Без покаяния. Книга первая - Страница 1

Элиот Брюстер лежал в постели, слушая пение птиц и шум уличного движения с бульвара, находящегося за сотню ярдов [1]отсюда. Когда ветер дул справа, до него доносился запах дыма и гари из старого города. Но чаще по утрам он просыпался среди более экзотических ароматов — сандалового дерева и шафрана. Уставившись в потолок, он сожалел о своем пробуждении, ибо ему только что снился прелестный парижский сон. Проснулся он весьма далеко от Парижа — в Дели, а рядом лежала Моник.

Зной уже вступал в свои права, и на лбу Элиота проступили капельки пота. Скоро он встанет, закроет окна и включит кондиционер. Пусть Моник спокойно спит и дальше, даже когда зной и духота наберут полную силу.

Элиот посмотрел на жену, но лицо ее почти полностью скрывалось под темными волосами. Покрывало наполовину сползло, обнажив грудь. Он не мог смотреть на нее без того, чтобы не возбуждаться, но испытывал в то же время и печаль. Моник не любила Индию, не любила их бунгало, да и его, как подсказывало ему сердце, она не любила тоже. Ведь ненавидеть его гораздо легче и менее разрушительно, чем ненавидеть себя. Так, во всяком случае, объяснил ему доктор Ферелли, психиатр. Излишняя информация, Элиот уже и сам догадался что к чему.

Он смотрел в потолок, где вращался вентилятор, издавая еле слышное жужжание. Больше всего он хотел бы вернуться в убежище своих сновидений…

Вновь посмотрев на обнаженное тело Моник, он возжелал его, презирая в то же время саму женщину. Как случилось, что их брак пришел к такому концу? А это действительно конец, сомнений у Элиота уже не было, как и надежды что-нибудь поправить. Общего у них оставалось совсем немного, в том числе — секс. Не любовь, не привязанность, не чувства, а голый секс; взаимная необходимость, принуждавшая его брать, а ее — отдаваться. Они оказывали друг другу эти услуги, но всегда с негодованием, яростью и каждый — жалея себя.

Услышав скребущий звук, доносившийся снаружи, из сада, Элиот сел, опустил ноги на пол. В голове мутилось от водки с тоником, выпитой вчера вечером, — в последнее время он позволял себе это все чаще и чаще. Весьма дурная наклонность. Моник на пьянство смотрела сквозь пальцы, и скоро, если он сам не остановится, у него не останется больше причин жаловаться на ее собственную невоздержанность.

Скребущий звук не исчезал, и Элиот посмотрел в сторону открытых окон, за которыми находился огороженный стеной сад, полный манговых деревьев, но ничего не увидел. Пришлось встать и по кафельному полу пройти к выходящей в сад двери веранды, занавешенной, как и окна, жалюзи.

Джамна, их слуга, подметал внизу, у лестницы, облаченный в свою обычную одежду: набедренную повязку, белую хлопчатобумажную рубашку и сандалии. Завидев Элиота, он уважительно поклонился, а тот в ответ кивнул ему и, прислонившись к дверному косяку, наблюдал, как человек работает в косых лучах утреннего солнца. Этот тощий, но здоровый и энергичный парень, хоть и работал с почти религиозным усердием, раздражал Элиота, чему, пожалуй, не было иных причин, кроме того, что слуга выказывал особую преданность Моник.

Парень ее обожал. Раньше она жаловалась, что он всегда крутится поблизости, надеясь подсмотреть, как она переодевается или принимает ванну. Элиот поговорил с ним, и малый на время стал вести себя скромнее, но вскоре взялся за прежнее. Элиот сердился на слугу, но Моник решила не обращать внимания, возможно потому, что Джамна являл такую изумительную преданность. В последние месяцы Моник взяла за обычай называть его Рэксом, ибо, по ее мнению, в нем больше от сторожевого пса, чем от человека. Будучи в хорошем расположении духа, она, хоть и относилась к малому весьма пренебрежительно, все же дарила ему всякие безделушки, как бы компенсируя свою грубость.

Пару раз она даже соблаговолила пройтись перед ним по дому нагишом, находя, очевидно, что исполненный любви собачий взгляд ничем не может ей повредить, разве что пес станет служить еще более преданно. Всем, кроме Джамны, вызывающее поведение Моник показалось бы грубым, но тот был настолько покорен ею, что ей оставалось только удивляться.

В настоящий момент слуга старательно мел землю — не метлой, а веником с короткой ручкой, что заставляло его сгибаться в три погибели. Его стараниями от земли поднималось облако пыли, оседая на пол веранды. Элиот не понимал, почему Джамна не сменит этот веник на обычную метлу, но эта мысль не настолько занимала его, чтобы он попытался донести ее до глупого мальчишки.

Индийцы в большинстве своем люди упрямые. Не то что безмятежные китайцы или обманчиво уступчивые арабы, с улыбкой кивающие вам и поступающие по-своему. С индийцами, как он раз и навсегда понял, не стоило впадать в нравоучительство, толку все равно никакого не будет.

Элиот очень ценил комфорт и спокойствие. Но он хорошо понимал природу жизни в Индии и довольствовался лишь тем, что она могла предоставить, не требуя невозможного. Местные условия заставляли во многом себя ограничивать, однако в отличие от многих проживающих здесь иностранцев он привык относиться к этому спокойно. Да и вообще Индия немало дала ему, включая пришедшее понимание происходящего в их с Моник браке. Как говаривал доктор Ферелли, места, подобные здешним, укрепляют хорошие браки и разрушают слабые…

Чувствуя потребность смыть с себя все вчерашнее, Элиот отправился бриться и принимать душ. После завтрака, приготовленного Джамной, надо идти в посольство.

День обещал быть весьма загруженным. Он испросил несколько минут для разговора с послом, это во-первых. Потом несколько важных деловых встреч. А в довершение всего предстоит нахлебаться пыли по дороге в аэропорт — встречать Энтони с его новой женой.

Честно говоря, Элиот не ожидал, что отчим нагрянет к ним с визитом. Моник и без того редко проявляла симпатию к его семейству, а уж Энтони вообще ненавидела с самого начала, сведя родственные связи к минимуму, если не сказать — к нулю. Но все же приглашение, пусть и сделанное из вежливости, едва ли возможно теперь отменить, хотя Моник с самого начала возражала против этого.

Элиот не смог присутствовать на бракосочетании отчима, Моник заявила, что декабрьские праздники хочет провести дома, в Нью-Йорке, а это не давало возможности использовать отпуск летом и хотя бы ненадолго съездить в Вашингтон. Потом выяснилось, что и в декабре он никуда не поедет: посол собирался не меньше чем на неделю покинуть страну. Так или иначе, когда Энтони написал, что они с Бритт собираются провести медовый месяц в Восточной Африке и решили, что неплохо бы заодно совершить кругосветное путешествие, Элиот почувствовал себя обязанным оказать им гостеприимство.

Бреясь, он порезался и с отвращением отбросил бритву. Пришлось залеплять порезы антисептическим пластырем. Нет, день для него явно не задался!..

После душа Элиот вернулся в спальню. Покрывало совсем съехало со спящей Моник, и она предстала во всей красе своей наготы. Джамна подметал теперь на веранде, его стриженая голова маячила за открытыми полосками жалюзи. Первым импульсивным желанием Элиота было затворить жалюзи, чтобы слуга не мог заглядывать в спальню. Но с тех пор, как Моник перестала обращать внимание на любопытство мальчишки, он не видел причин, почему бы и ему не махнуть на это рукой.

Стоя перед зеркалом, он заканчивал возиться с галстуком, когда Моник перевернулась и застонала — обычный показатель се пробуждения.

— Как ты себя чувствуешь?

Моник откашлялась и проворчала:

— Как поколоченная. Как еще?

— Я-то надеялся, что ты будешь в хорошем настроении, дорогая. Ведь у нас сегодня гости, не забыла?

— Какие там еще гости?

— Энтони и Бритт прилетают из Найроби.