Бессмертные (Сборник) - Страница 5

Я отпираю контору, сажусь за стол и жду, стараясь ничем не выказывать нетерпения. Мы не можем долго оставаться здесь за закрытой дверью: в конце концов, она еще несовершеннолетняя.

Однако есть в ней что-то, из-за чего между нами возникла особая связь. За этот день я сказал Джинни больше слов, чем кому бы то ни было за весь прошлый год.

Она скрещивает на груди руки.

— Я пока что не слишком хорошо знаю жителей Спирита, гораздо хуже, чем они знают друг друга. И насчет Бена я не знала.

Наклонившись, я сбрасываю с ящика газеты, чтобы она могла сесть.

— Что насчет него?

Она присаживается.

— Мы вместе отправились на школьную вечеринку. Потом Бен снял комнату в придорожном мотеле. Я думала, что это ничего особенного не означает. А он считал, что это означает, э…

— Понимаю, — перебиваю я.

Многие парни возлагают на школьные вечеринки надежды определенного рода. Любопытно, как Бен принял ответ «нет» — вернее, насколько плохо принял? Раз он до сих пор не оставляет Джинни в покое, надо понимать, что сцена вышла неприглядной.

— Мне пришлось вылезти через окно ванной комнаты, — добавляет она.

Могло быть и хуже.

— Хочешь, чтобы я проводил тебя вечером домой?

— Да, — Джинни осекается и встает. — Нет. Все в порядке. Просто… я совершенно не хотела, чтобы все так обернулось. Никогда не думала, что одно паршивое свидание станет…

— Преследовать тебя вечно? — заканчиваю я.

Она заметно вздрагивает.

— Откуда ты знаешь?

Дядюшкино лицо мелькает перед моим внутренним взором.

— Вероятно, интуиция.

Как только уходит последний счастливый посетитель, Джинни проносится по вестибюлю с большим черным мешком для мусора.

— Давай покончим с этим и пойдем отмечать! — кричит она и, сверкнув лучезарной улыбкой, исчезает в зале.

Отмечать? Похоже, мне придется усадить ее и объяснить, что мы с ней — работник и наниматель и ничем большим стать никогда не сможем. Разве что… сейчас ей мог бы пригодиться друг.

— Погоди, — окликаю ее я. — Давай помогу.

Я подхватываю мешок, и до меня доходит, что, возможно, стоило бы начать с уборных. Выхожу в коридор — и замедляю шаг. Вновь этот таинственный голос.

— Соня?

Это она поет?

— Соня!

Полиэтиленовый мешок выскальзывает из моих пальцев на красный ковер, и я спешу в направлении звука. Он становится громче, яснее с каждым моим шагом.

Я уже слышал эту песню. В Спирите ловятся всего три радиостанции: одна на испанском, вторая — посвященная музыке в стиле кантри-н-вестерн и третья — играющая старые шлягеры. Это хит пятидесятых «Знать его — значит любить его». Довольно милый, хотя и скучноватый, и, если уж ты его услышал, он будет преследовать тебя весь день.

Голос приводит меня к двери в неопрятную комнату отдыха, с которой я решил разобраться позже. Я как раз тянусь за ключами, когда предположительно запертая дверь распахивается сама.

Внутри прохладно, куда прохладнее, чем должно бы быть, — тем более в непроветриваемом помещении. Моему взгляду открываются раковина и шкафы, пустое место, где некогда стоял большой холодильник, видавший виды стол размером на шестерых и пять металлических стульев.

Голос доносится от одного из десятка ржавых личных шкафчиков, выстроившихся вдоль стены.

Я успел затаить дыхание — могу и вообще не дышать.

— Что ты пытаешься мне сказать?

Открываю шкафчик — там пусто. Голос становится громче, а воздух холоднее.

Слышу, как у меня за спиной что-то шлепается на стол. Быстро обернувшись, вижу пыль, все еще висящую в воздухе, а под облаком пыли на полу — небольшую книжку в тряпичном переплете. Подхожу ближе, и песня с каждым моим шагом стихает. Беру книгу в руки, и становится тихо. Это дневник.

Пролистываю записи, каждая из которых подписана буквой «С». Нахожу старую фотографию симпатичной темноволосой девочки — той же самой, чей портрет напечатан на первой полосе «Часового Спирита» пятьдесят девятого года, лежащего в моей конторе. Она прижимает к себе полосатого котенка.

Поразительно. В моей до сих пор одинокой жизни внезапно объявились сразу две девушки.

Джинни понять не так уж и сложно. Но Соню? Пение, дневник, даже таинственное «С» то тут, то там — все это выглядит признаками радушной встречи и не вяжется со словом «убирайся» в туалете. Она действительно хочет, чтобы я ушел, или просто поддерживает игру в кинотеатр с привидениями?

Мигом позже в другом конце здания снова раздается крик Джинни.

Когда я добираюсь до зала, она стоит в проходе, согнувшись и крепко стиснув свое правое предплечье. Сквозь пальцы сочится кровь. Я чую ее. Я почти ощущаю ее вкус. Мои клыки удлиняются.

Приходится помедлить, чтобы взять себя в руки.

— Джинни! — окликаю я, как будто не замечаю.

— Я здесь, — отзывается она, выпрямляясь.

Ее лицо скрыто под медовыми волосами.

Я бросаюсь к ней.

— Что случилось? Ты поцарапалась о кресло?

Они уже старые, и тяжелые сиденья с мягкой обивкой просели. Она могла пораниться о пружину.

— Нет.

Джинни разжимает пальцы, показывая мне три коротких, глубоких царапины. Они похожи на отметины от ногтей.

— Как будто меня ветер полоснул когтями, — озадаченно добавляет она.

Это Соня.

Я ловлю себя на том, что облизываю губы.

— Нужно зашить. Давай…

— Нет, — возражает Джинни. — Все в порядке. Просто это застало меня врасплох.

— Останутся шрамы, — настаиваю я.

— Дай мне твою рубашку, — парирует она.

— Что?..

— Твою рубашку. Тогда я смогу, ну, ты знаешь, наложить давящую повязку.

Смущенный недопониманием, я принимаюсь расстегивать пуговицы. Как могу, складываю ткань и обматываю ей руку.

— Мой герой, — снова говорит Джинни.

Она привстает на цыпочки, чтобы чмокнуть меня в щеку, но теряет равновесие, и ее губы вместо этого касаются моего горла и задерживаются там.

— Так насчет того, чтобы отметить…

— Иди домой, Джинни, — отрезаю я, отстраняясь.

Она выглядит обиженной, словно ребенок, — каковым, собственно, и является.

— Но…

— Я имел в виду, — уже мягче уточняю я, — тебе лучше было бы пойти домой.

Рассерженная, она удаляется по проходу и скрывается за дверью. Я смотрю ей вслед.

А затем бестелесный голос — тихий, мелодичный и яростный — шепчет у меня в ушах:

— Убийца, убийца, убийца…

Позже, вернувшись на дядюшкино ранчо, я подхожу к его могиле за амбаром. Я завернул тело в мексиканское одеяло и зарыл поглубже, место ничем не отмечено — только голая, слежавшаяся земля. Пытаюсь убедить себя, что здесь ему лучше, чем на старом городском кладбище. Дядюшка Дин любил эту землю — насколько он вообще был способен что-то любить.

И все же меня мучает, что он погребен таким неподобающим образом — ни камня, ни креста. Может, он и не был хорошим человеком, но зато приходился старшим братом моей маме.

С приближением зари я стряхиваю с себя чувство вины и ухожу в дом.

Теперь я брожу по Сети, прихлебываю разогретую в микроволновке кровь и изучаю материалы о призраках. История Сони вполне соответствует тому, что я уже узнал. Ее смерть была внезапной и мучительной, а убийцу так и не поймали. Для призраков это классический пример «неоконченного дела». Причина вернуться. И Соня явно хочет, чтобы я ее узнал, — недаром же она пишет первую букву своего имени и вручила мне дневник.

Судя по газетной статье, Соня была просто ангелом. Она вела занятия в воскресной школе и выполняла поручения пожилых соседей. Наскоро пролистанный дневник, где все действующие лица обозначены инициалами, подтвердил, что она была добросердечной девушкой, обладавшей затейливым почерком и погруженной в обычные подростковые переживания: здесь и домашние задания, и мальчик («Д»), и соперница («К»). Она любила Элвиса («Э»), держала котенка по имени Песо («П») и на Рождество собирала игрушки для бедных.