Без знаков препинания Дневник 1974-1994 - Страница 70

Занимался я прилежно. На первых уроках он показал мне завиток, подбородник, ус и все, что положено. Но уже на третьей неделе занятий открыл передо мной ноты Моцарта — это был Пятый скрипичный концерт в ля мажоре. Для своих лет я сообразил довольно быстро: «Но ведь мне еще ноты учиться читать... как же я?..» — «А очень просто!» И он изложил суть своего метода.

— Никаких гамм, никакой акробатики! Будет высокая музыка! Человек должен понимать, на какую высоту предстоит прыгнуть. Долго придется на месте топтаться, но зато удовольствие от соприкосновения... дрожать будешь, плакать от бессилия. А что эти гадкие упражнения?.. Только отобьют охоту... — Он взял скрипку и с благоговением вывел первую тему. — До этого — оркестровое вступление. Оно показывает: идет повседневная жизнь, вертушка работает... Ты еще в животематери. Ты — плод, сформировалась только пуповина, пальчики на ручках еще крохотные... Подлетает ангел, тихий ангел — как у Чехова. Спрашивает на ушко:

— Ты действительно хочешь родиться?

— А разве я могу передумать, что-нибудь изменить?

— Еще можешь...

— Но я хочу на свет! Здесь так неуютно... в такой скрюченной позе. К тому же я слышу красивые, пленительные звуки...

— Но эти звуки в Вене... они далеко... — объясняет ангел. — Родишься ты, скорее всего, в холодной стране, у бедных родителей.

— А нельзя ли там... в Вене?

— Мы еще не приняли окончательного решения, но, думаю, это произойдет где-нибудь под Ярославлем... В репризе первое tutti отсутствует, ты слышишь этот таинственный переход?..

Все это Лев Ферапонтович рассказывал мне, не прерывая игры. Но я уже не слышал его и сокрушался тому, что родился на Волге, а не на Дунае. «Не мучь себя этим, — утешал он. — В музыке все объясняется. Слышишь этот толчок в конце первой части? — это к тебе подсоединяют импульсное кольцо, иными словами готовый разум, и ты переходишь в новое состояние. Яички опускаются в мошоночный мешочек..» Эта тема меня заинтересовала, однако Лев Ферапонтович попросил не отрываться от музыки и перешел к анализу второй части.

Он строил ее как монолог ангела, наставляющего на праведную жизнь, готовящего к испытаниям. Вот одна из заповедей: «Никогда не думай, что ты неудачник! Ты же не животное... Вспомни обо мне — и неудачи минуют тебя!» Лев Ферапонтович повторил каденцию второй части и особенно подчеркнул место, когда скрипка вдруг делает небольшой щелчок «Это ангел легонько ударяет по носу, чтобы у тебя искры посыпались и ты все забыл. Он передает тебе опыт, пока ты не наберешься своего. И улетает — видишь, как вспорхнул! — сообщив день, когда вы встретитесь снова... Ты, наверное, и вправду думаешь, что родители твои — Надежда Андреевна и Иван Степанович? Но есть еще дух того ангела... Ты о нем не забывай — это главная твоя сила».

Тема родителей и еще кого-то третьего взволновала меня не меньше, но мой педагог поспешил успокоить: «Ты еще не родился! Сейчас начнется менуэт, это будут твои первые шаги. Радость земных родителей: ты сходил на горшок!.. Но эта идиллия улетучивается, когда начинается громкая турецкая музыка. Самая настоящая порка... слышишь, как оркестр хлещет по струнам? А следом открываются тараканьи бега, и открываются они для тебя! Вот ты уже несешься по этой вертушке...»

Когда рядом крушили церкви, разговоры об ангелах выглядели непривычно. Сомнения развеивали музыка и моя бабуся, которая благословила на занятия скрипкой. Довольно быстро я разобрал начало первой части, но потом попросил у Льва Ферапонтовича... Концерт Мендельсона. Моцарт мне быстро наскучил. Педагог страшно ворчал, однако уступил. Вскоре я коряво играл главные партии в пяти сочинениях, однако дальше этого не шло — не хватало терпения. Мальчишки звали на огороды, в семье не было денег — надо было начинать трудовую жизнь. И я пришел к нему объявить о своем решении бросить скрипку.

Он выслушал молча, покусывая ногти. Его высокий, «скрипичный» голос заметно подсел. «То, что ты сделал глупость, бросив скрипку, поймешь когда-нибудь... Но в данном случае вопрос не о тебе...» — и он резко сорвал кепи, под которым зияла плешь от бровей до затылка. Наклонил ее ко мне. Я разглядел след от давно нанесенного удара. Рана зарубцевалась, была еще небольшая шишечка — на самом темени. «Это сделал отец... скрипкой... Прошло уже тридцать лет, а рана до конца не проходит... Мама думала, что он убил меня. Но тогда, от того удара, мне передалось чувство, что я — неудачник. И точно, неудачи как будто посыпались на меня. Даже когда я играть бросил, и с учениками... У меня никто до конца ни одного сочинения не доучил... Вот и ты...» Помню, что я заплакал и пообещал, что скрипку не брошу. Несколько раз еще приходил ко Льву Ферапонтовичу а потом... начал обходить его дом десятой дорогой. Мне до сих пор стыдно, когда слышу чью-нибудь скрипичную трель...

По радио закончилась «Неточка». Из Юркиной комнаты полились знакомые звуки. Я прислушался: это был Концерт в ля мажоре. Оказалось, он купил редкую пластинку: играют Ойстрах и Мравинский, и что примечательно — в Вене! Вспомнился, хотя и смутно, Лев Ферапонтович, с таким упорством наставлявший меня: «Ты же не животное!..» Но это еще не все совпадения. У меня на столике открыт «Дневник писателя» за 1876 год. И в «Приговоре» Ф.М. нахожу подтверждение идеям моего скрипичного педагога: «...в самом деле: какое право имела эта природа производить меня на свет?., без моей воли?.. Посмотрите, кто счастлив на свете и какие люди соглашаются жить? Как раз те, которые похожи на животных... Они соглашаются жить охотно, но именно под условием жить как животные, то есть есть, пить, спать, устраивать гнездо и выводить детей». Как хорошо сказано: жить под условием!

Уже после войны — мы переехали тогда под Москву — из окон нашего Дома культуры я услышал звуки квартета. Поинтересовался, что они играют. Ответили мне так: «Диссонантный квартет Моцарта». И только тут я заметил, что один стул у них свободный — не пришел скрипач. Он вчера умер от голода. Завтра — похороны, а сегодня они переделывают этот квартет в трио. Искали скрипача и не смогли найти. Я смотрел на пустой стул и почему-то думал: зря я тогда не послушал своего Льва Ферапонтовича!

июль — ноябрь «Хоть средь чертей я и не вышел чином...»[ 117 ]

Первые съемочные дни[ 118 ]. От нашего продюсера исходит немыслимое число зарядов. Кажется, ей под силу все — если уж на кино деньги достала... Сколько перезнакомилось со мной бандитов и банкиров: в ресторанчик приглашали, деньги обещали и растворялись. За границей продюсеров находили, они даже папочку заводили для отчетности, собирали о нас материалы. Соберут, а кончается все тем же — растворением, будто их и не было вовсе. Там бюрократы почище наших.

Снимали в репетиционном зале Малого оперного. Сцена с воронами получилась с пятого дубля. Они должны были влететь в открытую дверь и сбить с ног героя. Четыре раза влетать не хотели, наконец наш второй режиссер поговорила с ними как-то по-вороньи. Она вообще специалист по живности незаменимый — сегодня снимали сцену, когда изо рта певицы должна была выползти мышь. По Гёте — розовая. Но Седова[ 119 ] розовой не нашла, привезла в аптечной коробочке обыкновенную, серую. Посадили ее на плечи несчастной Вики Гальдикас[ 120 ], а мышь, как назло, сползать оттуда не хочет. Седова что-то пропищала ей по-мышьи — и пятый дубль снова оказался счастливым: мышка покрутилась на роскошном лифе от Кати Филипповой[ 121 ], сбежала по ноге и крутанула еще хвостом на щиколотке. Теперь осталось самое непонятное: как она появится изо рта. Художник Птицын сделал для певицы маску, но будет ли она совпадать с лицом Гальдикас — еще вопрос. Тем временем мышка, которая взята Седовой под расписку, исчезла в листве Елагинского парка. Седовой еще много предстоит мук — в сценарии есть и борзые, и тараканы, и верблюд.