Беспокойное наследство - Страница 34

— Кури. — Пивторак перевел дух. — Хватка у тебя, сынок, будь здоров. Аж за горло берешь. Ладно. Скажу тебе откровенно: вот уж это я сам тебе обещать не могу. Спрошу. Обождать придется.

— А я не очень и тороплюсь. — Он вынул из кармана и подбросил в ладони свою щегольскую зажигалку. Пустил струйку огня и, прикурив, пустил дым несколькими кольцами.

Евген Макарович внимательно, словно это его интересовало сейчас больше всего на свете, проследил, как, слегка колыхаясь и не тая, кольца уходят к потолку, словно отделившись от маленьких комнатных Сатурнов.

— Но канитель вы все-таки не тяните, — попросил Павлик и опустил зажигалку в карман. — Раз я решил продать скрипку — к чему мне долгий ящик. Не вы — так другой… Порт — учреждение многолюдное…

Евген Макарович аккуратно навинтил на свой «Паркер» колпачок, спрятал стило во внутренний кармашек и доброжелательно сказал:

— Твое дело, сынок. Только уж позволь мне дать тебе, как сказать, дружеский совет. Все ж я постарше тебя. По всем, как сказать, моральным кодексам тебе положено меня уважать. Так я балакаю, сынок?

— Давайте ваш совет.

— Ну, зачем тебе, милый, играть с судьбой-индейкой в кошки, как сказать, мышки. На кой тебе ляд стыкаться с научной теорией вероятностей, а? Не надо тебе этого, сынок, ни к чему…

— Что-то вы, Евген Макарыч, темните, аллегориями изволите выражаться.

— Какие там аллегории, милый! Я говорю — ты по территории порта ходишь, по судам-кораблям, по палубам и трюмам. Кругом краны, как сказать, лебедки, ящички и мешочки. Неровен час — что свалится на тебя, либо в трюм сам упадешь или в воду бултыхнешься. Или в свободный час заплывешь далеко, сердечко не выдержит, не дай бог, или ножку сведет. По теории вероятностей такие казусы обязательно бывают — народу-то в Одессе будь здоров. Зачем же тебе, чтоб эта проклятая, как сказать, вероятность именно тебя из всех одесситов избрала? Как того беднягу-матросика с сухогруза «Риф» — помнишь, на него с родного дома кирпич упал, голову всмятку прошиб? А? Чего молчишь-то, небось хорошо помнишь. Ну вот. А теперь, милый, прости, мне трудиться пора. Да, погоди, ты ж за крабами заявился. Ступай-ка к моему заму, его Яковом Васильичем звать. Евген, мол, Макарыч велел пять… нет, хватит с тебя трех! — велел три банки крабов за наличный расчет отпустить. Кладовщику скажи — дескать, еле уломал вашего директора, ну и жлоб, никакого нет у него сочувствия к передовикам коммунистического труда.

Павлик потерянно вышел из подвала…

Плащи были потрясающие! Шелковистые, шуршащие, обвешанные твердыми глянцевитыми ярлыками, они лежали аккуратной стопой, и Мишка-Титан прямо-таки не в силах был отвести от них очарованный взгляд. Он снова и снова ласкал их осторожными, нежными прикосновениями, словно они были живые существа. Он с наслаждением разглядывал цветастые этикетки, вслух повторял написанные на них звучные заграничные слова: Продотто ди куалита! Скала д'оро! Индустриа специализата импермеабили! Это ж надо, чтоб так звенело — что твой хрусталь! У нас только у Галины Олейниченко такой звук и услышишь. И Мишка даже примерился на мотив знакомой неаполитанской песенки спеть:

— Консильямо иль лаваджио-о, кон споне неутро-о…

Досюда получалось здорово, но дальше стояло, черт его возьми, длиннющее словечко — «рисчиакуандо», оно никак не желало ложиться в размер, как Мишка ни переставлял ударение. Он плюнул — но добродушно, не в сердцах — и снова залюбовался расписной этикеткой с залихватским коньком и пометкой: «100 % nylon». Подумать только — сто процентов нейлона, а? Во, умеют! Если б можно было, Мишка с удовольствием стал бы носить плащ наизнанку — ярлыками наружу. Но, хотя Титан давно мечтал о таком плаще, он еще окончательно не решил, оставить себе один или загнать все шесть. Это ж живые рупии, по восемьдесят за штуку! А то и по сто! И достались они не за так, нет, не за так. Пришлось-таки поработать… Держать эту сволочь Павлика на контроле. Кто скажет, что это очень просто? Нет, все-таки классный мужик Евген. Как он говаривал? «Главное, Миша, — курс мне в кильватер. Не пожалеешь». И верно — еще ни разу не пришлось пожалеть. Не зря он за Евгена держится. Вот и теперь справедливо поступил Пивторак — заплатил гонорар плащами. Суммы, которые Евген Макарович вручал ему за услуги, Титан про себя именовал «гонораром» — это было красиво, солидно и придавало ему вес в собственных глазах. Приятно было услышать от Евгена: «Тебе положено три косых. Но заслужил ты, между нами говоря, и поболее. Потому держи шесть плащиков — мечта, а не вещь! Я считаю их по полсотни, по пятьсот старыми, но ты сумеешь, как сказать, реализнуть и дороже. Это будет тебе, сынок, премия». Правда, он добавил, что один плащ — доля Степана. Но ничего, обойдется этот лопух четвертным билетом. Больше и не заработал. И к тому же, на кой ляд ему плащ? Он из загранки ворох барахла приволакивает каждый раз. Ну, ладно, ладно, так и быть, отвалю ему сорок карбованцев, пусть себе радуется…

Придя к такому человеколюбивому решению, Титан успокоился и обратил свой взор к раскрытому чемодану, брошенному прямо на роскошную, расшитую золотом парчовую скатерть. Скатерть была огромная, она свисала почти до полу, из-под нее еле-еле виднелись замысловато изогнутые ножки неохватного стола. Стол, как и скатерть, как и пузатый, с бесчисленными ящичками и ящиками комод, и монументальный буфет в затейливых колонках, балкончиках, стеклышках, резных цветочках и ягодках, как и массивный, под черное дерево книжный шкаф, в котором отрешенно и целомудренно поблескивали корешками собрания сочинений издательства «Художественная литература» («средний джентльменский набор», говорил Степан), как почти всю обстановку, Мишкин папаша перетащил к себе еще во время оккупации из опустевших квартир, чьи хозяева либо эвакуировались с Красной Армией, либо были схвачены оккупантами. Вещи эти, хотя и разностильные, но все как одна солидные, фундаментальные, основательные, создавали в доме атмосферу незыблемой прочности. А такая атмосфера была ой как необходима Мишиным родителям (он именовал их «предшественниками»). Она помогала им сохранять хотя бы иллюзию спокойствия и равновесия в их многотрудной и ужасно беспокойной деятельности нелегальных скорняков.

А чемодан, серый, с щегольскими латунными замками, был очень мил. Как обидно, что Евген велел отдать его этому паршивцу Павлику…

В Мишкиной душе шевельнулась острая, словно голод, зависть. А нельзя ли подсунуть Павлику какой-нибудь другой, старенький чемоданишко? Мишка перебрал варианты и огорченно вздохнул. Нет, не выйдет — чемодан для дела, и если Пивторак узнает о подмене (а он обязательно узнает) — кошмар! Ладно, черт с ним, с чемоданом…

Титан тщательно завернул плащи в газету и запер их в свой персональный ящик комода. Потом захлопнул чемодан, еще полюбовался им и, снова вздохнув, отправился к Степану.

На звонок вышла Элла Ипполитовна.

— Мишенька, приветик, — сказала она и сделала озабоченное лицо. — Степочка работает, он же всегда работает над собой, вы же знаете, что я вам буду говорить. Но для вас он, конечно, сделает исключение, что за вопрос… — В передней она повесила Мишкино пальто и, приоткрыв дверь в комнату Степана, почти заискивающе проворковала: — Сынуленька, к тебе Миша…

Мишка вошел и поставил чемодан на пол. Степа, облаченный в махровый купальный халат, почти утонув в старом кожаном кресле и положив ноги в огромных стоптанных шлепанцах на край стола, перелистывал журнал.

Титан шикарным жестом раскрыл новенький бумажник красной кожи и стал отсчитывать деньги, выбирая бумажки постарее и посмятее.

— Десять… двадцать… тридцать… — В последний момент Титан перерешил и вместо четвертой десятки вытащил пятерку и небрежным жестом швырнул бумажки на стол.

— Что это?

— Твоя доля. За помощь. Понял? — многозначительно спросил он.