Безымянная могила - Страница 3

- Ни единого твоего слова не оспариваю, Лука. Но повторяю: сомнений у меня не возникло. Да и злобы в нем уже не было. Он сидел такой сгорбленный, опустив плечи... ему и дышать уже было трудно. Потом снова и снова начинал говорить, через силу, но страстно... Время от времени, подняв на меня неподвижный взгляд, спрашивал, понимаю ли я, что он делал и почему. Иной раз бормотал: да, тут я ошибся... Мне кажется, у него наступило раздвоение личности; иногда понять было невозможно, что он хочет сказать. И сказал он не все, я уверен... В общем, Лука, у меня сомнений не возникло. Да и зачем ему было лгать?

Лука задумался и спустя какое-то время спросил:

- А как получилось, что ты у него оказался? Трудно поверить, что вы с ним были приятелями.

- Ответ прост: меня послали к нему. Или, если быть точным: приказали пойти.

- Думаю, с каким-то особым заданием.

- Да. С секретным. Задача моя была: выспросить все, что ему известно. Это была личная просьба первосвященника Иешуа из рода Гамалиилова. Он вызвал меня к себе, дал задание и велел представить отчет в письменном виде.

- Выходит, ты все-таки тайный агент, Дидим?

- Нет, Лука. Я не получил за это особой платы, да и Анания не был уже опасен ни для кого.

- Тогда что хотел узнать Иешуа?

- Ему был нужен ответ всего на один вопрос: почему при Анании был какой-никакой, а мир? И почему после его смещения все пошло прахом? Вот какую тайну нужно было разгадать Иешуа.

Значит, в Синедрионе считали, что Анания - человек с двойным дном?

- Да. Иешуа, во всяком случае, именно так и считал.

- И ты думаешь, это возможно, чтобы человек с двойным дном целых двенадцать лет был первосвященником? Ведь такой человек вряд ли способен внушать доверие людям.

- Что думали об Анании в Синедрионе двенадцать лет назад, я знать не могу. В то время я был всего лишь помощником писаря. Может, он в тот момент чем-то устраивал Рим?.. Ведь что бы здесь ни происходило, решение всегда Рим принимал.

Лука покачал головой.

- Тогда - как же в Риме допустили, чтобы их человека взяли и сбросили? Ведь прокуратор Феликс на посмешище его выставил.

- Что ж... многое с тех пор изменилось. Императором стал Нерон. Вон Каиафу в свое время тоже сместили, а ведь он был первосвященником восемнадцать лет.

Разве можно знать, как действуют тайные пружины власти?

С моря потянуло ветерком; волны с пенными гребешками побежали на берег.

Пушистые клочья в небе стали сереть. Лука встал, отряхнулся, подошел к воде.

Волны, набегая, лизали его ноги в сандалиях и тихо отползали назад.

- Вот еще что, Дидим... Ты сказал, что должен написать Иешуа отчет?

Дидим тоже поднялся, подошел к Луке, встал рядом с ним.

- Стражи Анании присматривали и за мной. Я боялся, Иешуа не внушал мне большого доверия.

- И ты изложил в письменном виде все, что рассказал сейчас мне?

- Да. Но Иешуа мой отчет не прочел. У него появилось много других забот... А если и прочтет когда-нибудь, наверняка уничтожит.

- Ты уверен в этом?

- Да. Он понимает, люди не должны знать об изменах на самой вершине власти.

И Ананию он сам хоронил с надлежащей роскошью. Так что будь спокоен, тайна эта останется лишь твоей и моей.

Лука рассмеялся, но на лице у него было страдание.

- Вот спасибо!.. А если ты ошибаешься? Если Иешуа все же воспользуется твоим отчетом? Тогда нам конец!

- Я не ошибаюсь.

- Ох, Дидим... От этих людей можно ждать что угодно.

- От каких людей? От иудеев?

- Нет, от власть имущих!

- Видишь ли, тут-то я точно не ошибаюсь. Нет такой власти, которая по доброй воле станет рубить сук, на котором сидит. Найти и назвать врага в собственном лагере - это еще куда ни шло. Но выставить на всеобщее обозрение что-то такое, что разоблачает ее как власть, - никогда. Это политика, Лука.

Возможно, завтра Анания станет козлом отпущения; послезавтра, возможно, героем. Но пока эта власть существует, предательство, совершенное внутри нее, будет спрятано за семью печатями. Потому что власть, и эта, и любая другая, хочет лишь одного: удержаться любой ценой, сохранить своих родоначальников, свои законы, свои пророчества и свои поверья. Если она падет, то и народ этот погибнет, его поглотят пустыня и море. Вот почему я уверен: Иешуа, если прочтет мои записи, бросит их в огонь. Ибо никакой первосвященник, будь у него хоть сто пядей во лбу, не признает по доброй воле, что пора отречься от иудейской веры, ибо она потерпела крах. За тридцать восемь лет я много всего повидал, Анания же окончательно открыл мне глаза. Пускай с помраченным рассудком, пускай в разладе с самим собой... У него остались и еще тайны, которых нам уже никогда не узнать... Он сказал, что хочет умереть.

Лука плюнул в пенное кружево, колышущееся у берега, повернулся и двинулся к тропинке, что вела прочь от моря.

- Одного ты добился, во всяком случае: мне тоже горько. И тошно... от всего.

И от всех.

- Я этого не хотел. Меня ты можешь ненавидеть, но Фому, очень тебя прошу, люби.

Они долго шли по тропинке. Позади остались море, волны, каменистые гряды.

Зыбкие вечерние сумерки мало-помалу затопили окрестность.

- Синедрион заинтересован, чтобы народ иудейский и вера его оставались в неприкосновенности до скончания мира. Вот почему они не позволят тайне Анании выплыть наружу.

- Но Иешуа знает, что тайна эта известна тебе.

- Об этом я тоже подумал, Лука. Потому я тебя так настойчиво и разыскивал.

Теперь, если меня зарежут сикарии... будем считать, по чистой случайности, тайна станет твоей. А что касается Рима... Римлянам нужна надежная колония, им все равно, христианская она или иудейская. Война вспыхнет не из-за этого.

И тот, кто ее начнет, будет все время иметь в виду, какой мир ему нужен после войны. Мир этот носит имя "равновесие интересов".

- Ты циник, Дидим.

- Я лишь хотел, чтобы ты знал правду. Знал то, что было на самом деле. Ибо то, чему учил Иисус, это другая правда, она еще не воплотилась в жизнь.

Лука остановился.

- Но многие верят, что воплотилась. И таких людей все больше. Я тоже верю в это, и Фома учит этому, и Павел с Варнавой, и все остальные.

- Я говорю не о вере - о жизни.

- Ни единого твоего слова не хочу принимать! Анания лгал тебе! Ведь Иисус воскрес, он явился другим, и Фома, твой брат, тоже тому свидетель!

Дидим положил руку Луке на плечо, крепко сжал пальцы.

- Ты ведь врач, Лука. И знаешь: сколько ни лечи больного, смерть в конце концов одолеет его, как и меня, и тебя, и любого. Я не врач, я не саддукей и не фарисей. Анания, однако, сказал, о какой из заросших бурьяном могил на Земле Горшечника идет речь. Вот об этом я не писал в своем отчете. Анания сам об этом меня попросил.

Лука упрямо тряс головой:

- Неправда!.. Не может быть!

- Все может быть, Лука... Кстати, Ананию положили в склепе того самого Иосифа Аримафейского, который в свое время просил у Пилата тело Иисуса...

Пойдем, а то темнеет.

Долгое время они шли, слыша лишь звук своих шагов. На небосводе одна за другой загорались звезды.

- Прости меня, если сможешь. С кем-то надо было мне разделить этот груз.

И... прокляни, если хочешь, но я очень ждал вести о смерти Павла. Анания взял с меня слово, что лишь после того...

Лука снова остановился и устало сел, почти упал в придорожный бурьян. Дидим сел рядом с ним на обочину.

- Знаю, тебе нелегко сейчас.

- Только не надо меня утешать... Ты-то можешь вздохнуть свободно:

послезавтра будешь в Кесарии, потом вернешься в Иерусалим, получишь свое жалованье...

- Не было у меня другой возможности: кому-то я должен был довериться... - Дидим встал и двинулся по дороге.

Лука подождал, пока тот отойдет подальше, потом тяжело поднялся с земли и, опустив голову, пошел следом.

Совсем стемнело.