Беспредел (Современные криминальные истории) - Страница 45

С бутылкой наша компания расположилась в детской беседке около дома. Закуски с собой молодые выпивохи не принесли — спирт от клубничного сиропа и так сладкий, чего компот закусывать? Но «компот» оказался крепким: в головах у троицы вскоре здорово зашумело. Спирт — вообще штука крепкая, больше рассчитанная на железо, на смазку и промывку различных механизмов, чем на человеческий желудок, запросто сшибает куда более дюжих мужиков, чем эти астраханские молодцы, ну а мозги размягчает полностью, съедает их, словно некая злая кислота…

О чем обычно говорят настоящие мужчины, когда выпьют? Естественно, о женщинах. Точнее, о своих подвигах, о том, скольких красоток им удалось уложить в постель, а скольких вычеркнуть из своей жизни, как отработанный материал.

Особенно старался пятнадцатилетний Сергей Морозов — невзрачный астраханский школьник, прыщеватый, заносчивый, со вздорным характером. Он слов не жалел и говорил так громко, что его собутыльники, Виктор Орлов и Гарик Рустамов, невольно притихли.

— А ты это… — Гарик Рустамов (Гарик и был старшим в компании) согнул крючком указательный палец, сунул его в рот и ловко свистнул — одним пальцем. — Ты не свистишь, а?

— Я свищу? — Морозов едва не задохнулся от гнева, мигом наполнившего его и перелившегося через край. — Вик, ты мой приятель, скажи, я когда-нибудь свистел? — спросил он Орлова.

— Ник-когда! — пробормотал Орлов заплетающимся языком и ударил себя кулаком в грудь. — Как и я! Я тоже никогда не свистел!

— Вот видишь? — Морозов вновь переключился на старое — на девочек.

— Подожди, — перебил его Рустамов. — Ребята, мы еще чего-нибудь выпьем?

— Выпьем! — сказал Орлов.

— Тогда я сейчас! — Рустамов убежал за подкреплением — второй бутылкой разведенного спирта.

— Не нравится, Вик, мне этот чернозадый, — Морозов, поглядел Рустамову вслед. — Он кто, армянин, грузин, чучмек?

— Чего это тебя заносит? — спросил Орлов, пошатываясь. — Какая разница, кто он. Плевать!

— Есть разница, — процедил Морозов сквозь зубы, — большая разница!

Хоть и пьян был Орлов, а на минуту протрезвел от резкого голоса своего юного приятеля, поразился его совершенно взрослой ярости, тому как, налились жидким свинцом глаза Морозова, его искривленному рту, пробормотал вяло:

— Ну ты даешь!

Вернулся Рустамов с бутылкой «клубнички» — разведенного клубничным сиропом спирта и двумя большими растрескавшимися помидорами — местный сладкий сорт, помидоры такие, что нигде в мире не рождаются.

Глядя на Морозова, Рустамов мигом определил, что тот говорил о нем, и говорил плохо, поднял руку с зажатой в ней бутылкой:

— А ты, пацан, если будешь на меня по-собачьи задирать ногу и брызгать мочой, получишь этой вот бутылкой… прямо между глаз. Понял?

Напрасно произнес это Рустамов. Морозов промолчал — в руках Рустамова была бутылка, а значит, Рустамов был в эту минуту сильнее.

— То-то же. — Рустамов смилостивился, посчитав, что одержал над Морозовым верх.

Разлил спирт по стопочкам. Морозов молча, не чокаясь, выпил опрокинул в себя залпом, вытер рукою мокрые губы, а когда Рустамов протянул ему кусок разломанного помидора, отвернулся.

— Ишь ты! — усмехнулся Рустамов. Выругался матом.

Лучше бы он этого не делал, и вообще — чего им было делить, трем соседям, живущим в одном доме на Первой Керченской улице? Ведь самая худая ссора — это ссора с соседом. Ссора с соседом хуже, чем ссора с родственниками: с родственником можно не встречаться целые годы, а с соседом, увы, такой роскоши позволить себе нельзя — где-нибудь да обязательно столкнешься: на лестничной площадке, в подъезде, на тротуаре.

Но об этом, похоже, не думали ни Морозов, ни Орлов, ни Рустамов. Рустамов, не замечая побледневшего лица Морозова, благодушествовал — снова взялся за бутылку и продолжил барским тоном:

— Ну что, мальцы! Пропустим еще по махонькой?

— Какие мы тебе мальцы? — Морозов не любил, когда его так называли. Какие мы тебе мальцы?

— А кто же вы?

Морозов жестко, тщательно выговаривая каждое слово, сказал Рустамову, кто они с Орловым есть, а потом, сощурив глаза, будто смотрел в винтовочную прорезь, спросил:

— А теперь хочешь, я скажу, кто ты?

— Ну, скажи!

Морозов произнес резкое матерное слово — такое, что не все его ровесники знают, добавил еще одно словечко, не уступающее первому. Рустамов, услышав, даже рот раскрыл: не думал, что этот довольно тихий оголец способен выдавать такое. А Морозову было все равно — он выпил, раскрепостился, то темное, что скопилось в его неустойчивой, совсем еще детской душе, всклубилось, поднялось, застило ему глаза. Если бы у него в руках был пистолет, он выстрелил бы в Рустамова, был бы нож — сунул бы этому «чернозадому» в живот, была бы дубина — обрушил бы на голову.

Рустамов не выдержал, ответил Морозову тем же — опыт у него по части мата был все-таки больший, чем у Морозова. Морозов не уступил, снова обозвал Рустамова. И понеслось, и покатилось, словно бы с горы поехал снежный ком.

От таких снежных комов — на первый взгляд безобидных — рождаются лютые лавины, сметающие все на своем пути. Морозов подумал, потирая зачесавшиеся кулаки: жаль, что у него нет ножа! Одними кулаками он ничего не сделает.

А с другой стороны, и за ножом бежать недалеко, от беседки до подъезда метров пятнадцать, не больше.

— Ты на кого, малек, прешь? На кого пивом дышишь? На кого балон катишь? — заорал Рустамов — нервы у него не выдержали. — Я тебя в пыль превращу!

Но Морозов лишь презрительно скривил рот:

— Пошел ты!..

Рустамов отшвырнул пустой стакан — все-таки он был уроженцем Кавказа, человеком эмоциональным, — и произнес дрожащим голосом:

— Значит, так… Значит, так… Завтра придут двое моих друзей, поставят тебя в позу и используют, как осла. Понял? Я по-соседски не могу, а они могут… Понял?

Морозов помрачнел — он знал дружков Рустамова, которые не брезговали «мальчиками», ничего не ответил. А Рустамов, победно улыбаясь, понял, что наконец допек этого пацаненка, — помахал рукой, провозгласил громко:

— Чао-какао! — И с этими словами покинул беседку.

— Я эту суку убью, — тихо пробормотал Морозов. — Сегодня же убью!

— Да перестань ты обращать на него внимание, — пробовал успокоить Морозова приятель, — дурак есть дурак… Завтра протрезвеет — другим будет. И мы будем другими.

— Таких людей, как Рустамов, только ножик с хорошим лезвием и успокаивает, — угрожающе бормотал Морозов. — Скажи, Вик, ты мне друг?

— Друг, — согласно наклонил голову Орлов.

— Тогда ты мне поможешь убить его.

— Ты что?!

— Ничего. Ты все слышал… Я больше ничего повторять не буду.

Час был уже поздний, разбойный — полночь, выпивохи и не заметили, как прошло время, от чудного вечера с огромным плавящимся солнцем не осталось даже следа — утонуло светило в Волге, злобно гудели осенние комары, и пора было отправляться по домам. Но Морозову было не до сна. Он кипел от ярости.

Сбегав домой, он схватил на кухне два ножа — обычные, столовые, которыми пользуются в каждой семье, чтобы порезать хлеб, мясо, почистить картошку и рыбу, нашинковать капусту, один нож с деревянной ручкой, другой с пластмассовой, — и стремительно вымахнул на улицу. Морозов торопился, боялся, что Рустамов исчезнет…

Один нож Морозов оставил себе, другой сунул приятелю.

— Держи!

— Зачем? — попробовал тот уклониться.

— Ты друг мне или портянка?

— Друг, друг, — нехотя пробормотал Орлов и взял нож.

Было уже десять минут первого, улица затихла совсем, лишь откуда-то издалека, из ресторана, доносилась едва различимая, сдавленная расстоянием музыка.

— За мной! — скомандовал Морозов и трусцой припустил в темноту.

Рустамов на свою беду еще находился на улице.

— Эй! — крикнул Морозов. — Чернозадый! Поговорить надо!

— Чего-о-о? — Рустамов отмахнулся от Морозова, будто от червяка, добавил несколько матерных слов.