Без семи праведников... (СИ) - Страница 26
Ипполито сжал её хрупкие плечи, погладил по волосам.
— Давно это началось?
— Нет, месяца два тому. Я рассказала об этом отцу Аурелиано, он мой духовник…
— И что? — Ипполито поморщился. Он уважал Портофино, но мысль о том, что тому известны его семейные проблемы, не радовала.
— Он сказал, что подобные искусы — от дьявола, и весьма часто молодым особам, которые знали только одного мужчину, приходят в голову подобные мысли, искусительные и пагубные. Надлежит молиться, бдительно следить за собой, поможет сорокадневный пост и паломничество. Но ты не разрешил…
Ипполито вспомнил, что Джованна и вправду недели три тому назад просила отпустить её в монастырь к бенедиктинкам. Голос его смягчился. Он прильнул губами к её щеке.
— После Троицы съездим в Скит.
Жалость и любовь, тоска и надсада — он почти не понимал, что с ним, но гнев его растаял. При этом он сам ощутил желание — не то, нежное и чуть боязливое, что влекло его к ней раньше, но сумрачное, мужское, что он всегда подавлял в себе, боясь испугать её. Теперь он овладел ею бездумно, и все накопившиеся в эти дни ярость, злость, ревность и боль вылились в этом диком порыве. Она не гладила его, как обычно, по плечам, но, закусив губу и закрыв глаза, молчала. С ней подлинно был теперь другой мужчина, пугающе другой, дикий и страшный, но совсем по-иному волновавший, и слияние с ним оказалось ослепительным.
Комендант Тиберио Комини, выходя из залы, кинул быстрый взгляд на стоявшего у двери юношу. На мгновение глаза их встретились, после чего интендант проследовал через коридор в дальний портал, где были расположены его покои. Юнец пришёл только через час, тенью промелькнув в свете горящего на стене факела. Старик за ублажение своей похоти давал дукат, а кто же не знает, как молодость нуждается в деньгах? На один золотой можно было купить бочонок красного вина или говяжью тушу, — вполне хватит на роскошную пирушку с друзьями. Юнец привычно принял требуемую старым содомитом позу и сжал зубы — услады старика поначалу были весьма болезненны, но теперь он притерпелся. Тиберио же на сей раз наслаждался молодым телом без привычного удовольствия. Щенок, безусловно, имел гладкий зад, как намекал в своей мерзкой песенке треклятый шут, правда, на физиономию лучше было не смотреть, однако он покорно выполнял требуемое, и Комини был доволен…
Доволен до вчерашнего дня, до той минуты, когда в сиянии юности пред ним предстал недавно принятый в замок белокурый писец Паоло, с его шёлковой кожей и оливковыми глазами. При одной мысли о такой красоте у старика свело зубы. Соблазнённый им до этого юнец потерял в его глазах половину своей цены. Однако, старый мужеложник, осторожный и рачительный, не склонен был разбрасываться. Удастся ли заполучить красавчика-писца себе в постель — это ещё вилами по воде писано, и потому он, как всегда, протянул щенку на прощание четыре лиры, что составляло флорин. Тот, жадно забрав деньги, помедлил у двери, желая убедиться, что в коридоре никого нет.
Через минуту исчез.
Комини остался один. Он запер дверь, неторопливо подошёл к столу, зажёг свечу, нехотя взглянул в глубины венецианского зеркала. Уже два десятилетия он ненавидел зеркала. Это было мерзкое колдовство! Что за ведьма над ним подшутила? Незнакомые с ним давали ему около шестидесяти, ему же в марте исполнилось сорок семь… Он ничего не понимал: внешне он одряхлел так стремительно, будто за год проживал пятилетие. Тиберио был совершенно не готов к такому, но прекрасно понимал, что совсем скоро не сможет найти любовника и за дукат, а это означало, что он обречён на затворничество и одиночество, одна мысль о котором приводила в ужас.
Кошмар старения разрушал его и сводил с ума.
Четыре последние года были самыми тягостными в его жизни: он не сумел сдержать страсти, раздиравшей его — к красавцу-пистойцу Грациано ди Грандони. Комини не любил вспоминать эту глупость. Он просто помешался тогда, иначе никогда не дерзнул бы попытаться овладеть юнцом… Комини явно недооценил его: чёртов Грандони оказался сильней медведя, взъярился, как дьявол, и брезгливо избивал его ногами до тех пор, пока не оставил на нём места без кровоподтёка, безнадёжно надломив его здоровье.
Подлец пригрозил ему доносом в инквизицию, тем более что успел весьма сдружиться с проклятым безжалостным выродком, извергом и кровопийцей Портофино, грозил и жалобой герцогу — но не сделал этого, избрав самую изощрённую из пыток: подвесив Тиберио на крючке своих прихотей, где Комини болтался уже четыре года, что ещё больше изнуряло его.
Сейчас Тиберио не хотел ложиться. Ему все равно не уснуть. Бессонница ли вызывала тоску, или уныние не давало уснуть? Комини раздражался по пустякам и тревожился из-за ничего, к бесконечной череде страхов цеплялись постельные беды: он слабел и жил только навязчивыми плотскими измышлениями. Два его бывших любовника Джузеппе Бранки и Эмилиано Фурни демонстративно избегали его, Паоло Кастарелла предпочитал совращать молоденьких щенков, но от него воротил нос. Но было кое-что и похуже: в голову стали приходить странные и пугающие мысли, а когда порой удавалось ненадолго забыться сном — его отравляли мерзейшие сновидения. Тиберио не любил разговоры об аде, они бесили его, но теперь в его сны вошло жуткое существо с полыхающими пламенем глазами.
Явь была адом одиночества, сны стали просто адом…
Тристано д'Альвелла, убедившись, что доставленная его людьми в замок девица ничем не больна и весьма красива, кивнул. Герцог менял наложниц нечасто, и обычно они жили в особом помещении, откуда в кабинет герцога вела потайная лестница. Самого д'Альвеллу женщины уже не интересовали — не столько от телесного бессилия, сколько от душевного безразличия. Сейчас он был занят недавним происшествием, сильно его обеспокоившим, — отравлением борзой. Подеста методично перебирал всех придворных, сравнивал полученные свидетельства, сопоставлял слова и интонации, вспоминал лица. Чего хочет таинственный отравитель? Что движет негодяем?
Но для начала надо было определиться с самим мерзавцем. Кто это? Первым среди подонков будет, разумеется, Пьетро Альбани, его же агент и соглядатай. Откровенное отребье. Выгодна ли Альбани смерть герцога? На первый взгляд, да. Пакости мерзавца надоели Франческо Марии и тот пригрозил прогнать его. Но наследник герцога Гвидобальдо ненавидит Альбани — за мерзость с женой его друга, тот ославил невинную и погубил. Злится на него и герцогиня Элеонора — за Катарину Баланти. Умри герцог — Альбани не поздоровится: Гвидобальдо просто вышвырнет его из дворца. Церемониться не будет.
Каноник Дженнаро Альбани. Братец Пьетро. Удивительно, как из одной утробы могли выйти столь разные люди. Он никогда не подсыпал бы яд в вино, — будь это ему выгодно в величайшей степени. Скажет, что боится Бога. Он был на ужине герцога, но, по свидетельству Бонелло, даже не приближался к столу.
Ладзаро Альмереджи. Тоже его человек. Сукин хвост. Но чёрных пакостей всё же не творит и, случись ему убить, едва ли прибёг бы к яду. Все-таки солдат. Да и оснований для убийства его светлости у Альмереджи нет: Дон Франческо Мария благоволит к нему, считает душкой. Сажает за свой стол. Могли ли его подкупить? Д'Альвелла вздохнул. Смотря сколько дали бы…
Наставник принцесс Франческо Сагарелли. Тоже его человек. Но этот трусоват и даже за тысячу дукатов не пошёл бы на подобное — просто испугался бы. Не Бога, а того что поймают за руку.
Управляющий замком Пьерлуиджи Салингера-Торелли. Аристократ. Стать его человеком вежливо отказался, мотивируя это тем, что знает свой долг, и выполнять его привык по совести, а не за плату. Был на вечерней трапезе у герцога. Если бы пошёл на такое — разве что по соображениям личной ненависти. Но Дон Франческо Мария уважает Пьерлуиджи и, кажется, никогда не задевал его самолюбия.
Главный дворецкий Густаво Бальди. Его человек. Хил, но жилист. Провинциал, приехав в Урбино, целый год преследовал своей любовью одну девицу. Она не любила его, но доктора сулили ему смерть от множества хворей не далее чем через год. Небогатая девица понадеялась вскорости похоронить супруга и наследовать его добро, поскольку он получил наследство и жил на широкую ногу. Однако супруга жестоко обманулась: Густаво по сию пору наслаждается жизнью, она же давно умерла от чахотки. Говорили, будто шельмец лишь притворялся болезненным и чахлым, дабы привлечь девицу надеждою на скорое наследство. Мелкий пакостник, но убийство не для него. Душонка с сольдо. Подкупить его не могли — денег у него в избытке. При дворе не столько интригует, сколько таскается по спальням фрейлин да статс-дам.