Без семи праведников... (СИ) - Страница 16

После этого пространного рассказа Альдобрандо посмотрел на мессира Альбани куда внимательней.

— Господи, если подобная мерзость изумила даже мессира Альмереджи… то что же представляет собой он сам?

— Я же сказал, — чуть не хохоча, ответил наглый гаер, — галантный кавалер и душка. Что до его изумления — оно просто въявь тогда проступило, а я-то думал, что Ладзарино ничем не удивишь. Кстати, последний подвиг Пьетро возмутил и Дона Франческо Марию, он пригрозил, что при повторении подобного ловчий лишится должности. Кое-что добавил и д'Альвелла… О, — неожиданно прервал себя Песте, — клирики пожаловали…

В зал действительно вошёл человек в лиловом епископском облачении, с округлым и всё ещё, несмотря на преклонные годы, приятным лицом. Губы его были растянуты в улыбке, но глядя в его быстро окинувшие зал серьёзные глаза, Альдобрандо усомнился, что он улыбается. «Его преосвященство Джакомо Нардуччи, главный раздатчик милостыни Урбино», представил епископа шут.

По обе стороны от епископа шли молодые мужчины. Одного из них Альдобрандо уже знал — это был Флавио Соларентани. Сегодня на лице его не было следов бессонницы, как в день дуэли. Второй, миловидный светловолосый человек лет тридцати пяти, выделялся печальными светло-карими глазами. Песте назвал его каноником Дженнаро Альбани, старшим братцем главного ловчего Пьетро. Альдобрандо сначала удивился, что старший брат выглядит моложе младшего, а потом изумился ещё одному странному обстоятельству: каноник, как ему вдруг показалось, стоял на воздухе, не касаясь ногами земли. Даноли несколько раз сморгнул и видение пропало. Теперь под ногами Альбани проступили плиты пола. Следом за ними вошел еще один клирик, который снова оказался их знакомым — инквизитором Аурелиано Портофино, чьи глаза-арбалеты мгновенно высмотрели их у перил балюстрады. Он поднял руку, салютуя шуту.

Даноли и Песте спустились вниз, и шут сразу направился к Портофино.

— Дураков тянет к интеллектуалам, как кошек к огню, дорогой Аурелиано, — кривляясь, промурлыкал Грандони, — но, говорят, глупость и мудрость с такой же лёгкостью передаются, как и заразные болезни. Зарази же меня мудростью своею, Аурелиано, поведай, чему обязаны мы визитом столь выдающихся представителей нашей Матери-Церкви? Не умер ли Лютер? Здоров ли Его Святейшество?

— Мир, застрявший между ересью, чумой и сифилисом, пока неизменен и статичен, дорогой друг, — спокойно обронил Портофино.

— А раньше, я слышал, он стоял на трёх китах, — изумился Песте. — Ну что ж, эти новые опоры представляются мне довольно устойчивыми, и, значит, прежде чем на землю спустится первый всадник Апокалипсиса, у нас ещё есть надежда выпить стаканчик-другой доброго вина?

— Есть все основания рассчитывать на это, — подтвердил Портофино, многозначительно улыбнувшись.

Глаза инквизитора искрились. Здесь, при большем и лучшем освещении Альдобрандо заметил, что они необычного оттенка ледяного синего, похожего на осколки лазурита. Сейчас инквизитор напоминал римского патриция, и для полного сходства с сенатором ему не хватало только алой тоги и лаврового венка на волосах. Грациано же по-прежнему кривлялся, приветствуя теперь епископа, который бросил на гаера долгий взгляд и неожиданно проронил:

— Чем больше я слушаю вас, Чума, тем больше убеждаюсь в одной догадке. Но она настолько чудовищна, что мне страшно огласить её, — епископ, как заметил Даноли, смотрел на шута с явной симпатией.

Песте вытаращил свои и без того огромные глаза, испуганно заморгал и вобрал голову в плечи.

— Не пугайте меня, ваше преосвященство. Догадка — озарение глупости, оставьте её мне. Вам надлежит прозревать Истину.

— Именно этим я и занимаюсь. Я прозреваю, а точнее, подозреваю… что вы кое-что скрываете, мессир Чума.

— Это ужасно, ваше преосвященство! — потешно заверещал шут, завертевшись волчком, — если люди подозревают, что вы что-то скрываете… это означает, у вас… слишком хорошая репутация, ибо это единственное, во что сегодня никто не хочет верить. Упаси вас Бог, ваше преосвященство, натолкнуть собравшихся на мысль, что я могу иметь добрый нрав и непорочное сердце. Что может быть хуже? Люди чистые начнут уважать вас, ввергая в стыд, а подлецы — обливать грязью, чтобы ваши белые перья не портили их вороньих рядов.

— Но что, по вашему мнению, этот фигляр скрывает, ваше преосвященство? — с любопытством осведомился Портофино.

— Я подозреваю, что он скрывает слишком большой ум.

Песте состроил уморительную рожу — глумливую и растерянную одновременно.

— Помилуйте, епископ! Умственное достоинство, в отличие от мужского, свои преимущества не выпячивает. Что ж мне, в гульфик мозги засунуть? Никто не оценит, уверяю вас. Да и окажется ли размер достаточно впечатляющим, чтобы потрясти воображение наших дам? Может ли вообще потрясти их воображение что-нибудь, кроме полена? — проронил шут, заметив входящую донну Черубину Верджилези, статс-даму, вечную мишень своих ядовитых острот. Но, высказав последнюю пакостную двусмысленность, гаер снова обратился к епископу. — Но в чём-то ваше преосвященство правы. Да, если хочешь, чтобы тебя оценили по достоинству, держи своё достоинство на виду, — ломака сделал вид, что задумался. — Но не горделиво ли с моей стороны считать себя достойным… достоинства? По карману ли, точнее, по гульфику ли? Конечно, кому не хотелось, глядя в зеркало, видеть там человека достойного? Но разве не учит нас Мать-Церковь смирять свои желания?

Епископ ухмыльнулся, Портофино делано замахнулся на кривляющегося паяца, Соларентани вздохнул.

— Я не понимаю, что вы тут несёте, синьор буффон, — донна Верджилези, задетая дурацкой репликой Песте, смотрела на него негодующими глазами.

Песте кивнул.

— Немудрено, донна. Есть два рода глупости: не понимать того, что понятно всем, и — понимать то, чего не должен понимать никто. Впрочем, когда исчерпаны все варианты глупости, женщину обычно осеняют новые, ибо если земля — ограничена пределами суши, мироздание — бездной мрака, то женская глупость — не ограничена ничем, она безгранична и беспредельна. Наши дамы даже молчать иногда умудряются по-дурацки, — задумчиво добавил он. — Но в данном случае причина вашего непонимания, донна, боюсь, лежит за гранью моего понимания. Могу лишь, подражая его преосвященству, подозревать, что если женщина не понимает меня… значит, — наглый гаер почесал в затылке, — значит, я ненароком обронил что-то умное. — Шут едва ли не хохотал фрейлине в лицо. — Сердиться не следует, что же поделать, такая беда с любым дураком случиться может. Если же это грех, ну, мессир Портофино облечён саном… Хорошо иметь в друзьях клириков, — подмигнул нахальный кривляка Портофино, — это любому дураку ясно: своей апостольской властью они отпустят твои прегрешения. Сколько раз я впадал в заблуждение — и был прощаем, неужели же впасть в Истину намного страшнее? Неужто этот грех равен хуле на Духа Святого, Аурелиано?

— Причём тут полено? — донна бесновалась, — вы о чём?

Шут с готовностью уточнил.

Песте схватил стул и уселся, перекинув ногу на ногу.

— Кстати, как в этой связи не вспомнить одну набожную особу? — шут фиглярствовал от души, — которая спросила у несчастного, освобождённого из турецкого рабства, как там поступают с пленницами? «Увы, сударыня, — ответил он, — они им делают… это самое, пока те не отдадут Богу душу». «Как бы я хотела, — откликнулась донна, — чтобы и мне, по вере моей, был бы уготован такой же мученический конец!»