Беспокойный возраст - Страница 4

Но досада его была неискренней: ведь и сам он иногда втайне надеялся, что его оставят в Москве.

— Говорят, твой отец может похлопотать… позвонить куда следует, и тебя оставят, — сказала Лидия.

— А ты как хотела бы: чтобы я остался или уехал? — с надеждой, что она захочет, чтобы он остался, неуверенно спросил Максим.

Но Лидия, даже не помедлив, ответила:

— Если так, как говорят, я бы не хотела… Ты же знаешь: ребята таких презирают. Вообще протекция — мерзкая вещь.

— Но почему ребята так говорят?! — снова возмутился Максим.

Лидия усмехнулась:

— Земля слухами полнится… Твой отец имеет большие связи…

Максим почувствовал, что кровь приливает к его щекам. Он старался вспомнить, не хвастал ли он в самом деле перед кем-нибудь, что после окончания института никуда не уедет из Москвы. И вдруг вспомнил, что говорил нечто подобное Юрию Колганову, очень плохо: учившемуся студенту, сыну видного инженера, ведущему праздную, разгульную жизнь, — его фамилия не раз упоминалась в протоколах институтских комсомольских собраний. Но Максим не сказал об этом Лидии.

— Все это только сплетни, — угрюмо пробормотал он.

Они остановились под железным навесом, у двери бревенчатого-дома, в котором жили Нечаевы.

Лидия молчала, глядя в полутьму неярко освещенного переулка. Он был малолюдный, узенький, машины пробегали здесь редко, выхватывая светом фар то обветшалый бревенчатый угол, то маленькое окно старого, стоявшего с незапамятных времен дома.

С Киевского вокзала доносились свистки паровозов, дудение сигнальных рожков. Домики здесь выглядели мрачновато, зато звезды висели, казалось, очень низко, светили по-весеннему трепетно и ярко.

— Сколько же осталось до твоего отъезда? — тихо спросила Лидия.

— Путевки получим на днях. Потом месяц отпуска. А выедем, наверное, в конце июля или в начале августа, смотря куда назначат, — ответил Максим.

— Еще почти два месяца тебе гулять в Москве, но как они незаметно пролетят.

Лидия вздохнула. Этот вздох был Максиму приятен: значит, все-таки она сожалеет о его отъезде.

Заложив за спину руки, прислонясь к двери, девушка как бы загораживала ее от Максима. Озаренное сбоку отсветом фонаря лицо ее было по-прежнему задумчиво и грустно.

Максим неотрывно смотрел на нее и испытывал знакомое томление. Сколько раз они оставались вдвоем, и он не решался заговорить о самом главном.

Вначале он, как и многие ребята, очень фамильярно обращавшиеся с девушками, в первый же вечер сделал грубую попытку обнять и поцеловать Лидию, но получил столь крепкий отпор, что навсегда потерял охоту заявлять о своих чувствах подобным образам.

«Знаешь что, Макс, ты это оставь, — сурово сказала тогда Лидия. — Хочешь дружить, так уважай того, с кем дружишь. Можно и без скороспелых поцелуев».

За год они сдружились: вместе ходили в театры и кино, сидели в библиотеке за книгами, помогали друг другу разрабатывать задания, гуляли в погожие вечера по бульварам, болтая о всякой всячине, участвовали в спортивных состязаниях и играх.

В дружеской среде Лидия была сдержанно-ласкова с Максимом, и лишь иногда он ловил ее зовущий взгляд, и тогда сердце его радостно и тревожно замирало, как во время прыжка с парашютной вышки.

Однажды компания ребят и девушек отправилась гулять в Нескучный сад. Кто-то шутя предложил игру в ловитки. Максим только и ждал этого случая. Когда девушки рассыпались по склону горы, он погнался за Лидией и настиг ее у молодой сосенки, у самого обрыва, схватил за талию и, не думая, что делает, обнял и с грубоватой силой притянул к себе. На какой-то миг он увидел перед собой ее глаза, испуганные и изумленные. Но это длилось только одно мгновение. Лидия резко оттолкнула Максима, вырвалась и убежала. Весь вечер после этого она сторонилась его.

С каждой новой встречей Максим чувствовал себя в присутствии Лидии все более беспокойно. Ее разговоры о дружбе, уклончивость, притворное непонимание того, что происходило в его душе, все больше сердили его. При каждой его попытке поговорить о своих чувствах она отделывалась шуткой и переводила разговор на другое. Максим становился мрачным, замыкался в себе и молчал. А она украдкой поглядывала на него, и губы ее чуть приметно дрожали от смеха.

Во время экзаменов они стали встречаться реже, при встречах говорили только о проекте, который предстояло Максиму защищать, и об институтских новостях.

Но вот он увидел Лидию после того, как она освободилась от экзаменационных забот, и прежние чувства вновь хлынули в его душу. Радость, что он окончил институт, слилась с радостью при мысли, что теперь он сможет видеть Лидию чуть ли не ежедневно. И только мысль о неизбежной разлуке тревожила его.

Максим смотрел куда-то в сторону, хмурясь.

Лидия спросила:

— Ты обиделся? Я не хотела… Ведь это не я так думаю, а ребята.

— Я не потому, — буркнул Максим. — Я знаю: это Сашка распространяет такой слух. Ну — и пусть трезвонит, а я уеду куда-нибудь подальше, на Сахалин, например…

Она взглянула на него недоверчиво, но все же сказала:

— Я и не сомневаюсь, что ты поедешь и не испугаешься самого далекого места.

Этот ответ разочаровал Максима. Да, ему хотелось, чтобы она восхищалась его смелостью, но в то же время ему было бы куда приятнее, если бы она сказала, что огорчена близкой разлукой.

— Я пойду. Уже поздно, — спохватилась Лидия.

— Погоди, — остановил ее Максим и взял за руку. Но прошла минута, а он молчал.

Все слова, которые он давно готовился высказать, смешались в его голове. А она выжидающе и чуть пугливо смотрела на него. Вот и опять надвигалось на нее то, что всегда так смущало и волновало. Как хорошо и спокойно было просто дружить, как все ребята дружили… Но новое чувство властно охватывало ее.

Тень от железного козырька над дверью скрадывала ее фигуру, странно изменяла лицо. Оно выглядело неузнаваемо строгим, гордым. Молчание становилось все более неловким, и Максим спросил:

— Так куда же ты едешь на практику нынешним летом?

Лидия вздрогнула — вопрос показался ей неожиданным и неуместным. И в то же время он обрадовал ее: значит, она ничем не выдала себя… Пусть Максим продолжает думать, что безразличен ей. И хотя ей так же грустно при мысли о разлуке и ужасно не хочется, чтобы он уехал, но она и виду не подаст — на Сахалин, так на Сахалин, пусть уезжает хоть на Южный полюс…

Она собрала все силы и ответила равнодушно:

— Говорят, многих с факультета гражданских сооружений оставят в Москве на строительстве нового района. Возможно, я никуда не поеду.

— А потом? После окончания института? — опросил Максим и добавил: — Если бы тебя назначили туда, где буду я…

Она тихо засмеялась:

— Ладно. Там видно будет. А может, лучше, чтобы ты приехал туда, где буду я?

Максим не мог понять — шутит она или говорит серьезно.

— Для меня это будет тяжелый год, — вздохнул он.

— Почему? Говорят, трудно на работе только вначале, а потом молодые специалисты быстро осваиваются и привыкают.

Он совсем не о том думал, но Лидия или не поняла, или схитрила.

— Я пойду. До свидания, — протянула она руку. — Ты где будешь завтра?

— В институте…

— Вот там и увидимся.

— Нет… — Максим задержал ее руку. — Поедем вечером куда-нибудь.

Она, казалась, колебалась, противилась чему-то и вдруг сказала:

— Приходи к нам вечером. Поедем на Ленинские горы. Оттуда хорошо на Москву смотреть, когда зажгутся огни. Приедешь?

— Ладно, — ответил Максим и опять осторожно потянул ее за руку. Но она упрямо высвободила ее и не успел Максим еще что-либо сказать, скрылась за дверью, точно растаяла.

Максим услыхал только, как щелкнул замок, постоял у двери и, как всегда ошеломленный внезапным уходом Лидии, медленно побрел к Киевскому вокзалу.

Он шел задумавшись, весь во власти уже знакомого ощущения неудовлетворенности собой и глубокой хмельной радости. Сегодня он уловил в поведении Лидии, в ее глазах и голосе что-то новое, совсем по-иному приблизившее их друг к другу. На этот раз она не говорила о дружбе.