Бетагемот - Страница 16
Кларк ковыляет к ней. Аликс тотчас мрачнеет.
— Что у тебя с ногой?
— «Кальмар» взбунтовался. Рулем зацепило.
Подружка Аликс бормочет что-то сбоку и скрывается
в коридоре. Кларк оборачивается ей вслед:
— Твоей подруге я не слишком понравилась.
Алекс небрежно машет рукой:
— Келли —трусиха. Только глянь на нее, и сразу в голове всплывает вся чушь, что мамуля наболтала ей про ваших. Она славная, просто не фильтрует источников информации. — Пожав плечами, девочка меняет тему. — Так что случилось?
— Помнишь, я тебе недавно рассказывала про карантин?
Аликс хмурится.
— Про парня, которого покусали. Эриксон?
— Угу. Ну и вот, похоже, он все-таки что-то подцепил, так что на время мы решили установить в «Атлантиде» режим «Рыбоголовым входа нет».
— Вы позволите себя выставить?
— Вообще-то, я думаю, что это разумная мысль, — признает Кларк.
— Почему? Чем он заразился?
Кларк качает головой.
— Тут не медицинский вопрос, хотя это часть проблемы. Просто... все изрядно разгорячились, причем с обеих сторон. Мы с твоей мамой считаем, что лучше держать ваших и наших подальше друг от друга. Какое-то время.
— Как это? Что происходит?
— А мама тебе не...
До Кларк с опозданием доходит, что Патриция Роуэн могла кое-что скрывать от дочери. Если уж на то пошло, то неизвестно даже, а многие ли взрослые на «Атлантиде» в курсе дела. Корпы в принципе склонны держать информацию под замком. Конечно, на взгляд Кларк все их принципы плевка не стоили, и все же... Она не собирается становиться между Пат и...
— Лени? — Аликс хмуро уставилась на нее. Эта девочка — из немногих людей, которым Кларк не стесняясь показывает обнаженные глаза, однако сейчас на ней линзы. Она делает еще шаг-другой по ковру и видит скрытую до сих пор грань тумбы. У верхнего края нечто вроде панели управления: темная лента, на которой горят красные и голубые иконки. По всей длине бежит зубчатая линия, похожая на ЭЭГ.
— Это что? — спрашивает Кларк, чтобы отвлечь девочку. Для игровой приставки штуковина слишком массивная.
— А, это... — Алике пожимает плечами. — Это Келлин зельц.
— Что?!
— Ну, типа, умный гель. Нейроная культура с...
— Я знаю, что это такое, Лекс. Просто... мне странно видеть его здесь, после...
— Хочешь посмотреть? — Аликс выбивает на крышке шкафчика короткую дробь. Перламутровая поверхность идет разводами и становится прозрачной, под ней — лепешка розовато-серых тканей в круглом ободке. Похоже на густую овсянку Пудинг разбит на части перфорированными стеклянными перегородками.
— Не особо большой, — говорит Аликс. — Куда меньше, чем были в прежние времена. Келли говорит, он размером с кошачий.
«Значит, наверняка злобный, если и не слишком умный».
— Зачем он нужен? — спрашивает Кларк. «Не могут же они быть такими идиотами, чтобы использовать эту штуку после...»
— Это вроде домашней зверушки, — виновато объясняет Аликс. — Она назвала его Рамблом.
— Зверушки?!
— Ага. Он думает, вроде как. Учится всякому. Хотя никто точно не понимает, как это происходит.
— А, так ты о них слышала?
— Ну, он намного меньше тех, что работали на вас.
— Они на нас не раб...
— Он совсем безобидный. Не подключен ни к каким системам, и вообще.
— Так что же он делает? Вы его обучаете всяким трюкам?
Мозговая каша поблескивает, как гноящаяся язва.
— Вроде того. Он отвечает, если ему что-нибудь говоришь. Не всегда впопад, но от этого только смешнее. А если подключить к нему радио, он играет в такт музыке крутые цветные узоры. — Аликс подхватывает свою флейту и кивает на наглазники. — Посмотришь?
— Зверушка, — бормочет Кларк. «Чертовы корпы...»
— Мы не такие, — резко отвечает Аликс. — Не все такие.
— Извини? Не такие — какие?
— Не корпы. Что это вообще означает? Мою маму? Меня?
«Неужели я проговорила это вслух?»
— Просто... сотрудников корпорации. — Кларк никогда всерьез не задумывалась о происхождении слова — не больше, чем об этиологии слова «стул» или «фумарола»[7].
— Если ты не замечала, здесь полно и другого народа. Техники, врачи и просто родственники.
— Да, я в курсе. Конечно, я в курсе...
— А ты валишь всех в одну кучу, понимаешь? Если у кого нет в груди пучка трубок, то для тебя это сразу корп, труп.
— Ну... извини. — Она запоздало пускается в оправдания: — Я не обзываюсь, просто слово такое.
— Нет, для вас, рыбоголовых, это не «просто слово».
— Извини, — повторяет Кларк. Ни одна из них не сдвинулась с места, но расстояние между ними заметно увеличилось.
— В общем, — говорит Кларк наконец, — я просто хотела предупредить, что в ближайшее время появляться не буду. Разговаривать мы, конечно, сможем, но...
Движение у люка. В комнату входит крупный коренастый мужчина с зачесанными ото лба темными волосами.
Кожа между бровями собралась складками, от него так и веет враждебностью. Отец Келли.
— Мисс Кларк, — ровным голосом произносит он.
Внутри у нее все стягивается в тугой злобный узел. Она видела такие лица, знает эту повадку — не сосчитать, сколько раз сталкивалась с ней в возрасте Келли. Она знает, на что способны отцы, знает, что творил с ней ее собственный, но она уже не маленькая девочка, а отцу Келли, похоже, совсем не помешает урок...
Однако ей приходится все время напоминать себе: ничего этого не было.
Конечно, со временем Ахилл Дежарден научился обводить шпиков вокруг пальца. Он с малых лет понял, каков расклад. В мире, который ради его же безопасности держат под постоянным наблюдением, существовали лишь наблюдаемые и наблюдатели, и Ахилл точно знал, на какой стороне предпочел бы находиться. Невозможно мастурбировать при зрителях.
Этим и наедине с собой нелегко было заниматься. Его, как-никак, воспитали в определенных религиозных убеждениях: миазмы католицизма, цепляясь за обложку «Nouveaux Separatistes»[8], висели над Квебеком и тогда, когда в остальном мире о религии уже думать забыли. Они осаждали Ахилла каждую ночь, когда он доил себя, и в голове у него мелькали мерзостные образы, от которых пенис становился твердым. И то, что под действием развешанных им над кроватью, столом и комодом магнитных мобилей шпики лишь пьяно покачивались, потеряв связь с сетью, ничего не меняло. Как и то обстоятельство, что его все равно ожидал ад, даже если б он ни разу в жизни не коснулся своего тела, — ведь сказал же Иисус: «То, что ты совершаешь в сердце своем, ты совершаешь в глазах Бога». Ахилл был заранее проклят за непрошенные мысли, так что ничего не терял, воплощая их.
Вскоре после одиннадцатого дня рождения пенис стал оставлять улики: во время ночных оргий на простыни брызгала белесоватая жидкость. Две недели он не осмеливался обратиться к энциклопедии: именно столько потребовалось на формулировку такого запроса, чтобы мама с папой не узнали. Взлом приватных настроек домашней «служанки» занял еще три дня. Никогда не знаешь, какие элементы отслеживает эта штуковина. К тому времени, как Ахилл решился простирнуть постельное белье, от него пахло примерно как от Эндрю Трайтса из социального центра — а тот был вдвое больше любого своего сверстника, и никто не хотел стоять с ним рядом на рапитранской остановке.
— Я думаю...
Начал Ахилл в тринадцать лет.
Церкви он больше не верил. Что ни говори, он был прирожденным эмпириком, а Бог не выстоит и десяти секунд под критическим взглядом личности, уже вычислившей страшную правду про пасхальных кроликов. Как ни странно, перспектива вечных мук теперь казалась вполне реальной, на каком-то примитивном уровне, недоступном для логики. А если проклятие реально, то исповедь не повредит.