Безымянка - Страница 12

Часам к пяти гомон чуть-чуть стих, и я задремал. Но сон получился рваный, неспокойный, полный наслоенных друг на друга образов минувшего дня. В конце концов я решил не мучить себя и продрал глаза.

Вакса храпел, откинув голову на рюкзак. Вот кому по боку любые дрязги и шум: хоть в рельсу рядом бей – веко не подымет. С одной стороны, слишком крепкий сон опасен: могут и обобрать запросто, и прирезать. С другой… Завидую, черт возьми! Сам я с возрастом стал спать чересчур чутко и уже не помню, когда последний раз беспечно отдыхал.

Я подхватил сумку, выбрался из каморки и плотно прикрыл за собой дверь.

Ночью электричество экономили, поэтому под сводом, за ажурными металлическими украшениями, горело всего три светильника. Московская в это время суток почти не отличалась от остальных станций: сумрачная, усыпанная переплетенными тенями, наполненная прохладным воздухом из вентиляционных шахт. Правда, к обычным запахам отработанной солярки, пота и дыма примешивался приторный душок креозота – раствором были пропитаны новенькие шпалы в отреставрированном туннеле. В центральной части, возле перекрытого входа на лестницу, все еще царило оживление – несколько картельных активистов распалялись о непомерных акцизных сборах на безымянские продукты, а пьяненький чиновник кивал и втихую потешался над крикунами, вместо того чтобы вникнуть в суть претензий.

Я обошел суетливую группу сторонкой, за колоннадой. Возле края платформы притормозил и с интересом посмотрел на вгоняемый на станцию вагон. С виду целехонький, отмытый от грязи до синей краски, с белой каймой по боку, освещенной переносным фонарем кабиной и раздвижными дверями. Не хватало только стекол: оконные проемы были наглухо заделаны листами фанеры. Двигалось чудо техники, разумеется, не своим ходом – сзади его толкал моторизированный тягач. И на кой шиш сюда пригнали это громоздкое диво? Для пафоса или в качестве передвижного штаба? Тягач снизил обороты, и синий монстр из прошлого плавно остановился. Из кабины вышел машинист и открыл переднюю дверь, поддев ее фомкой. В самом вагоне было темно, и внутренностей мне разглядеть не удалось. Что за скрытность?

В салоне мелькнули лучи фонарей, и на перрон ступили несколько тяжело вооруженных бойцов. Без лишних слов они оцепили вагон по периметру и грубыми тычками отогнали любопытных.

Я не стал дольше задерживаться, чтобы не привлекать лишнего внимания. Неторопливо двинулся в сторону противоположного конца платформы, где у подножия эскалатора торчали будки таможни.

Из головы не шли слова Натрикса про переговоры. С чего вдруг мои услуги могут понадобиться на Гагаринской? Ведь открытие транспортного сообщения планируется здесь, на Московской.

Или… основные события развернутся не здесь?

Жаль, Тимофеича нет – старик мог бы прояснить ситуацию. Он всегда владел большим количеством важной информации. Не исключено, что шеф не согласился с какими-то планами ЦД, выступил против кого-то из бункерских акул, и его убрали. Тогда – плохо дело.

Вот бы Ева догадалась прийти к границе, чтобы повидаться со мной. С ее связями в Нарополе можно было бы разузнать, что замышляют бугры Безымянки.

Бы, бы, бы – сплошное сослагательное наклонение… В жизни оно приносит мало пользы.

Отреставрированный туннель наглухо перекрывала железная створка, на путях скучали наемники. Платформу по всей ширине перегораживали желтые заборчики с надписью «Проход воспрещен! Зона таможенного контроля!». За ограждением прохаживался караульный с местной заставы, молодой паренек, которому, судя по всему, совсем недавно выдали автоматическое оружие и внушили, что бдительность в деле охранения станционных рубежей – превыше всего.

Едва я приблизился к желтым оградкам, как юный караульный вскинул автомат и предупредил:

– Стой! Запретная зона!

Я послушно остановился и присмотрелся к пареньку. Лет семнадцати, длинный и тощий, с рыжим ежиком волос на узком черепе, губастый. Оружие раньше в руках держал, но стрелял мало – опытные бойцы «калаш» под магазин не хватают.

– А что, дальше нельзя? – стараясь сохранять удивленный вид, поинтересовался я. Надо бы проучить молодца.

– Таможня закрыта, – с осознанием собственной важности поведал мне парень. – Приказ: никого не пускать.

Я сунул ему под нос жетон и ткнул пальцем в тиснение дипломатического департамента.

– Видал? Мне везде можно.

Караульный прищурился, выдохнул и засопел. Вся уверенность с него слетела разом, как шелуха с молодой луковицы. Он принялся растерянно озираться, ища поддержки у старших товарищей, но, как назло, в этот момент никого из сотрудников таможни не оказалось поблизости.

– Не велено пускать, – наконец пролепетал парень, то и дело перехватывая автомат.

– Чего «калаш» тискаешь, как бабу? – сурово спросил я и театрально сдвинул брови.

Караульный замер. Ну и тип, однако ж. Видно, из начальственных сынков: уму-разуму не ученный, к жизни не приспособленный. Иначе как объяснить происхождение этого рыжего феномена? Обыкновенные мужики в его возрасте либо уже толстокожие и недоверчивые, как носороги, либо мертвые.

Из будки вышел заспанный начальник таможни, Сулико, и поскреб иссиня-черную щетину на скуле.

– Орыз, ты зачэм джигита моего пугаешь? – показывая золотые зубы, спросил он.

Караульный, наконец, вышел из ступора и отступил в сторону, бормоча извинения. Глаза у парня блестели, пухлые губы кривились.

– Сулико, здравствуй, – поприветствовал я кавказца. – Я просто спросил твоего бравого бойца, почему он оружие гладит, как женщину.

Начальник подтянул кальсоны, запустил пальцы в густую растительность на груди и расхохотался. Он подковылял к сконфуженному караульному и долбанул парня огромной ладонью по спине, отчего тот выронил автомат и чуть не полетел носом в пол. Сулико провозгласил:

– Затупок в роте – рота в поте! Так нас в армыи дэдушки учили, когда я под Свердловском служил. Давнодавно. И бывало, что из-за одного затупка всю роту одэвали в ОЗК и отправляли на жару одуванчики собырать.

– Одуванчики? – изумился парень, поднимая автомат. – Что это?

– Цвэты такие. На кактусы похожи, только бэз колючек и пушыстыэ.

Я улыбнулся и жестом подозвал Сулико поближе. Он легким пинком отправил нерадивого бойца на другой край платформы и повернулся ко мне с хитрой физиономией.

– Чего тэбе, Орыз?

– Мне бы узнать, не приходил ли с той стороны один человек…

– Дай-ка угадаю, дарагой. – Сулико опять показал золотые зубы. – Дыкарку свою ищэшь?

– Да.

– Была она. Вэчером приходыла. И тэперь, наверное, своего городского джигита дожидается наверху. То есть – тэбя!

Начальник снова расхохотался – наверное, собственная острота показалась ему удачной. Но на этот раз я не поддержал его, и кавказец перестал лыбиться. Его смуглую от природы кожу на лбу прорезала глубокая морщина.

– Мне нужно на ту сторону, – сказал я, запуская руку в сумку и нащупывая бутылочки. – Сколько?

– Э, дарагой, нэ могу пустить, – покачал головой Сулико. – Со вчэрашнего дня таможня закрыта. Совсэм закрыта, панимаэшь? К празднику все готовятся.

Я достал три склянки «Таежной».

– Нэт, – пожал плечами кавказец, но глаза на водку скосил. – Я ведь и сам тэбя могу угостить. Ты – хороший человек, а у нас много конфыската.

Я добавил к трем склянкам еще две, оставив на дне сумки про запас одну-единственную.

– Это все, что у меня с собой есть. Пропусти, Сулико.

Начальник таможни почесал волосатую грудь и горько вздохнул.

– Нэт, Орыз. Нэ пропущу.

В другой раз я бы не стал настаивать, но сейчас мне очень нужно было повидаться с Евой. Меня терзало смутное предчувствие, что открытие туннеля не пройдет гладко. Натрикс сотоварищи задумали нечто поганое, к гадалке не ходи. Со стороны Города готовилась провокация, и я должен был предупредить Еву.

– Сулико, – прошептал я, чтобы, кроме нас, никто не смог расслышать слов, – ты ведь на хорошем счету у Натрикса, так?