Бессмертный огонь - Страница 16

Я сразу отказался отвечать - сказал, что ничего толком не знаю. Конечно, кое-что я знал, но боялся сболтнуть по своей глупости что-нибудь лишнее. Зато Лузай много рассказывал! Рассказ его был лжив и страшен. Если верить Лузаю, то выходило, что наш ярл Айгаслав время от времени умерщвлял сам себя, а после оживал - и тогда в Ярлграде происходили невообразимые бедствия. Вот что он им наплел!..

А дикари во все это поверили. Но как! Они сказали:

- Это очень хорошо. Человек, умеющий много раз оживать после смерти, сможет служить нам очень долго. Он будет нашей Старшей Белой Глиной! Мы будем убивать его и убивать, а он вновь оживать и оживать, а мы его опять, опять!

И они были счастливы! Старейшины самодовольно ухмылялись, толпа восторженно шумела. Еще бы им не ликовать! Лузай пытался урезонить их; он говорил:

- Глупцы! Когда ярл оживал, случались жуткие несчастья. И то же будет и у вас.

- Нет, - отвечали дикари. - У нас так не будет. У вас беды случались от того, что ярлу отрезали голову и тем самым давали его неистребимому духу возможность вырваться из тела еще здесь, на земле. Вот он и лютовал. А мы не будем резать ярла - мы будем его жечь, и тогда его дух вместе с пеплом будет устремляться к Небу, а Небо после будет возвращать его нам вместе с дождем, ярл снова будет оживать, а мы его опять будем жечь на костре!..

И они были счастливы. А мы с Лузаем были в ужасе - особенно после того, когда нам вымазали лица белой глиной и сказали, что завтра рано утром нас с ним отправят в дальние селения, ну а сегодня мы еще переночуем в землянке Старшей Белой Глины - так они теперь называли ярла Айгаслава. Его, конечно, тоже вымазали глиной.

Потом нас отвели - а ярла отнесли - в землянку, которая была расположена у самых ног истукана Чурыка.

- Ну что ж, - сказал на это Лузай, - по крайней мере, нас хоть сегодня не сожгли. А что будет потом, это мы еще посмотрим!

А я, честно признаться, уже ни на что не надеялся. Когда нам принесли еду, то я к ней даже не притронулся.

- Глупец! - сказал Лузай. - Ешь! Сил не будет.

- И не надо!

- Вдвойне глупец!

И он сначала съел свое, потом мое. А ярлово не тронул. Сказал:

- Ярл поумней тебя. Проснется - съест.

Но ярл все спал и спал. Лузай колол его ножом, но ярл не просыпался. И наступила ночь. В поселке было тихо. Потом...

Кап! Кап по листьям! Кап-кап-кап...

И хлынул дождь! Лузай повеселел, сказал:

- Вот, добрый знак! В дождь и уйдем. Дождь смоет все следы!

А я молчал. Я ж знал, что уходить-то некуда - вокруг, куда ни побеги, их, рыжих, лес. И еще глина от дождя размокнет. Да и дороги мы не знаем. Да и Чурык стоит над самой нашей головой - мы даже выйти не успеем, как он завоет, зарычит...

И вдруг...

И впрямь раздался вой - далекий, едва слышный. Я встрепенулся и спросил:

- Слыхал?

- Чего? - переспросил Лузай.

- Чего? - переспросил...

Да! Это ярл! Он наконец очнулся и заговорил. И я сказал ему:

- Вот, господин. Кто-то воет в лесу.

Они прислушались. Вой повторился. Лузай сказал:

- Нет, ничего не слышу. Только дождь!

А ярл... Он как-то странно усмехнулся и сказал:

- Ну, воет, и пусть воет.

А я спросил:

- Кто воет, господин? Ты знаешь, кто это?

А ярл:

- Молчи, глупец! Ты ничего не слышал!

Ну, я и замолчал. А ярл сказал:

- Так! Хорошо...

И посмотрел на нас, на наши лица в белой глине, потом ощупал и свое лицо, отковырнул с него кусочек глины и рассмотрел его, стряхнул с руки, опять прислушался...

Дождь, вой...

А после попросил:

- Лузай, рассказывай.

Лузай и рассказал ему о том, как было дело. А после, от себя уже, добавил:

- Дождь, уходить пора. Чурык в такую грязь с места не сдвинется!

Ярл тяжело вздохнул, сказал в сердцах:

- Обидно! Старик околдовал меня!..

Ну, и так далее, я вам уже рассказывал: старик околдовал его, и ярл, хоть и был при мече, не мог сразиться с рыжими.

- Да, не могу! - воскликнул ярл. - Стыд! И позор!

И снова замолчал, и сделал знак, чтобы и мы молчали, долго слушал...

Но воя больше не было. А дождь хлестал, хлестал, хлестал...

И ярл мрачно сказал:

- Подай мне котелок, Лузай, я очень голоден.

И он поел. Все съел, утерся и сказал:

- Вот так-то веселей, - и, уже шепотом: - Ну, что?

- Я думаю, пора, - ответил, также шепотом, Лузай.

- А ты?

А я молчал. Когда ярл спал, я знал, что нам с Лузаем не уйти, что нам с ним не на что надеяться. А с ярлом - тут совсем другое дело! Тут, может быть...

Но ярл так странно на меня смотрел...

Да и Лузай смотрел ничуть не лучше...

А, может, мне все это просто показалось...

Но я почувствовал, что мне нужно остаться - обязательно! И я сказал:

- Нет, это бесполезно. Нам не уйти от них. Да и куда идти? Поймают - и убьют. А если здесь останемся, то будем Белой Глиной. А Глина может жить и год, и два, и даже три - бывало и такое... Да столько нам не надо, а только бы дотянуть до зимы! Зимой, когда здесь все замерзнет, мы уйдем. Зимой нам глина не страшна, зимой она как камень.

- Глупец! - сказал Лузай.

- Трус, - усмехнулся ярл.

Я промолчал. Да, я глупец, да, трус. Пусть будет так! Потом мы все равно когда-нибудь да встретимся - не здесь, конечно же, а там уже, подумал я, - и вот тогда я вам скажу, кто останавливал меня, кто наставлял... А пока я сказал:

- Острых мечей! Большой воды!

- Как знаешь! - мне ответили.

И стали собираться. А я, чтобы на это не смотреть, лег, повернулся к ним спиной. А дождь не унимался! Он так хлестал, что я даже не слышал, как они ушли. И воя больше я не слышал. А слушал! Слушал...

И заснул.

А утром меня разбудили и стали бить и спрашивать:

- Где твои братья?!

Я молчал. Тогда меня выволокли из землянки и потащили к Главному Кострищу. Дождь давно кончился, светило солнце, пели птицы.

А рыжие, собравшиеся возле Кострища, молчали. Старший старейшина вышел ко мне, посмотрел мне в глаза и спросил:

- Ты знаешь, где они?

- Нет, - сказал я, - не знаю.

Старик кивнул:

- Да, вижу, ты не лжешь. Они что, тебя бросили?

- Да, бросили. Втроем мы бы не смогли уйти.

- А почему?

Я замолчал. Старший старейшина разгневался и закричал:

- Ты знаешь, почему! Я вижу - знаешь! Так отвечай же!

Я молчал. Тогда он приказал, чтобы меня пытали. Начали пытать. Мне было очень больно. И только иногда мне становилось легче - это когда прибегали гонцы и с гневом восклицали, что беглецы не найдены ни там, ни там, ни там, что все ловушки, петли и капканы, все волчьи ямы пусты! Собравшиеся недоумевали, как это можно было ночью - и в такой сильный дождь! - все это благополучно миновать.