Беспокойное наследство - Страница 7

Как же все это произошло? Нет, вы подумайте — жил, работал рядом с тобой парень, которого ты уважал… ну, и в общем, как бы это сказать, — считал примером… дружил с ним… И вдруг! Как это могло получиться?! Разве когда-нибудь бывает «вдруг» неизвестно отчего?.. Были, значит, какие-то причины… Что-то должно было привести его к этому, постепенно подготовить… А может, все это — просто-напросто дурацкое стечение обстоятельств?

Вот вы говорите — предчувствие. Не первый раз я о нем слышу. И даже читал — может, попадались вам статьи про телепатию, про парапсихологию и так далее? У меня никогда никаких предчувствий не случалось. И в тот день я тоже ничего особенного не ощущал. Не знаю, возможно, для этого нужна какая-то особая нервная система. Страшно чуткая, как какая-нибудь радарная установка. У меня такой нервной системы нет. Настроение у меня всегда ровное, никаких таких внутренних необъяснимых тревог не бывает. Почти всегда мне весело. Говорят, это от молодости и с течением времени пройдет. Но я, например, чувствую, что за последнее время здорово повзрослел. Даже внешне — по-моему, мне можно дать куда больше двадцати и я выгляжу не моложе Павлика Кольцова. Но что касается характера — то он у меня действительно веселый. Однажды диспут у нас в порту, точнее — на нашем районе порта, устроили на тему: «Каким будет молодой человек при коммунизме». Замсекретаря по пропаганде у нас в комсомольском бюро — Женя Шлейфер. Вообще-то его правильнее, конечно, называть Евгений Маркович, ведь он инженер и работает стивидором, — но все привыкли звать его Женей — еще с тех времен, когда он был грузчиком и без отрыва учился. Так вот Женя замечательно все организовал. Публики навалило со всего порта. На бюро решили, что вступительное слово должен делать я. Я-то, конечно, возражал, говорил, что лучше начинать Жене, поскольку он эрудит. И вообще мероприятие шло по плану сектора пропаганды, а не культсектора. Но Женя настоял: «Пусть, — говорит, — молодые активисты привыкают. Скоро им нас, стариков, сменять». Ну, бюро его поддержало. Подготовился я как следует. Несколько вечеров из библиотеки не вылезал. Выступал удачно, это после все говорили. Даже один раз сострил, в зале засмеялись. Женя Шлейфер потом одобрил: «Экспромт класса «А»!» Зато Кирилл Васильевич Резнюк — с юридического факультета (мы его пригласили как научного работника, чтобы он подвел итоги дискуссии), — не успел я на место сесть, на меня зашипел: «Нашел повод для шуточек, тоже мне Березин и Тимошенко! Ты же дал неверный настрой собранию!» Но я с Кириллом Васильевичем не согласился. По-моему, смеха нечего бояться. Даже на серьезных мероприятиях.

Между прочим, я очень удивился, когда Павлика на диспуте увидел. Он такие мероприятия игнорирует. Что с ним поделаешь? Несоюзная молодежь.

А тут вдруг сам заявился на диспут. И когда Кирилл Васильевич стал мне вполголоса разнос устраивать, резко его перебил: сухари, говорит, хороши только к чаю! Кирилл Васильевич аж взвился. На их перепалку стали оборачиваться. Смотрю, оратора-то очередного почти никто и не слушает, того и гляди диспут сорвется. Но тут Женя Шлейфер постучал карандашом по столу — он ведь председательствовал:

— Товарищи, товарищи, зачем же вы там свой автономный диспут устраиваете? Давайте уж с трибуны. Тем более, я слышу — ваша полемика вполне укладывается в тему. А что — нет? Будет ли чувство юмора при коммунизме…

Все захохотали, а Кирилл Васильевич надулся. Но что интересно — после этого полемика по-настоящему и разгорелась. Многие ведь готовились, тезисы составляли, а тут стали выступать безо всяких бумажек. И как здорово! Вы не поверите — Павлик тоже попросил слова. Он говорил спорно, но, честное слово, интересно! Знаете, что он заявил? «Вот, мол, мы тут дискутируем — каким будет молодой человек при коммунизме. А, по-моему, ставить вопрос так еще преждевременно. Надо было сформулировать тему иначе: каким не будет человек при коммунизме. И живые, дескать, примеры тут же в зале присутствуют. Ведь каждый третий — на пятьдесят процентов из пережитков проклятого прошлого состоит». Можете себе представить, какой концерт начался? Все кричат: докажи! клевета! Ты что, одного себя считаешь непогрешимым, да? «Ну, что вы, — отвечает Павлик, — лично у меня пережитков еще больше, наверное, процентов около шестидесяти, так ведь я, во-первых, не комсомолец, а во-вторых — это дополнительное доказательство, что я прав…»

Тут народ стал буквально рваться на трибуну. Одни начисто отрицали все утверждения Павлика. Другие говорили, что он прав, но не во всем. Третьи кричали: по существу верно, а по форме — издевательство. И каждый, конечно, сообщал, каким он лично представляет себе коммунистического человека. А Клава Сахарова из планового сектора сказала так:

— Тут вот Павлик Кольцов перечислял всякие наши отрицательные стороны. Но ведь, девочки! — Тут все засмеялись, потому что девочек в зале было подавляющее меньшинство, а Клава не смутилась: — Ведь можно совсем с другой стороны смотреть. У нас есть и очень хорошие качества. Человек в будущем будет такой хороший организатор, как Евгений Маркович, такой веселый, как Петя Любченко, спортсмен, как Илья Рыбаков, такой производственник, как сам Павлик Кольцов, такой красивый, как… извините, не знаю фамилии товарища из университета… — Все как грохнут, а Клава, представьте, как ни в чем не бывало продолжает: — Такой он будет способный к искусству, как Вера Слипченко, такой настоящий товарищ, как… — тут она почему-то запнулась, — как Антон Белецкий. — И сбежала с трибуны.

Тут Павлик похлопал меня по плечу:

— Не смущайся, Антон. Выше голову! Теперь мы с тобой не просто люди, а — прообразы!

Женя успокоил аудиторию и сказал:

— По-моему, Клава нарисовала очень неплохой коллективный портрет. Как, ребята?

И все зааплодировали.

А потом выступил Кирилл Васильевич. Он сказал, что диспут удался. Выступления всех товарищей ему, как научному работнику, готовящему диссертацию на морально-этическую тему, очень много дали.

Зал сначала слушал Кирилла Васильевича очень внимательно, но постепенно начался шумок, смешки, заскрипели стулья. Однако Кирилл Васильевич продолжал говорить все таким же тихим и ровным голосом. Он смотрел в свои листочки и все поправлял очки в очень широкой перламутровой оправе. Когда один листочек кончался, он аккуратно откладывал его в сторону, на уже использованные листочки, и начинал читать следующий. Я даже позавидовал его аккуратности, четкости и организованности в работе. Наверное, только так и можно двигать науку!

Под конец Кирилл Васильевич стал оценивать каждое отдельное выступление. Каждому отдельному выступлению он дал высокую оценку. Но особенно выдающимися, сказал он, были выступления товарищей Белецкого, Сахаровой и Кольцова. В углу, где сидели ребята с буксиров портофлота, громко засмеялись.

— Вы смеетесь, — сказал Кирилл Васильевич, — потому что вам они кажутся несхожими. Но это так представляется на поверхностный взгляд. — Тут Кирилл Васильевич снова поправил очки, словно именно они помогали ему глядеть не поверхностно, а в самую глубину. — При всей своей внешней несхожести, — продолжал он, — эти выступления роднит общая черта: творческая позитивная мысль.

И он должен признаться, что точки зрения товарищей Белецкого, Кольцова и Сахаровой лягут в основу новой главы его диссертации, которая в свою очередь ляжет в основу всей диссертации.

Кирилла Васильевича, когда он сходил с трибуны, проводили аплодисментами — всем было приятно, что выступления своих, знакомых ребят-портовиков, оказывается, представляют такой серьезный интерес для науки.

— Молодец все-таки Резнюк, — сказал я Павлику. — Сразу учел критику!

— Вот именно, — хмыкнул Павлик. — Сразу учел. От глагола «учуять».