дальше.

— Врата закрыты. Они не откроются. Тебе нечего здесь делать. Возвращайся!

— У меня есть здесь дело, — сказал Фингон. — Это моя дорога.

Суровый хранитель сказал:

— Это не твоя дорога. Если бы она была твоей, то врата отворились бы для тебя. Возвращайся обратно!

Но тот, что слева, голосом, который всё-таки был ужасен, но при этом был скорее скорбным, чем суровым, сказал:

— А что у тебя за дело?

— Я ищу того, кого любил, — сказал Фингон.

Оба хранителя опустили глаза (которых на их лицах не было), и ему показалось, что кровь сейчас замёрзнет у него в жилах от одного вида этого. Но он стоял там, где стоял и повторил то, что сказал:

— Я ищу того, кого любил.

Воцарилось молчание. Это было абсолютное, нерушимое, пустое молчание: молчание Пустоты.

В этом молчании суровый хранитель заговорил.

— Ты ищешь вора, — сказал он. Слова его падали тяжело, как камни. — Того, кто похитил свет, жизнь, и невинность, пока, наконец, посредством той драгоценности, что он похитил, он не понял самого себя, и поняв это, приговорил самого себя. Тот, кого ты ищешь, — трижды убийца, трижды проклятый, проклятый своим собственным словом, и он справедливо запечатан в тюрьму, которую создал себе сам. Ты ведь это знаешь.

— Я знаю, — сказал Фингон.

— И ты говоришь, что любил его.

— Да, — сказал Фингон насколько твёрдым голосом, насколько мог.

— И ты всё ещё его любишь?

Фингон сглотнул.

— Я не знаю, — сказал он. — Я не знаю.

Суровый хранитель, казалось, собрался что-то сказать, и Фингон быстро закончил:

— Но всё-таки даже злейшего своего врага я бы не оставил в таком месте.

И снова молчание — бесконечное, безжалостное.

Затем хранитель слева заговорил:

— Здесь ты ещё можешь встретиться с величайшим своим Врагом, — сказал он. — До начала Времени и за пределами его он предъявил свои права на это царство — и никакого другого у него не будет — даже если бы оно было в тысячу раз столь же благословенно, как был Эльдамар до убийства Деревьев.

Фингон почувствовал, как дрожь ещё более глубокого страха проходит через всё его существо.

— Так Моргот здесь?

— Конечно, он здесь, — сказал другой. — Сколько раз мы должны это говорить? Возвращайся назад!

Фингон снова сглотнул.

— Тогда тем более я должен идти вперёд, — сказал он. — Я не оставлю Маэдроса в царстве Моргота. Для этого я слишком любил его.

— Твоя любовь его не спасёт, — сказал суровый хранитель. — Ты думаешь, что Мелькора никто никогда любил? Его любили — его любили! Что падение Феанора по сравнению с его падением — падением того, кто стоял настолько выше его, как ты — выше полуросликов? А чем были его сыновья, как не тенями и отражениями своего отца? Пути вперёд нет. Иди обратно!