Без гнева и пристрастия - Страница 18

– Вы после больницы нас навестите? – демонстрируя вежливое гостеприимство, поинтересовался Андрей Петрович.

– В зависимости от обстоятельств, – неопределенно ответил Смирнов и в свою очередь спросил: – Фруктишек каких-нибудь где мне купить, Андрюша?

– Да прямо здесь, в супермаркете, – обрадованно сообщил опер. И вдруг через паузу: – А если это не он?

– Кто – не он? – не понял Смирнов.

– Не ваш друг, а просто посторонний.

Смирнов быстро глянул на Андрея Петровича.

– В любом случае, дорогой ты мой Андрюша, в больнице лежит тяжело раненный человек, которому, скорее всего, никто фруктов не носит.

– Умыли, – признался Андрей Петрович. – Поделом. А вы все-таки зайдите после всего к нам, Александр Иванович, а? Ждать будем.

Поворачиваясь к открытой дверце своего американского вездехода, чтобы вытащить адидасовскую сумку, Смирнов бросил взгляд на противоположную сторону площади. Темно-красная «десятка», которая тащилась впереди «чероки» от обрыва, исчезла. Ее место заняла темно-синяя «девятка». Класс явно невысок.

Не было никого в офисе туристического агентства «Гольфстрим», за исключением трудолюбивого директора, который, развернувшись вместе с креслом, бессмысленно смотрел в окно. Зазвонил наконец телефон. Директор вертанулся на сто восемьдесят градусов. Положил обе руки на сияющий стол, но сразу трубку не снял. Дождался четвертого звонка. Спросил яростно:

– Ну!

– Он пошел в больницу.

Директор Денис Ричардович молчал, прикрыв глаза. Страшно молчал. Для того, кто позвонил. Помолчав, директор сказал:

– Ты понимаешь, что ты сделал?

– Понимаю, – безнадежно подтвердила трубка.

– Понимаешь, что фуфель слепил, сучара греховная?

– Понимаю.

– Понимаешь, что я тебя по уши в землю вобью и в ноздрю цветочек вставлю?

– Понимаю.

– Как дальше жить собираешься?

– Старик его сегодня наверняка заберет и в Москву потащит.

– В каком он состоянии?

– Так откуда же я знаю!

– Узнай, прежде чем начинать. А начинать придется с сегодняшнего дня: мне они, фраерок парнокопытный, напрочь не нужны. Сколько у тебя там людишек?

– Со мной десять. В трех машинах.

– Должно хватить. Понимаешь, таракан? Должно!

– Прости меня, Хан.

– Если хорошо потрудишься, завтра прощу.

Главврач Юрий Серафимович улыбнулся и спросил:

– А почему не сразу к нему?

– Боюсь, – признался Смирнов.

– Бояться нечего. – Юрий Серафимович вылез из-за стола и устроился в кресле напротив отставного полковника. Видимо, главврач обосновался в Мельниках надолго: кабинет был обжито-уютен, домашний такой. С любимыми мелочами кабинетик. – В принципе, он физически вполне здоровый человек. Ожоги были поверхностные, не ожоги даже, а, как бы попроще выразиться, опальности, что ли. А вывих, если он не привычный, утихомиривается в три дня. Смотрю на него и удивляюсь: как он сумел, почти в беспамятстве, из такой безнадеги выбраться?!

– Ну а как он сейчас в психическом плане? – стараясь быть на уровне, коряво выразился Смирнов. – Вспомнил хоть что-нибудь?

– Ни хрена! – почти радостно заявил Юрий Серафимович. – Меня этот случай крайне заинтересовал.

– Меня тоже, – на ясном глазу признался Смирнов. Типовая больница, одинаковая и в Адлере, и в Находке, и в Моршанске. Двери, двери, закуток для дежурной, опять двери. И у торцового окна напротив сортира и пожарного ящика – бокс.

У бокса остановились. Юрий Серафимович глянул на Смирнова лукаво.

– Вы готовы, Александр Иванович?

– А черт его знает!

– Тогда пошли.

Человек смотрел в потолок. На шум открываемой двери обернулся и встретился глазами со Смирновым. Без эмоций смотрели и смотрели.

– Не он, – твердо заявил Смирнов. – Это не он! – Поставил сумку на пол, прожурчал молнией, вытащил три пластиковых кулька с бананами, виноградом и апельсинами, поставил, с трудом уместив, на тумбочку и пожелал: – Пожуешь винограду, может, вспомнишь что. – Человек неотрывно смотрел на него. – Говорить-то можешь, парень?

– Могу, – хрипловато ответил паренек.

– Уже слава богу.

– Значит, не он? – непонятно-угрожающе спросил Юрий Серафимович.

– Нет, не он, – даже с вызовом подтвердил Смирнов. Человек вновь повернулся на спину и вновь уставился в потолок.

– Вам нехорошо? – спросил врач.

– Мне хорошо, – сказал потолку человек.

Смирнов осведомился о нем как об отсутствующем стремительными вопросами:

– Он что – так и лежит? И в сортир не ходит? А если ночью пожар?

– И сидит, и стоит, и ходит. Сию же минуту – привычный депрессивный минор. Ну а насчет пожара… – Юрий Серафимович призадумался и весьма находчиво ответил: – Типун вам на язык.

– Заслужил, – признал свою промашку Смирнов. – Когда стемнеет, чем он занимается? Ведь надо же человеку чем-нибудь заниматься. Вот так в потолок смотрит?

– Читает иногда, но без интереса.

– Какой же тут интерес, когда ни хрена не помнишь? А по ночам к нему заходят?

– Если уж очень ему что-нибудь понадобится, звонок к дежурной сестре под рукой, – продолжил объяснения Юрий Серафимович. И наконец-то спохватился: – Тысяча вопросов. В связи с чем?

– Просто я, как всякий старик, бесцельно любопытен. Да и паренька жалко. Надо же, такая беда! – Смирнов, демонстрируя, какой он старик, мелко покивал седой башкой.

– Его не жалеть, а лечить надо, – наставительно заметил Юрий Серафимович, который, как все врачи, был немного проповедником. Но и похулиганить мог: – Вылечу я этого бугая, и, боюсь, жалеть не его, а нас придется!

– Я все слышу, – тускло обиделся человек, по-прежнему глядя в потолок.

– Ишь ты! – удивился Смирнов. – Обижается! Спорит с нами, выходит. Только нас не переспоришь: нас двое, а ты один!

– Пойдемте, Александр Иванович. – Юрий Серафимович взял Смирнова под руку и настойчиво повлек к двери. – У меня договорим.

Покидая бокс, Смирнов пожелал:

– Приходи в себя, мужик. Пора, давно пора. – А в коридоре интимно поведал врачу, которому можно открыться в сокровенном: – Дристунец прихватил. Весь день то в сортир, то в кусты. Я задержусь слегка в этом заведении, – и кивком указал на золотого джентльмена на черном прямоугольничке. Юрий Серафимович улыбнулся понимающе, еще и ободрил:

– Жду вас у себя. Вернетесь – я вам бесалолу дам.

И пошагал по пустынному вечернему коридору.

– Бесалол, бесалол мучит! – в оригинальной трактовке исполнил Смирнов «Бесаме мучо» и скрылся за дверью с джентльменом.

Дед, безжалостный Дед… Вместе с Дедом мукой вернулась обжигающая картина бездарного проигрыша по собственной дурости, беспечности, непрофессионализму. Вспомнилось все. И не вспомнилось даже, а, скорее, возникло. Возникло – и физической болью ударило по сердцу и в голову. Только потому, что потерял дыхание, задохся на несколько секунд от этой нестерпимой боли, не пискнул, не охнул. Не крикнул. А боль стерпел, набравшись силы от приказывающего и молящего взгляда Деда. Приказал этот взгляд – молчи. Только в конце дал понять Смирнову, что все услышал как надо.

А теперь – включай мозги, они хорошо отдохнули за эти дни полного бездействия.

Итак, по порядку, в каждом действии и слове Деда выделяя главное. По цепочке. Звено за звеном.

Твердое, подчеркнутое неузнавание. «Не он». Значит, не мой. Значит, не со мной. Дед изначально отделил себя от тебя. Ясно, они не должны быть вместе.

Не давая себя перебить, Дед выстрелил двумя вопросительными и пустяковыми фразами. Что в них важно? Сортир и пожар.

По порядку, по порядку смирновских реплик. Чем ты занимаешься ночью? Чем ты будешь заниматься этой ночью. Заходят ли к тебе по ночам? Сегодня ночью зайдут, попытаются зайти.

И последнее: двое и один. Нас двое, а ты – один. Разделил. Себе взял двоих, тебе оставил одного. Три человека? Вряд ли, людей безоговорочно сосчитать и пересчитать он не мог. Скорее всего, автомобили. Дед постарается разбить их на части. Парочку берет на себя, одного оставляет тебе.