Безвыходных положений не бывает - Страница 9

— Будет любопытно взглянуть на его левую руку, — сказал он, морща лоб. — Помнится, лет пять назад у него был прелестный вывих локтевого сустава с ограничением подвижности… Кстати, Костя окончил свое театральное училище, кто знает?

— Да, да, — обрадовалась Симка-Серафимка, — ведь он артист! Он даже снимался, мне кто-то рассказывал. Вот здорово, нужно будет пригласить его в наш клуб!

— Артист? — с уважением переспросил Женька. — О, смотри ты!

— Погодите, — председатель Гришка — поморщился. — Что за восторги? Можно подумать, что в село Кашурино приезжает на гастроли миланский театр «Ла Скала». Могу вас огорчить: миланцев у нас кто-то по дороге перехватил. Кажется, Париж. А приезжает к нам киноартист Костя Ежевикин, известный по картине… По какой картине? Никто не знает? Плохо. Впрочем, я тоже не знаю. Вроде бы в каком-то фильме Костя играл толпу. Однако вот что пишет наш приятель, эту цитату я запомнил дословно: «…поэтому возникла возможность на недельку приехать. Приеду уже не как студент, тетушка Прасковья, а как артист, известный в широких кинокругах, со своим творческим почерком. Впрочем, я не удивлюсь, если в вашей глухомани о моем творчестве никто и не слыхивал: свиноферма, несмотря на свою полезность, очень далека от искусства. Однако устал от столичной суеты и хочу отдохнуть. Боюсь только, что бывшие однокашники уж очень будут досаждать своей компанией: ведь каждому хочется погреться в лучах чужой славы…»

— Ну и дворняга же! — возмутился милиционер Женька. — Всех облаял! Он всегда был хвастун, но чтобы так…

— Прошу занести в протокол, — обратился председатель Гришка к Симке-Серафимке, — что кинозвезда Константин Сидорович Ежевикин, обладающий творческим почерком, квалифицирован как дворняга. Товарищи, прошу понять, нам оказывают честь. Устав от суеты, к нам приезжает гость, известный в кинокругах. Не как Чаплин или Брижит Бардо, но все-таки известный. Он справедливо обеспокоен тем обстоятельством, что хрюканье поросят в нашей деревенской глуши помешало нам как следует изучить его творчество. Дорогого гостя нужно успокоить. Он должен увидеть, что кашуринцы любят киноискусство и ценят лучших его представителей. Костя приезжает послезавтра, и нам необходимо…

Не успел Костя Ежевикин, выйдя из вагона, удивиться небывалой толпе на полустанке, как у него вырвали чемоданы и в освободившиеся руки сунули огромный букет цветов. Затем на Костю обрушилась десятибалльная волна земляков. Его обнимали, тискали, мяли, жали, давили, что-то кричали в уши и дружески били под ребра, причем все Костины попытки освободиться были тщетны. Наконец, задыхающегося и полуживого, его выдернули из клубка встречающих и довольно бесцеремонно втащили на деревянный помост. Здесь ему помогли стащить с головы намертво продавленную шляпу, переправили со спины на грудь галстук, взяли из рук охапку прутьев, пять минут назад бывших цветами, и потрясенный Костя увидел над толпой огромный транспарант:

Оглушенный и ошеломленный оказанной ему честью, Костя все же быстро сориентировался — сказались профессиональные навыки. Он принял позу народного трибуна и только раскрыл рот, чтобы произнести простое и величественное «спасибо, земляки», как подлетел какой-то шустрый пацан и сунул ему в зубы огромный кусок сотового меда, знаменитого кащуринского меда, который по традиции подносили почетным гостям. Костя поперхнулся, задохнулся, вытаращил глаза, и тут его потрясло громоподобное:

— Знаменитому земляку — урра!

Оторвав от зубов мед, Костя оглянулся. Рядом с ним, не сводя с него влюбленных глаз, стояли старые друзья — Гришка, Петька, Женька и Симка-Серафимка. Полным достоинства кивком Костя поздоровался с ними, подумал немного и сказал:

— Подходите сюда, ребята, поближе. Ну, не стесняйтесь!

— Урра! — дурным голосом вдруг завопил Петька. — Урра Константину Ежевикину!

Костя широко улыбнулся и только успел вновь принять позу трибуна, как его неожиданно дернули за ногу и он, взвизгнув, полетел вниз с помоста. Но упасть ему не дали. Десятки рук мгновенно превратились в живую пружину, и под приветственные клики толпы Костя полетел в воздух. Здесь он быстро сообразил, что это древнее выражение человеческой признательности — весьма сомнительное удовольствие. Так, вероятно, может, чувствовала себя одинокая картофелина, попавшая в центрифугу, где ее болтает во все стороны и избивает обо все стенки. Сначала Костя вежливо просил, потом начал умолять, а когда ему показалось, что с него сползают брюки, — завопил. Его спас Женька, который подхватил Костю за ворот пиджака и, как мешок с отрубями, втащил на помост.

— Ребята, — задыхаясь, начал Костя, — я очень благодарен, я счастлив, но…

— Товарищи! — закричал в микрофон Гришка. — Только что наш знаменитый гость сказал, что он счастлив ступить на родную землю! Урра Ежевикину!

— Не надо! — пискнул Костя, но было поздно. Его снова дернули за ногу, и со сдавленным криком он по летел вниз…

Когда дорогого гостя повели домой, он был совершенно выпотрошен и внешне походил не столько на знаменитую кинозвезду, сколько на захудалое воронье пугало. Обеими руками он цепко держался за свои брюки и как-то странно переступал левой ногой.

— Спасибо, товарищи, спасибо, ребята, — бормотал он, — но у меня не осталось ни одной пуговицы!

— Молодежь! — преданно рявкнул Женька. — Оторвали на сувениры!

— А пола пиджака? — огрызнулся артист. — А манжеты брюк? Их тоже оторвали на сувениры? И подошву от туфли оттяпали — тоже на сувенир? Что это такое?

К дому Костиной тетки Прасковьи Ивановны тянулась стометровая очередь мальчишек и девчонок. Несколько дружинников наводили порядок.

— Это за автографами, — разъяснил Гришка. — Сегодня по графику получает только наше село. А с шести утра придут из соседних деревень, все расписано на неделю вперед.

— Но ведь я, — возмутился Костя, — должен буду давать автографы с утра до ночи!

— Ни в коем случае! — возразила Симка-Серафимка. — Мы будем делать перерывы на твои выступления в клубе.

— Они… тоже запланированы?

— А как же! Два выступления в день, воспоминания и впечатления. Весь сбор — в фонд сооружения твоей статуи на школьном дворе, в твою натуральную величину.

— Статуи? — ошеломленно пробормотал Костя. — Это…

— Ну ладно, пора заняться делом, — озабоченно сказал Женька. — Боюсь, давка начнется. Начинай, Константин Сидорыч, давать автографы, чтобы к ночи кончить.

— А какая разница? — возразил Гришка. — Все равно ему сегодня ночью не спать!

— Почему это? — испугался Костя.

— Народное гулянье, — объяснил Гришка. — В твою честь. В знак признания заслуг. Так что будь готов.

— Но ведь я хочу спать! — обозлился Костя.

— Ничего не поделаешь — популярность! — Гришка кротко улыбнулся и почтительно откланялся.

Несколько дней спустя друзья-однокашники собрались вечерком на квартире у председателя Гришки, который в коротком вступительном слове высоко оценил проделанную работу.

— Пока все идет как по маслу, — резюмировал он. — Ты был, Петька, ответственным за встречу в школе. Как прошло?

— Спектакль был по системе Станиславского! — похвастался Петька. — Эх, не пошел я в режиссеры… Ну ладно. Значит, собрание открыл завуч Павел Никитич. Он начал с того, что выразил радость по поводу встречи с бывшим учеником, а кончил несколько неожиданным, но тепло встреченным собравшимися сравнением Кости с Людмилой Гурченко. Ему, Павлу Никитичу, показалось, что это родственные дарования. Затем слово предоставили Косте. Он сказал: «Товарищи!» — и тут же из зала раздался радостный вопль: «Он нас, простых школьников, назвал своими товарищами! Ур-ра!» Отгремело. Костя продолжил: «Я рад, что снова в этом зале», — и снова вопли из зала: «А мы-то как рады! Это праздник для нас!» Дальше Костя уже не смог сказать ни слова. Как только он раскрывал рот — начиналась овация.