Беспредел (Современные криминальные истории) - Страница 41

Итак, кто же такой Сашка Грохоткин? Отец Сашки был уважаемым человеком, рабочим с золотыми руками и изобретательной головой. Все на Трусовском рыбзаводе помнят его и отзываются с теплом: безотказный и добрый был человек. К сожалению, был… Отца не стало, когда Сашка был совсем маленьким, а мать, Юлия Николаевна, без опоры устоять не смогла, вскоре в дом привела мужика — привлекательного, веселого, умеющего совершать красивые поступки: например, ради «своей Юлечки» он готов был полностью ободрать палисадник у соседа, вырвать с корнем все цветы… Но перечень «красивых поступков» на этом и заканчивался. А вообще мужик этот, оказывается, не раз и не два побывал в местах, где люди под охраной автоматчиков с овчарками дружно возводят великие стройки либо валят вековые деревья — в Коми и в Архангельской области, в Сибири и на Колыме, умел лихо пить и не пьянеть, и, что плохо, стал спаивать и вдову рабочего.

И покатилась Сашкина мамаша по наклонной плоскости. Если мужской алкоголизм вылечивается, то женский, увы, никогда. Это одна из самых тяжелых болезней. Те, кто знает, говорят: остановить пьющую женщину невозможно. Несмотря на запои, у новой пары родился ребенок, которого нарекли Владимиром. Солидное имя, светлое, как солнце.

Сейчас Вовке шесть лет, и жизнь у него такая же собачья, как у старшего братца, у Сашки. Мать иногда исчезает из дома на неделю, на две, на месяц, совершенно не беспокоясь о том, что будет с детьми, о них она даже не думает, не тревожится, лишь иногда, когда Юлия Николаевна бывает трезвой, на губах ее является далекая сожалеющая улыбка. Может, и не надо было вообще заводить детей — жизнь без них лучше! Но потом перед ней возникает стакан водки, поставленный щедрой рукой сожителя, и она вновь забывает о детях.

Когда не было матери и ждать ее становилось невмоготу, от голода кружилась голова, Сашка брал Вовку за руку и тащил на рынок — там они воровали. Оба. Тянули все подряд, но прежде всего съестное: пирожки, шаньги, рыбу, помидоры, дыни — тем и бывали сыты. Сашка, как мог, подбадривал младшего брата: «Не дрейфь, Вовка, прорвемся! Главное — не бэ!»

Что такое «Главное — не бэ!», Вовка не понимал, спросить же у старшего брата не решался — тот и так слишком много ему внимания уделяет.

Как-то в отсутствие матери к Грохоткиным из Москвы приехал родственник. Дядя. Если точнее — дядя Володя. Подкормил ребят, обогрел, ободрил, сестры своей не дождался, хотя и провел в ее доме две недели, и отбыл в столицу. Чтобы ребята не голодали, оставил им пятьдесят тысяч рублей — розовую, вкусно хрустящую бумажку.

Когда кончились продукты, купленные дядей Володей, Сашка взял эту бумажку, с сожалением посмотрел на свет, словно бы хотел запомнить водянистое изображение, появляющееся на бумажном поле, будто в кино, и пошел на рынок. Потом он рассказывал Армяниновой:

— На рынке я купил немного вермишели, мяса, картошки, яблок. Осталось двадцать пять тысяч, я их убрал в банку, поставил в шкаф. Пошел за водой, смотрю, она идет, — мать он называл только так, в третьем лице, «она», — и понял я, что сейчас она заберет те деньги, что остались…

Сашка не выдержал, с громким визгом налетел на опешившую мать, стал колотить ее кулаками:

— Не трогай, не трогай эти деньги! Их дядя Володя нам оставил! А нам с Вовкой еще жить надо.

На Сашку нашло помутнение — ведь мать-то до дома не дошла. Когда Армянинова разговаривала с Сашкой, то чувствовала — вот-вот расплачется: такая обездоленная, затравленная судьба была у этого пацаненка. И вместе с тем она хорошо знала, что не было дня, когда Сашка не совершал кражу. Иногда две кражи в день, иногда — три. И вообще характер Сашкин был ей известен — скрытый, хитрый и в то же время взрывчато-эмоциональный. Она иногда спрашивала его:

— Саша, ты знаешь, арестовать мы тебя не можем, но и оставлять дома у матери, без присмотра, тоже не можем. Куда бы ты хотел пойти жить? Если бы я взяла тебя к себе домой — пошел бы?

— Нет! — Сашкин взгляд делался угрюмым и твердым.

— Почему?

— Ты прокурор! — А Вера Сергеевна, встречаясь с Сашкой, обязательно надевала форму с «подполковничьими» прокурорскими погонами: два просвета и две звездочки: Саша Грохоткин форму уважал.

— А куда бы ты хотел?

— В детдом. Но только с Вовкой.

А в детдом его не брали. Даже если Сашку туда определят по решению суда, то директор дома все равно не возьмет либо подаст заявление об уходе — он заранее знает, что не справится с Сашкой.

Ибо Сашка — преступник. Самый настоящий. Убийца.

Были у Сашки два приятеля — Илья Котов, угрюмый четырнадцатилетний, быстро краснеющий парень, с прыщавым лицом, проводивший дома какие-то странные опыты с кошками и собаками, и Александр Виннов тридцатишестилетний олигофрен, дитя пьяной ночи двух непутевых родителей. Мозгов у олигофрена было в несколько раз меньше, чем у Сашки.

У Виннова имелся свой промысел — церковная паперть, где он садился с протянутой рукой и изображал блаженного. По виду он действительно был блаженным: рот открытый, из уголков две струйки слюны стекают, глаза вытаращены бессмысленно, на лице радостное выражение, будто по трамвайному билету выиграл пятьсот тысяч рублей. Так и сидел он с утра до вечера на паперти, с перерывом на «бутылку». Как только у него в шапке набиралась нужная сумма, он шел покупать бутылку водки с легкой закуской: в чем, в чем, а вот в этом дурак толк знал. Если рядом оказывались Сашка с Ильей, усаживал в круг и их и, ловко поддев ногтем жестяную нахлобучку с водочного горлышка, отправлял «бескозырку» в кусты. Разливал водку по картонным стаканам и произносил степенно, как знающий себе цену мужик-работяга:

— Будем!

В свои девять лет вкус водки Сашка Грохоткин знал хорошо.

В тот серый февральский день настроение у нашей троицы было паршивое было холодно, на землю падала какая-то противная крупка — вещь для южной Астрахани редкая, хотелось есть. Все время хотелось есть. Сашка чувствовал, что от голода его выворачивает наизнанку, шатает, на глазах проступают слезы. Матери нет уже две недели, Вовка орет от голода, будто маленький. В общем, все на свете в тот день было плохо.

Сашка ринулся на обычный свой промысел — на рынок. Рынок всегда выручал, кормил его. В одном месте слямзит пирожок, в другом дыню, в третьем рыбий хвост, в четвертом кусок мяса — в результате получается, что два желудка, Сашкин и Вовкин, наполнены, а тут нет, тут словно бы отрубило — погода распугала людей. Рынок был пуст, несколько «божьих одуванчиков», торгующих носками из козьей шерсти, Сашку не интересовали шерстью не наешься.

От нечего делать к Сашке присоединились двое — угрюмый Илья и вечно всему радующийся слюнявый Виннов. Сашка разозлился на Виннова.

— Вместо того чтобы радоваться да слюни пускать, ты бы лучше пришел в себя хотя бы на минуту, посмотрел бы, что творится кругом, и от перенесенного ужаса либо умер, либо нормальным человеком заделался!

Он так все и выложил Виннову, зло порубал рукою воздух, уничтожая невидимого неприятеля, а Виннову хоть бы хны — в ответ только улыбается да слюни пускает.

— Нет, никакая больница тебя уже не вылечит, — в сердцах бросил ему Сашка. Речь у Сашки была, как у зрелого взрослого человека, он научился лихо, с напором говорить: — Никакой хирург, даже если сделает удачную операцию.

Что верно, то верно. Сашка был прав. Но как бы он ни ругал Виннова именно Виннову в тот день, 2 февраля 1995 года, удалось сшибить у богомольных старушек немного денег, на добытое они купили, как водится, водки и немного еды. Водку выпили, колбасу с хлебом съели — снова захотелось и выпить, и закусить. Вообще, у Сашки состояние голода, сколько он себя помнил, не проходило — он все время хотел есть, все время у него кишка кишке кукиш показывала, а пустой желудок прилипал к хребту.

— Ну, буденновцы! Что будем делать? — спросил Сашка, подтянув штаны. Он в этой троице потихоньку становился главным, хотя Виннов, годился ему не только в отцы, даже в деды. — А, люди? Что-то не слышу вумных речей!