Безумец и его сыновья - Страница 3
Пошли по утрам туманы, низина заволакивалась ими, и казалось, холм плавает посреди облаков. Валентина вновь пристала к беспутному:
– Мы не сможем есть глину! Не сможем щипать листья. Нет наших сил, и будет погибель тому, что от тебя еще и народиться-то не успело.
Безумец пропустил мимо ушей ее тревожные слова.
В третий раз уже все женщины встали над ним в упрямом ожидании – только тогда он неохотно поднялся, натянул гимнастерку и галифе (а так все те дни в одном исподнем по холму расхаживал), схватил фуражку, обмотал отдохнувшие ноги портянками и втиснул их в ненавистные тяжелые сапоги.
Сам дух его выветрился – будто и не приходил он вовсе!
А когда женщины окончательно уверились в том, что бездельник попросту сбежал от них и от такой беспросветной нищеты, и все, кроме Агриппы, принялись плакать – неожиданно он вернулся. По его виду было видно – он измучился дорогой. Он опустил на землю свой тяжелый мешок и повалился спать под яблоню. И пока он храпел, женщины, боясь поверить счастью, боясь потревожить его, не прикасались к сидору. Лишь собаки отваживались подползать к спящему хозяину – и преданно лизали его руки.
Валентина терпеливо ожидала пробуждения. Ее согрешившие подруги стояли поодаль и прятали от нее взгляды. Нельзя было уже скрывать плоды летних утех – а понесли от Безумца все четверо. И все смотрели на мешок.
– Там отруби, – шептала Татьяна, не спуская глаз со спасительного сидора – отруби были бы для них счастьем!
– Сухари, – отзывалась Наталья.
– Он разделит все поровну, – твердила Мария.
Та к ждали они, пока не пошел первый осенний дождь и не разбудил ходока. Очнулся он – и первым делом потянулся за флягой – и уж вдоволь нахлебался! Затем он схватил сидор и спустился в низину. Женщины, встревожившись, последовали за ним. А Безумец шагал и оглядывался по сторонам. Остановился он только возле холма, на котором зарастал травой одинокий крест. И недолго раздумывал. Росла возле холма сто лет назад сосна и, развалившись, оставила после себя крепкую еще корягу. Безумец вырвал корягу из земли и на глазах изумленных женщин потянул ее за собой, взрыхляя ее сучьями неподатливую землю. Дерн разлетался во все стороны – такая была у сумасшедшего сила, так вспарывали землю острые сучья! Шатаясь, таскал пьянчуга свой плуг взад-вперед мимо ошеломленных женщин, и Валентина вскрикнула, не сдержав слез:
– Мы умрем! Господь решил так! Он допился – и пашет осенью!
А Безумец тем временем пахал и пахал. И, вспахав поле, развязал мешок – в нем оказалось зерно. Горстями он разбрасывал зерно во все стороны, ругань срывалась с его губ, он запускал в мешок надорванную руку, пока наконец не вытряхнул последние зерна.
– Мы не сможем есть глину! – вскричала рыжая Наталья, поняв, что они обречены на верный голод.
Вслед за остальными разрыдалась и спокойная прежде Мария. А надорвавшийся своей непосильной работой Безумец побрел домой – шаги давались ему с большим трудом.
Женщины думали, что он помрет!
Целыми днями лежал надорвавшийся в землянке, не прикасаясь ни к молоку, ни к моркови и репе – их единственной пище. Аглая сготовила травяной отвар, но Безумец отводил ее руку и лечился одной водкой.
После того, как Безумец засеял осеннее поле, помощи ждать оказалось неоткуда. Снарядили в поход Агриппу, и отправилась женщина в далекий областной центр – так власти впервые узнали, что в этой деревне после войны еще остались живые! Дали ей лишь мешок отрубей и просили продержаться зиму – хоть солому есть. По всей земле в тот год был великий голод.
И вновь вернулся снег, а женщины приготовились умирать! Одним утром Валентина с порога землянки безнадежно смотрела на запорошенные болота. В низине обреченно мычали коровы. Собаки, сбившись стаей, бегали возле жилищ и жалобно скулили, предчувствуя беду.
Вновь просила Валентина прощения у Бога за погибших деток. «Не смогла я уберечь их». И просила Господа за безумного мужа: «Прости его! Всю жизнь свою не ведал он, что и творил!» И еще она попросила Бога побыстрее забрать ее на небеса к деткам, которые ждали ее там. «Видно, не дождаться мне здесь Твоего ангела!» – вот что молвила со вздохом.
Бросив взгляд на поля, внезапно увидела она, что на том далеком поле, которое засеял ее беспутный муж, в снегу поднялась рожь! Сердце ее забилось.
– Знак! – вскричала Валентина. – Права Аглая! Знак! Знак Господень!
Женщины выбежали на ее крик. И радостно бросились к заколосившемуся полю. Все взялись за серпы. Еще недавно вспоротая целина дала обильное множество хлеба. Попискивали мыши, выскакивая из-под ног срезающих колосья жниц. Те относили снопы и возвращались за новыми. Рожь была убрана, открылась оголенная земля, которая тотчас была засыпана мелкой снежной крупой. И снег обильно повалил из опустившихся туч, а женщины, позабыв о заметно округлившихся животах, работали до седьмого пота, обтрясая снопы. И наконец заскрипели в землянках жернова – сладкой была скрипучая песня жерновов. Печи донесли снежному небу уже забытый им запах. Женщины перекликались, не находя себе места от радости. Они спрятали в землянках мешки с зерном и уже испекли первые хлеба. Та к свершилось еще одно чудо!
Явилась зима, но она была уже не страшна!
А снег, выпадая в ту зиму на холм, мгновенно таял, словно под землей забили горячие ключи! Яблони так и не сбросили свою листву, и повсюду на холме продолжала расти сочная свежая трава, коровы вдоволь насыщались ею. Собаки лежали под деревьями, и теплая земля грела их животы. У подножия холма теперь постоянно поднимался пар, во все стороны лежала ледяная пустыня, но на маленьком островке, где уместились и землянки, и яблони, было тепло и сухо.
Изредка Агриппа, кутаясь во все отданные ей платки, спускалась к сугробам и насыпала снега в котелки и чашки. И относила в землянки к сонным женщинам, которые часто уже уставали и большей частью времени отдыхали на лежанках: животы их уже походили на маленькие круглые холмики.
А виновник подобных холмов дремал, слушая, как булькает на печке мучная похлебка.
Пришло время и его сыновей!
Первой разродилась Наталья. Агриппа, приняв младенца, объявила о рождении сына. Едва придя в себя, Наталья разыскала глазами скорбную Валентину, которая все глаза уже выплакала – и едва слышно просила прощения. Имя ребенку было дадено – Владимир (впоследствии он стал известен под именем Владимира Пьяницы; веселая водка, постоянно бродившая в отце, и буйный нрав матери сделали дело).
Хрупкая Татьяна не смогла разродиться.
В землянку, где над умершей склонились Агриппа с Валентиной, ввалилась Аглая, добравшаяся до селения по пояс в снегу. Лед еще висел у нее на клочьях волос. Аглая ощупывала живот успокоившейся роженицы, бормотала, пыхтела и наконец вытащила безжизненное тельце ребенка.
– Он тоже мертв! – горестно воскликнула Агриппа.
Но старуха, сунув младенца в уже остывшую воду котла, шлепала и трясла его. Он безжизненно болтался в ее руках. Рассердившись, Аглая еще сильнее затрясла младенца – и ответом был едва слышный писк. Тусклые глазки взглянули на седую бабку. Еще раз шлепнув по маленькой заднице ожившего мертвеца, Аглая отдала его изумленным женщинам. Та к появился на свет слабенький Владимир Книжник. Его закутали в чистые тряпки и отнесли кормить к Наталье.
Агриппа из найденных досок сколотила гроб. Все собрались в яблонях возле покойницы, даже Безумец, до конца еще не пришедший в себя, выполз. И равнодушно взглянув на ту, виновником смерти которой он невольно был, поковылял обратно к теплой лежанке и заветной фляге. А старуха, обвязав гроб веревками, с помощью Агриппы потащила с холма скорбную ношу к дымящейся черте, за которой были снег, мороз и ледяное безмолвие. Та м женщины положили гроб на санки и, проваливаясь в снегу, довезли усопшую к могильному холму и оставили до весны.