Бессмертный огонь - Страница 8
Но, видно, долго ждать тех сыновей. Пора уже! Я снова встал...
Белун опять сказал:
- Сиди!
Но я сказал:
- Довольно. Насиделись! Я буду слово говорить. При Хальдере, пока он еще здесь, - и я кивнул на колыбель, которая все еще продолжала раскачиваться. - Пусть Хальдер тоже слушает! А то, когда он придет к чужим, но для него своим богам, тогда зачем ему будет всё это?!
Белун подумал и сказал:
- Пусть так. Но прежде ты положишь меч. И остальные - тоже.
Я задрожал от гнева, но сдержался. И обнажил свой меч, и положил его на стол. И остальные поступили так, как я. А после они сели. Я стоял. И снова осмотрел их всех и усмехнулся. Но только я собрался говорить...
Как Верослав сказал:
- А ножны? Пусть положит ножны!
- Какие еще ножны?! - гневно спросил я.
- А те, которые ты подменил. Взял ножны Хальдера!
- Вот это уже правильней! - еще более гневно воскликнул я. - Взял, а не подменил. Вот эти, да? - и я снял ножны с пояса и показал их всем...
И положил рядом с мечом. Меня всего трясло! Ибо теперь, увы, пока наши Благие Прародители того не пожелают, мне не поднять ни меч, ни ножны! Вот какой силой обладает этот стол! Однажды мой отец, озлясь на ярла Вальделара, пытался взять свой меч, но тщетно - рвал, гневался, кричал... А после примирения он поднял меч словно пушинку, в ножны вложил...
И вот я тоже теперь без меча и без ножен. И, значит, здесь мне Верослава не достать. Ладно, подумал я, пусть будет так. И продолжал:
- Да, это ножны Хальдера. Когда он уходил, он мне сказал: "Мой ярл! Когда я отыскал тебя - а это было на Рубоне, в трех днях пути от Уллина, возле тебя лежал вот этот меч и эти ножны. Я долго думал, что всё это означает. А после понял так: ты - мои ножны, я - твой меч. Сегодня меч уйдет к чужим богам, а ножны остаются. Мир ножнам! А мечу - храбрых врагов!" Вот что сказал мне, умирая, Хальдер. И вот я снова говорю: храбрых врагов тебе, мой Хальдер!
И я поднес чашу к губам. Белун сказал:
- Храбрых врагов!
- Храбрых врагов! - сказали все; даже тэнградский ярл это сказал.
И они встали. И мы выпили. Потом все вместе сели и ели кутью. Белун, немного подождав, сказал:
- Сын мой, ты обещал, что скажешь слово.
Я посмотрел на Верослава, на мечи, которых не поднять, потом опять на Верослава... и он мне подал знак, и я ему ответил тем же... И лишь потом уже сказал:
- О, нет! Я передумал.
- Так. Хорошо, - сказал Белун. - Тогда пусть говорят другие.
Так и было. Другие говорили о походах, в которые они ходили вместе с Хальдером. И было ими много сказано о храбром Хальдере, о мудром Хальдере, о щедром Хальдере, о грозном Хальдере, о хитром Хальдере, о...
Много было сказано! И наши чаши опустели, и была съедена кутья. Никто уже не говорил. Молчали.
Белун сошел с лежанки, заглянул в колыбель, покачал головой и сказал:
- Его уже не видно. Он у чужих богов.
И колыбель сама собой остановилась. Мы встали и легко, без всякого усилия, взяли со стола свои мечи и спрятали их в ножны, пошли к дверям. Ярл Верослав тихо спросил:
- Теперь к тебе?
- Ко мне, - ответил я. - И там уже никто не помешает нам...
Но тут Белун сказал:
- Сын мой!
Я обернулся.
- А ты пока останешься, - строго сказал Белун.
И все они ушли, а я один остался.
- Дай руку, - сказал волхв.
Я дал. И он провел меня мимо стола, и подвел к очагу, и сказал:
- Вот. Смотри!
Я смотрел на огонь. Огонь - это тепло и жизнь. Огню подвластно всё вода, железо, мы. Всё смертно, лишь огонь бессмертен. Огонь горел, огонь горит, огонь будет гореть, а посему он помнит прошлое, он знает настоящее и смотрит в будущее. И ты должен смотреть в него, в огонь, любить его и веровать в него, не лгать ему и, может быть, тогда...
Я вздрогнул. Я увидел Хальдера! Да, это он стоит в огне и смотрит на меня, и машет мне, зовет меня! И я, поверьте, словно обезумел. Хальдер, подумал я, зовет меня - и я пойду к нему! Я сделал шаг вперед, к огню...
Но волхв схватил меня и удержал. Я отшатнулся от него и снова глянул на огонь...
Но Хальдера в нем уже не было.
- Видел? - спросил Белун.
Я утвердительно кивнул, сглотнул слюну, спросил:
- Что это значит?
- Я не знаю. Хальдер уже не наш, теперь он у чужих богов, - задумчиво сказал Белун. - Возможно, он тебя предупреждает.
- О чем?
- Об этом знают только его боги. А кто я им? Никто.
- Так как мне быть?
Белун тяжко вздохнул, зажмурился и стал что-то шептать - намеренно невнятно, - а после вновь открыл глаза.
- Будь мудр! - сказал Белун отрывисто.
- Как?
- Просто мудр. Вот вы сейчас пойдете к себе в терем и сядете за стол. Но вспоминать вы будете не Хальдера, а свои старые обиды. Потом возьметесь за мечи. И ты будешь желать прикончить Верослава, а после и других - всех, до единого! А твой отец, ярл Ольдемар, не так бы поступил.
- А как?
- Подумай сам. Когда ярла зовут те, с кем он распрощался навсегда, тогда ему нельзя давать советы. А посему... Помни о Хальдере и помни об отце. И это всё, что я могу тебе сказать. Иди!
И я ушел. Вышел из Хижины, шапку надел, бросил Хвакиру кость, прошел мимо Бессмертного Огня. Ярл Верослав и все они ждали меня; стояли молча. Я также молча им кивнул - и мы пошли. Теперь я не запахивал корзно, и всякий, кто хотел, мог видеть ножны Хальдера, а в них - мой меч. Мой меч не полностью скрывался в ножнах. Они, должно быть, думали, что это - некий знак. На самом деле всё намного проще: когда я уже достаточно возмужал для того, чтобы отправляться в свой первый поход, Хальдер велел, чтобы мне вместо моего прежнего, отроческого меча, выковали новый - боевой. И в тот же день мы вместе с Хальдером явились в кузницу. Там Хальдер достал свой меч, показал его мастеру и сказал:
- Вот, посмотри внимательно! И сделай моему хозяину меч еще лучше этого. И чтоб он был длинней! Так, Айгаслав?
Я засмущался, но кивнул - да, так.
И мастер сделал мне действительно прекрасный меч, который оказался на целых два вершка длиннее меча Хальдера. Вот отчего теперь получается так, что мой меч не может полностью скрыться в его ножнах. А если кто-то думает иначе, так пусть и думает. И мне ведь тоже есть о чем подумать.
Да вот не думалось! Не думалось, пока я шел по деревянной мостовой, которая на все лады скрипела под моими ногами, не думалось мне и в пыльном дворе, не думалось и на крыльце, застеленном моими самыми дорогими руммалийскими коврами. Не думалось и за столом, когда мы уже сели за него. То есть времени у меня тогда уже почти совсем не оставалось, нужно было срочно что-то придумывать. И потому, когда были наполнены рога, я сразу встал и сказал пока так: