Беспредел (Современные криминальные истории) - Страница 4

Да тут еще сказали, что автобуса не будет до утра, и Саша, огорченно махнув рукой, двинулась было домой, но свернула на улицу Островского, где проживали ее знакомые Маркины.

А у Маркиных как раз горячая картошечка подоспела. Из бочки достали соленых, тугих огурцов, с холода, прямо из снега извлекли бутылку водки. Когда же появилась Саша, достали и вторую бутылку: гулять так гулять…

В общем, Саша Ананько загуляла. Сыновья, дождавшись утра, пошли домой, а Саша осталась у Маркиных пить дальше.

Пили они лихо. Позже никто даже вспомнить не мог, сколько же раз они бегали за водкой. Когда послали гонца в очередной — в двадцатый, а может, в пятидесятый — раз, тот покорно двинулся в ларек, где продавалась дешевая «табуретовка» северокавказского производства, но вернулся пустым и с тупым видом воззрелся на «честную компанию»:

— А деньги где?

Вопрос справедливый.

Денег ни у кого не было. Деньги кончились.

Тут Маркин вспомнил, что у него припасена двадцатилитровая канистра бензина.

— Бензин ныне — стратегический товар! — воскликнул он. — Почище водки будет! — и сделал указующий жест, который сопроводил громовой командой: Бензин — продать! На вырученные деньги — купить водки.

Продать бензин взялась Саша Ананько. Очень уж ей хотелось быть полезной и уважить хорошего человека Маркина.

Хоть и тяжела была канистра, но Саша дотащила ее до соседней улицы имени Чапаева, к слову, — и предложила бензин веселым богатым цыганам.

Те поначалу отказались: «Мы же лошадники, а кони, как известно, бензин не пьют», — но потом сжалились над несчастной Сашей Ананько, забрали бензин, выдали деньги. Но что можно было купить на те деньги?

Только две бутылки водки. Правда, купила Саша водку местную, хорошую, не сучок, что гонят по всей России из города Орджоникидзе, а настоящую, карельскую. Карельская водка славится, ее охотно покупают питерцы и москвичи, немцы и финны — водка эта проходит очистку молоком и пьется, как чай… Очень вкусная водка! Но это для гурмана она вкусная, а для алкоголика, которому все равно что глушить, скипидар, керосин или самогонку, выпаренную из гнилой свеклы, такая водка — обычное пойло! Выпили эту водку — и даже не заметили, две бутылки будто корова языком слизнула.

Лишь хозяин, Маркин, удивленно воззрелся на Сашу:

— И это все?

— Все, — сказала та. — Дальше хоть сама продавайся!

Вот именно эта формула «хоть сама продавайся» и засела у нее в мозгу и послужила, видно, толчком для дальнейших действий, хотя сама Саша продаваться не стала. Если бы продалась цыганам, может быть, было лучше. Она покосилась на койку, где, закутанная в теплое одеяло, лежала маленькая Ксюшка. Ксюшка вела себя идеально — не плакала, не требовала взять на руки, не просила еды — она не то чтобы не мешала матери, она была просто невидима и неслышима. Саша поднялась из-за стола, подошла к свертку с дочкой, приподняла и неуклюже потетешкала, не заметив, что держит девочку кверху ногами. Другой ребенок разревелся бы так, что на крик сбежалось бы полквартала, а Ксюшка молчала.

— Очень ценный ребенок! — сказала Саша и положила сверток с дочкой на кровать.

А Маркин тем временем морщил лоб в мучительных соображениях, кашлял в кулак и блуждал ищущим взглядом по пространству. Все ждали, что же он скажет — он был старшим в этой компании.

— Горючего не хватило, — наконец изрек Маркин, — надо доставать горючее…

Ох, как хотелось Саше Ананько сделать еще что-нибудь доброе для этих людей, достать денег, обогреть их теплом, снять звездочку с неба, добыть водки, сменить зиму на лето, спеть песню, отдаться всем сразу, сделать что-нибудь еще… Она на все была готова. Но главное, главное — любым способом достать водку. Недаром она поднимала Ксюшку с кровати, недаром она ее тетешкала. Саша Ананько, словно бы боясь, что передумает, стремительно подхватила дочку и метнулась за дверь.

На улице на мгновение остановилась — в лицо ей ударил холодный железный ветер, и задержись она хотя бы на несколько минут, — ветер, может быть, выдул бы из нее весь хмель, но Саша Ананько одолела себя и двинулась к цыганам.

Женщина-цыганка, похоже, уже распрощавшаяся с кочевой жизнью, осевшая в старом петрозаводском доме, — показалась ей сердечной, все понимающей, сочувствующей бедам простых людей. Таких, как Саша Ананько.

Саша подумала, что эта цыганка сейчас для нее гораздо ближе родной матери и детей, она поймет бедную Сашу, как никто другой.

Дом номер 38а, где жили цыгане, она нашла быстро, стремительно пересекла двор и очутилась в теплой, пахнущей травами, молоком, навозом и еще чем-то непонятным кухне. Цыгане — народ южный, горячий, холод переносят плохо, поэтому стараются, чтобы у них всегда было тепло. В кухне находилась та самая цыганка, которая запала ей в душу, — как потом выяснилось, Боброва Галина Александровна.

— Вот, — сказала, глядя цыганке прямо в глаза, Саша, — вот! — и протянула ей куль с ребенком. — Продаю!

Цыганка внимательно и очень серьезно посмотрела на Сашу.

— Ты это, милая, серьезно?

— Куда уж серьезнее. — Саша ощутила, как голос у нее дрогнул и сделался горьким. — Кормить не на что, денег нет… Муж лежит в больнице, когда выйдет — неведомо… — Мужем Саша Ананько называла своего сожителя Сергея Валентиновича Евсеева. — Вот…

— Пьет муж-то? — спросила цыганка.

— Пьет, — горьким голосом отозвалась Саша, — а куда ж он денется? Пьет, лихоимец! Ни ребенка ему не жалко, — она приподняла ватный куль с Ксюшкой, — ни меня! — Саша униженно посмотрела на цыганку.

Она знала, что цыганам всегда нужны дети, чтобы шариться по вагонам, забираться в чужие карманы, просить милостыню, продавать медные безделушки, выдавая их за золотые, горланить в случае опасности и мигом проваливаться сквозь землю, если эта опасность реальная.

— И за сколько же ты хочешь продать? — спросила цыганка.

— За полмиллиона, — ни с того ни с сего бухнула Саша Ананько. Откуда возникла эта цифра, она не знала.

— Полмиллиона много. Сто пятьдесят тысяч — красная цена.

Сговорились на странной сумме в двести тринадцать тысяч рублей. Сто шестьдесят тысяч Саша Ананько получила сразу, а остальные Боброва предложила выплатить позже.

Саша Ананько согласилась. Главное, что есть у нее деньги! Она покрутила в воздухе рукой с зажатыми в ней кредитками. На сто шестьдесят тысяч можно не только водку, можно даже коньяк купить. Французский!

— Пиши расписку! — потребовала цыганка.

Саша Ананько прыгающими корявыми буквами написала, что она получила столько-то денег из рук гражданки такой-то… Тут же всплакнула малость: все-таки Ксюшка — родная кровь.

Уйдя от цыганки, Саша Ананько направилась в магазин и, смеясь от радости, от необыкновенной легкости, возникшей у нее на душе, набрала водки самой разной, с разными этикетками, словно бы потом собралась эти этикетки отклеить — и вообще, коллекционировать их, складывать в коробку с фантиками. О Ксюшке, о том, что с ней будет, Саша не думала.

Запой продолжался два дня. На третий день, проснувшись утром, Саша Ананько стала по привычке звать:

— Ксюша! Ксюша! — но Ксюша не отзывалась. Тихо было в доме. Даже сыновья, хоть и маленькие, а и те вели себя как взрослые, — куда-то испарились. — Ксюша!

И тут Саша Ананько вспомнила. Не в силах сдержаться, захлюпала носом. И так много нахлюпала слез, что грязная, с серой наволочкой, подушка оказалась мокрой. Шатаясь от тупой внутренней обиды, от усталости, от слабости и слез, она оделась и побрела к цыганке. Побрела с одной-единственной целью — просить, чтобы та отдала ей дочку.

А уж она, Александра Викторовна Ананько, вдребезги расшибется, но добудет деньги и вернет их цыганке. И то, что надо сверх суммы — в погашение «морального ущерба», как принято говорить у современных бизнесменов, — она тоже вернет.

Но цыганка о ребенке и слышать не хотела.

— Об этом, милая, надо было думать раньше, — заявила она и закрыла перед несчастной Сашей, от которой на добрых пятнадцать метров разило перегаром, дверь.