Без покаяния. Книга первая - Страница 2

— Ох, проклятье! Что, правда сегодня?

— И ужин в посольстве. Я же тебе вчера оставил записку, не помнишь? Может, ты ее не заметила?

— Меня же целый день не было дома, — сказала она, потирая лоб.

— И всю ночь, кажется.

— Господи, Элиот, ну что ты с утра начинаешь давить на меня! — Она села. — Бога ради, ведь Энтони тебе не папаша. Между вами нет ничего общего, так какого черта ты пригласил это дерьмо?

— У меня из родни никого, кроме Энтони, нет. Что я скажу ему? Езжай откуда приехал? Я пригласил их. И потом, они уже едут, тут ничего не поделаешь.

— Скажи уж, что ты просто хочешь посмотреть на эту маленькую сучку, на которой женился твой отчим, вот и все. Тебе не терпится узнать, какого сорта эта девка, что согласилась выйти замуж за пердуна вдвое старше ее. — Моник засмеялась. — Да, твоя мачеха, если хочешь знать, может оказаться моложе тебя, Элиот. И это тебя бесит, не так ли? А вдруг окажется, что Энтони раздобыл себе сладенькую девственную крошку, а бедному Элиоту приходится довольствоваться бабой, ненавистной ему до самых кишок.

— Моник, в своем монологе ты ухитрилась облить грязью всех — и меня, и Энтони, и Бритт, и даже себя.

— Ну и провались ты со всем этим!

Он поглядел на нее с сардонической улыбкой.

— Знаю, знаю, прелесть моя, что по утрам у тебя всегда плохое настроение, но был бы весьма признателен, если бы ты попыталась взять себя в руки. Ну хотя бы на пару дней, что они здесь пробудут. Потом можешь опять приниматься за все свои штучки. Я не часто прошу тебя, но уж это-то постарайся для меня сделать.

— Хочешь, скажу, в чем твоя проблема? Ты эгоистически не хочешь признавать правду. Ты просто не способен признать тот факт, что наш брак развалился.

— Даже если и так, пока Энтони здесь, не обязательно показывать ему это. Разве трудно, Моник?

— Значит, все бросить и начать прибирать дом для приема твоей долбаной родни? Так, что ли? Хорошенькое пробуждение! Не успеешь глаза продрать, и сразу такие радостные новости!

С этими словами Моник встала и подошла к шкафчику с нижним бельем. Джамна прильнул к жалюзи, продолжая старательно делать вид, что подметает. Элиот видел, что Моник не придает никакого значения присутствию слуги, и готов был убить ее за это. Она же спокойно прошествовала в ванную, предоставив ему, а заодно и Джамне, возможность проводить ее вожделенными взглядами.

У Моник было великолепное тело, она сохранила всю обольстительность юной девушки. Грудь полная, бедра приятно округлые, живот плоский. А как ему всегда нравилась ее восхитительная попка!

— Какого черта ты тут натворил? — донесся из ванной ее голос. — Ты что, вены себе резал?

— Да нет, милая моя, я и хотел было перерезать их, но по ошибке задел подбородок.

— Плохо дело.

Элиот нехотя улыбнулся. Еще случалось, что они могли вместе посмеяться над чем-то, но все реже. Веселье в их семействе умерло вместе с любовью. Может быть, он действительно любил ее когда-то, хотя по прошествии времени это казалось скорее каким-то исступлением. Единственное, что оставалось у них от прошлого, это физическое влечение. Привычное желание и удовлетворение его в одно и то же привычное время — в общем-то совершенно безрадостный секс.

Элиот подошел к кровати, откуда мог видеть ее стоящей возле ванны. И здесь он заметил огромный синяк у нее на ноге сзади. Откуда? В теннис играть она не ходила, он точно знал. Моник всегда любила грубый секс. Не раз вонзала она свои ногти ему в плечи, и его заставляя в ответ причинять ей боль, всегда старалась сыграть на темных сторонах его сексуальности. Но этот синяк — не его работа. Вспышка ревности пронзила его, что было, конечно, смешно, и он сразу же усмехнулся. Возможно, у нее кто-то был…

Эта мысль не оставляла его последние несколько месяцев. Он никогда не спрашивал ее об этом — главным образом потому, что не хотел знать реальное положение дел. Придет время, и она бросит это ему в лицо. Но не сейчас, не здесь. Он удивился бы, если бы такое случилось в Индии.

Говорить с Моник вообще трудно. Не женщина, а комок противоречий. Красивая, благовоспитанная, начитанная, мыслящая… Но это совершенство в минуту может превратиться в неприятную, грубую, сквернословящую и примитивно пошлую бабу. Снимая одежду, она становилась животным с одной-единственной мыслью — завоевать или быть побежденной.

Раньше в их любовных играх соблюдались приличия и определенно присутствовал такт. Они могли изнасиловать друг друга, посмеяться над этим и пойти в театр или, чуть не в полночь, отправиться ужинать, все равно куда — в Джорджтаун или Ист-Гемптон, Айл Сент-Луис или Гросвенор-сквэр. Он никогда не был уверен, нравится ли ей, ибо она отказывалась удовлетворить его любознательность в этом вопросе. Так что первые годы их брака ушли на изучение друг друга, на выяснение средств, возбуждающих чувственность, на некое соперничество и открытое неповиновение одного другому. В сфере интимной жизни все это их подбадривало, но психике обоих наносило непоправимый вред. Чем больше он давал ей наслаждения, тем глубже, казалось, становилось ее отвращение к нему.

Моник чистила зубы, время от времени поглядывая на него в зеркало. Потом она наклонилась к раковине сплюнуть воду, пренебрежительно выставив перед ним свой роскошный зад.

— Что с твоей ногой? — Элиот знал, что она прекрасно его слышит, но она вытирала лицо полотенцем, проигнорировав прозвучавший вопрос. — Моник?

Она продолжала молчать. Джамна метался по веранде, продолжая беспорядочно, как сумасшедший, скрести веником пол. Покраснев от ярости, Элиот встал и подошел к двери ванной.

— Джамна и я, мы оба хотели бы знать, откуда у тебя синяк.

Моник, приблизив лицо к зеркалу, исследовала состояние кожи.

— Передай Джамне, что это не его собачье дело.

— Так и передать? Именно в этих словах?

— Делай, что хочешь, только отвяжись от меня.

Он стоял в дверном проеме и не собирался отступать.

— Может, хотя бы мне скажешь, где ты обзавелась таким украшением?

Моник повернулась, сложив руки под своими пышными грудями.

— А может, это и не твое долбаное дело?

— Тебе видней.

— Ну и пошел к черту!

Она уже начала отворачиваться, но Элиот шагнул к ней и схватил за руку, Моник вырвалась, и, когда он снова схватил руку, глаза ее вспыхнули, и он получил жесткую пощечину, отвешенную ее свободной рукой. Элиот вернул ей пощечину, и тоже жестко.

Она схватилась рукой за челюсть.

— Ты сукин сын!

— Скажи, кто тебя поимел? Я его знаю или ты подцепила его на улице?

Глаза ее сузилась.

— Ох, ну конечно, я подцепила его на улице.

Она прошла мимо него и вернулась в спальню.

Моник, несомненно, видела переволновавшегося Джамну, усердно изображающего, что он трудится. И все же она позволила себе в самом центре комнаты произвести некий пируэт, повернувшись лицом к Элиоту.

— Мне сегодня чертовски везет. Все только и делают, что любуются на меня в голом виде. — Элиот стоял и свирепо смотрел на нее. — Что ты об этом думаешь, Элиот? Каковы ощущения мужа, знающего, что его жена держит таких слуг, которые счастливы только тогда, когда она голой болтается по комнатам? Это не возбуждает тебя? Ну, скажи, господин мой и повелитель, не возбуждает?

Она ухмыльнулась и пошла к нему, дико возбуждая его своими неторопливыми движениями. Бедра ее, на радость слуге, покачивались, а на губах играла издевательская улыбка. Элиот ненавидел ее так сильно, как только мужчина может ненавидеть женщину, и все же она была права — он вожделел ее так, как никогда ни одну женщину из всех, кого знал.

— Я начинаю беспокоиться насчет тебя, — сказала она, зажав в ладонь его галстук. — И огорчилась бы, если бы ты это утратил.

Она коснулась прохладной рукой его шеи, потом легонько проскребла ногтями по подбородку. Он не шевельнулся, но по всему его телу прошла волна дрожи. Моник придвинулась ближе. Он видел за ее плечом, как Джамна уставился в окно. Моник гладила его грудь обеими руками.