Без покаяния. Книга первая - Страница 3

— Так что вы решили, сэр? Могу я что-нибудь сделать для вас?

Элиот видел, что она затеяла свое представление не только для него, но и для Джамны тоже. Вероятно, это еще один способ выразить презрение.

— Проститутки не отказываются обслуживать тебя, Элиот? — Рука ее поползла вниз. — Кажется, они именно так делают, разве нет? А что это за бугор появился у тебя в штанах? — И она начала поглаживать его, наслаждаясь тем, как растет его возбуждение. Джамна, забыв все веники на свете, окаменел за окном. Элиот ненавидел его. Он ненавидел себя за то, что хотел эту женщину. — Ну, давай же, Элиот, придумаем что-нибудь, как в добрые старые времена, — мурлыкала она. — Ну? У тебя есть свежие идеи? Придумай какой-нибудь остроумный способ потрахаться, натяни меня как-нибудь по-новому.

Элиот понимал, что должен резко прервать весь этот спектакль, но в то же время не хотел его прерывать. Он понимал: это ее месть. И боролся с вожделением, говоря себе, что она презренна, что она недостойна… В конце концов он схватил ее руку и отстранил от себя.

— Ох, ох, ох! — сказала она. — Он пытается расхотеть меня. Может, ты хочешь посмотреть, как меня будет трахать Джамна? Кажется, это именно то, о чем ты думаешь, разве нет? Вообще-то наблюдать, наверное, гораздо приятнее.

— Ты тошнотворна.

— Ну да, я тошнотворна, зато ты у нас весьма аппетитненький. Скажи, сколько ты поимел проституток? А-а? Они делали тебе так? — Рот ее округлился. — Никогда не думала об этом способе. А ты?

Элиот приказал себе уйти, но презрение не пересиливало желания, несмотря на то что намного превосходило его. Моник заглянула ему в глаза, чувствуя, что всецело овладела им. И он знал, что она знает это. Тем временем Моник принялась за его ширинку, медленно расстегнула молнию, вскоре брюки его свалились на пол…

В какой-то момент она отстранилась и отступила к кровати, не забыв при этом взглянуть в окно, проверяя, не покинул ли Джамна зрительного зала. Затем легла на спину, расставила ноги и начал ласкать свою грудь.

— Достаточно ли ты мужик, чтобы трахнуть меня при Рэксе?

Сняв трусы, Элиот подошел к ней, видя, как жадно она на него смотрит.

— Надеюсь, ты не будешь возражать, если я закрою глаза и буду воображать себе кого-то другого, — сказала она. — Не обижайся, но этот прием мне очень нравится. Только еще не придумала — кого.

Холод бешенства пронизал его. Моник, наблюдая, рассмеялась. Вдруг она вскочила, бросилась к нему, обхватила его голову и неистово начала целовать. Задев зубами его губу, она ранила его до крови. Затем увлекла с собой на постель и сквозь зубы проговорила:

— Трахни же меня, ты, сучий сын!

Ноги ее охватили его, ногти царапали его плечи, а голову она откинула в сторону, закрыв глаза. Она изнемогала от желания, и он легко проскользнул в ее влажную глубину, заставив ее застонать.

Он трамбовал ее с тупостью гидравлического пресса, пока она не начала вскрикивать, а лицо ее не исказилось от боли. Кровь капала с его губы ей на грудь. Она принимала его мстительное наказание, руки ее свалились с его плеч и упали рядом с телом. Но он знал, что ни о ком другом она, конечно, не думает…

Взглянув в окно, Элиот увидел Джамну, вылупившегося на них без всякой утайки.

— Пошел вон отсюда! — крикнул он.

Джамна мгновенно исчез, а Моник рассмеялась.

— Ты просто не хочешь ни с кем поделиться мною, правда, дорогой?

Через минуту они оба пришли к завершению. Элиот обмяк, лежа на ней. Она немного потерпела его тяжесть, а потом сказала:

— Давай, слазь с меня.

Элиот встал. И сразу же подошел к окну, чтобы убедиться, что Джамна действительно исчез. Потом оглянулся на жену. Тело ее влажно поблескивало, щеки все еще горели. С отвращением глядя на него, она сказала:

— Говорила и буду говорить: катись к черту!

Затем встала и удалилась в ванную.

По потному телу Элиота были размазаны пятна крови. Он потрогал губу тыльной стороной ладони и вытер ее галстуком. Потом расстегнул и снял перепачканную рубашку и достал из шкафа свежую.

Из ванной доносился шум душа и блаженный стон Моник, вступившей под тугие прохладные струи воды. Триумф ли она переживает? Нет, вряд ли. Элиот склонен был думать, что она охвачена иными чувствами. Ну а он сам? В какой-то момент он чувствовал себя триумфатором, но почти сразу же осознал, что опять потерпел поражение.

Элиот вошел в ванную, мечтая только о душе. Но прежде посмотрел на себя в зеркало. Между бритвенными принадлежностями и зубными щетками лицо его выглядело ничуть не лучше, чем лицо солдата, только что вышедшего из жестокого сражения.

После душа он остановил кровотечение, залепив ранки пластырем, вернулся в спальню и заново оделся. Заканчивая завязывать галстук, он услышал раздраженный голос Моник:

— Ты все еще здесь?

— Не злись, я сейчас ухожу.

Под ненавидящим взглядом Моник Элиот поплелся на кухню завтракать. Она никогда не завтракала вместе с ним. Никогда.

Бритт Мэтленд прижалась лицом к стеклу иллюминатора. Сквозь разорванные клочья облаков, медленно проплывающих мимо, она видела бескрайние водные пространства, отражающие солнце; появиться земле, как она знала, еще не настало время. Они летели от одного континента до другого, от Африки до Индии, и все это были места, в которых раньше она и не мечтала побывать. Самое большое путешествие в ее жизни из Маунт Айви в Атланту казалось ей невероятным приключением. А теперь — перелет через Индийский океан!

Да, в странствиях Бритт была неофитом, и все еще, как иронично думала она о себе ради сохранения самоуважения, старалась делать каждый новый шаг с видом бывалого путешественника. Но она не выносила притворства, особенно с Энтони. Она была предельно искренна с ним, что придавало их отношениям особую прелесть. Бритт знала, он любит ее такой, как она есть. И ничего важнее этого для нее не существовало.

Она взглянула на мужа, спящего в кресле рядом, его серебряная голова склонилась на грудь, а вся поза говорила о неудобстве такого отдыха. Но все-таки он отдыхал, ее бедный возлюбленный. Эта бацилла, подхваченная им в Танзании, совсем его измотала, он побледнел, осунулся и выглядел гораздо старше своих пятидесяти пяти. Несмотря на ее уверения, что это не имеет значения, он страшно огорчался, что разболелся именно в их медовый месяц. Милый Энтони! За прошедший год, или около того, она многому научилась у него. Это был особый человек, из породы тех, чья мудрость и доброта не подавляют других, а, напротив, возвышают.

Поскольку Бритт недавно исполнилось двадцать два года, Вашингтон принял их брак как нечто скандальное. Она не стала делать вид, что ее мало заботит людское мнение, но была достаточно взрослой, чтобы понимать: для Энтони все это действительно не имеет значения. Так что очень скоро она и сама перестала обращать внимание на толки и пересуды.

Благодарение судьбе, она не была девственницей, что имело свои преимущества. А если Энтони и думал иначе, то никогда не говорил об этом. Он вообще никогда не делал ничего, что могло бы огорчить или смутить ее, ни разу не дал ей почувствовать, что она не вполне соответствует общепринятым стандартам. В этом смысле и сам брак с ней был его вызовом, брошенным обществу. И это его отношение она старалась перенять.

Бритт вздохнула и в тысячный раз сказала себе, что их разное социальное положение не имеет значения. За спиной у Энтони долгий брак и карьера, позволившая ему взойти на вершину американской юриспруденции, еще у него имелся пасынок, старше Бритт на двенадцать лет. А она… она смогла окончить Джорджтаунский университет, получить ученую степень, но факт оставался фактом — она бедная девушка с холмов северной Джорджии. Ее родня — простые деревенские жители, среди которых не было ни хорошо образованных, ни особо состоятельных людей.

Вашингтон твердо знал одно — и не стеснялся высказываться на этот счет, — что она совсем не пара для члена Верховного суда Соединенных Штатов, что на эту роль скорее подошла бы энергичная девушка, добившаяся престижной работы на Капитолийском холме. Вашингтонцы считали, что их уважения заслуживают лишь те, что сумел достигнуть власти и положения, обойдя других на поле битвы. Бритт не отрицала, что это отчасти справедливо, но очень страдала от тех уколов, которые претерпевал из-за нее Энтони.