Бесовские времена (СИ) - Страница 78

— Ты что, дурак?

— По должности — да, а что?

— В замке — убийца, уничтоживший уже шестерых…

Чума трепетно и неподдельным интересом вдруг спросил:

— А ты ужинал, Лелио?

— Что? А… кажется, да… а причём тут ужин?

— Ну, как же? В замке — убийца, уничтоживший уже шестерых, а ты спокойно поужинал. Но если ты смог поужинать, почему я не могу жениться?

— Да ты очумел! Двадцать шесть лет жил чуть не в монашестве, а теперь, что, одну ночь один не переспишь?

— Я не пойму, ты, что, отказываешься? Не мнишь ли ты, что ты тут один саном облечен? Вон есть Жан Матье…

— Да причём тут Матье? Я, кстати, ещё с Камиллой не переговорил…

— Чего с ней говорить, когда всё ясно?

— Да ничего мне не ясно… Постой, она же в обмороке, достань бальзам, остался ещё?

Бальзам остался, но Чума отнюдь не торопился привести девицу в чувство.

— Так ты согласен? «Ne di venere ne di marte non si sposa no si parte. Ne si dà principio all» lavoro, а сегодня как раз суббота. Все одно к одному. Бениамино и Дианора будут свидетелями, а потом, когда всё утрясётся, отпразднуем.

Портофино вздохнул и махнул рукой. Он видел, что дружок помешался и ничего не слышит, но, в принципе, не возражал. Жених мессир Грациано Грандони для сестрицы неплохой — человек праведный, надежный, не истаскавшийся блудник какой-нибудь. И состоятельный к тому же, не на деньги зарится. Чумной немножко, конечно, но такому он сестру доверит. Как за каменной стеной будет. С другой стороны, если сестрица, отказывавшаяся и глядеть на мужчин, вдруг согласна — ждать и подлинно нечего: не ровён час, передумает, а девка без мужа — муха без головы. И донна Доната спит и видит внуков…

— Что с тобой делать? Ладно. Да оживи ты её наконец…

Добившись своего, Чума влил несколько капель в губки Камиллы, вкус которых так вскружил ему голову, и быстро привёл её в чувство. Затем поставил перед фактом — Портофино хочет повенчать их сегодня, чтобы она была под его защитой. Ей нельзя оставаться у себя в портале фрейлин, там очень опасно. После чего, не дав ей опомниться, повёл девицу в храм, по пути послав пажа Винченцо за Бениамино ди Бертацци, велев привести их с женой в домовую церковь. Камилла ничего не понимала. Всё было слишком внезапно. Смерть же Иоланды вообще спутала все её мысли. Как же это, Господи?

Портофино, облачившись, кивнул пришедшим ошарашенным супругам, а Песте злорадно известил ошеломленного Бениамино, что сам нашёл средство излечения своего недуга. Портофино перед церемонией всё же поинтересовался у Камиллы, подлинно ли своей волей она согласилась стать женой мессира Грациано ди Грандони? Та растерянно подняла глаза на жениха, натолкнулась на горящий взгляд раскаленных чёрных глаз, и испуганно кивнула. Песте тоже заявил, что согласен взять девицу в жены.

— Ты говорил, что согласиться с женщиной мужчина может, если только сойдет с ума или обсуждаемый вопрос для него неважен… — насмешливо проронил медик. — Говорил же я тебе, что есть и третий вариант.

— И какой же?

— Если он её любит, Чума…

Чума умно промолчал.

После венчания, пока Дианора поздравляла Камиллу, Бениамино шепнул Грациано Грандони на ухо несколько рецептов семейного счастья. Там был совет быть нежным и по возможности помнить, что разъяренный жеребец может ненароком разнести стойло в щепки, впрочем, заметив взгляд жениха, эскулап махнул рукой. Молодожены исчезли, точнее, все успели заметить, в дверном проеме мелькнула широкая спина мессира Грандони, умыкнувшего невесту, как лев утаскивает в нору пойманную лань.

— Господи, уповаю, к утру бедная девочка всё же будет жива, — с надеждой проронила Дианора, глядя на двери.

— Жива-то будет, — утвердил её в высказанной надежде супруг, — и будет бедной… И при этом едва ли будет девочкой.

Медик ошибся. Днём, в час прибытия герцогинь из паломничества, синьора Камилла ди Грандони была в числе встречавших их статс-дам и фрейлин. Она была жива и уже не была девицей, но, в общем-то, бедной не казалась.

За эту ночь супруг сумел невозможное.

Нет, он не покорил мягкостью. Не ронял слов нежности. Не пытался облегчить ей боль потери невинности. Заложив засов, он снял рубашку и погасил свечу. В свете каминного пламени долго смотрел на неё, сжавшуюся на постели. Сел и медленно распустил шнуровку на её платье. Дышал глубоко и размеренно. Потом, посмотрел ей в глаза и проронил, что хочет верить, что отдавая ей свою чистоту, приобретет любовь и она, его первая женщина, станет не только единственной, но и любящей… Эти неожиданные слова странно расслабили Камиллу и согрели. Вторгнувшись в её лоно и ощущая в сомкнутых объятиях её боль и трепет, сказал, что не понимает, очищает или освящает проступившая кровь слияние их тел и родов…

После они долго лежали подле друг друга, она поймала его улыбку, благостную и чуть грустную. Он раньше никогда так не улыбался. Он же ещё несколько часов лежал без сна в странных всплывающих и гаснущих мыслях-видениях и переживании сладости испытанного соития. Она в полусне гладила его мощные плечи. «Я принадлежу другу моему, и ко мне обращено желание его. Приди, возлюбленный мой, выйдем в поле, побудем в селах; поутру пойдем в виноградники, посмотрим, распустилась ли виноградная лоза, раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблоки; там я окажу ласки мои тебе…»

Он стал господином, властителем и родным человеком, столь близким и любимым, что при одной мысли о нём она трепетала. Сам Чума, стоя среди придворных, не спуская ревнивых глаз с супруги, думал о том, что брачная ночь отнюдь не излечила его от чертовой любовной лихорадки: детородный орган начал вдруг неимоверно докучать ему, мечась в штанах, как спущенный с цепи бешеный пес. Герцог, по счастью, не просил шуток, ибо ему было не до шуток, и никто не заметил следов бледности на лице Камиллы, ибо оно ничем не отличалось от лиц остальных фрейлин и статс-дам: все они практически не спали ночь.

Герцогинь ждали неприятные новости. Они уехали за три дня до турнира и ничего не знали ни о гибели Тиберио Комини, ни об убийстве Франчески Бартолини, Иоланды Тассони и Антонио Фаттинанти. Теперь все наперебой делились с донной Элеонорой и донной Елизаветой горестными впечатлениями — ибо больше поделиться было нечем.

Фрейлины и статс-дамы с особой теплотой и жалостью говорили об Антонио. Он никому не делал зла, был неизменно вежлив и галантен, не любил сплетен, и ни одна из них не могла бы вспомнить о нём ничего дурного. При вспоминании, что он собирался жениться, да так и не успел, на глаза придворных дам наворачивались слезы.

Гибель Иоланды Тассони ужаснула всех. С девицей расправились жестоко: сначала, видимо оглушили, потом изнасиловали, а напоследок всадили в спину кинжал. Было заметно, что несчастная пыталась защищаться: мебель в комнате была перевернута, сорван полог с кровати, ковер сбился. Но никто не слышал ни возни, ни криков, ибо слева пустовала комната Франчески Бартолини, а напротив, в комнате Глории Валерани, никого не было: та была у сына.

Никто ничего не заметил, всем казалось, что все было, как обычно. Правда, Дианоре ди Бертацци показалось, что в этот вечер Франческа Бартолини была странно взволнованной, но что её обеспокоило — не знала. Глория Валерани, вернувшись от сына, натолкнулась в коридоре на труп Франчески, на озлобленного мессира Альмереджи и взволнованных фрейлин. Она подтвердила, что Франческа была весь вечер странной, заглядывала к ней за настойкой лаванды, сильно волновалась, но тоже не знала, что было причиной её волнения. Правда, утром, по свидетельству конюшего Руджеро Назоли, синьора на несколько часов покидала замок, но куда направлялась и где побывала — никому не сказала.

Видел синьору и Адриано Леричи. В мае и июне соколы линяли, дел у Адриано не было, и потому он, прогуливаясь в галерее, видел, как донна Франческа, сказав что-то мессиру Альмереджи, пошла к себе в покои. Это окончательно убедило подеста, что его шпион не лгал, ибо и Леричи отметил, что донна Франческа была взволнована и на себя не похожа.