Бесовские времена (СИ) - Страница 58

Инквизитор и шут переглянулись, и кривляка не мог не обронить, правда, к его чести, без всякой злости: «De fer ne venin morir, maus pot l».  Сообщив шуту, что тот — наглый гаер, инквизитор никак не прокомментировал сказанное, но тихо поинтересовался у Грациано, где можно найти мессира Даноли? Шут понял и кивнул. Да, видение несчастного снова оказалось пророческим.

Д'Альвеллаже поинтересовался у медика тем, что пока не понимал.

— Странно. А почему он не хотел умирать?

Медик не затруднился.

— Анджело говорил мне, что лечил его от прострела в прошлом году и употреблял аконит для компрессов.

— А у вас есть аконит?

Бертацци покачал головой, сказав, что свой запас израсходовал на подагрика Паоло Кастареллу и астматика Комини. Чума задал дружку-эскулапу ещё один вопрос, спросив, правда ли, что Белончини был болен? Медик бросил на шута быстрый взгляд и опустил глаза.

— От пояса и до пят он покрыт фурункулами, а если к этому добавить подагру, грудную жабу и симптомы застарелого чешуйчатого лишая, — жизнь бедняги приятной я бы не назвал.

Грандони содрогнулся и поспешно предложил Аурелиано Портофино найти Даноли, но его остановил голос Тристано д'Альвеллы.

— А зачем вам Даноли?

Дружки переглянулись, и Песте нехотя рассказал о произошедшем за четверть часа до находки трупа.

— Он сказал, что видел труп?

Грациано мрачно кивнул, и тогда Тристано д'Альвеллатоже выразил желание повидать графа. Втроем они направились на поиски Даноли, по пути к ним присоединился Ладзаро Альмереджи, доложивший подеста, что, по сообщениям челяди, у входа на башню видели только Лавинию делла Ровере, она болтала с Глорией Валерани, которая ждала сына и внука, а мужчины там замечены не были.

Мессир Даноли оказался неподалеку от башни Винченцы. Он сидел на окне коридорного пролета и смотрел на город. Рядом сидел каноник Дженнаро Альбани. До этого они оба тихо беседовали, причем разговор шел о предстоящем паломничестве герцогинь к местным святыням. Дженнаро, человек твердый и праведный, давно заметил графа Даноли, выделил его в толпе и иногда навещал. Даноли тоже с удовольствием беседовал с Ринуччо, удивляясь той разнице душ, что являли братья Альбани, ибо младший, Пьетро, был до дрожи неприятен Альдобрандо. Сейчас он решился спросить о нем Дженнаро.

— А ваш младший брат, мессир Пьетро, он не будет сопровождать герцогинь?

— Пьетро никогда не ездит по святыням… — улыбнулся Дженнаро.

— Он равнодушен к духовным вопросам?

— Напротив. Совсем не равнодушен. Он ненавидит клириков, и говорит, что сама идея загробного наказания и воздаяния — фантазия злобных церковников. — Тон Альбани был ироничен, но глаза его веселы не были.

— Вы не пытались его переубедить?

— Как? Мы расходимся в исходных постулатах. Подлость он называет умом, ум зовет занудством, честность считает ханжеством, а лицемерие — житейской опытностью — мне не определиться в таких дефинициях.

Оба умолкли, заметив подходящих, Альбани откланялся, Даноли же вздохнул. Чувствовалось, что ему тяжело — и вспоминать о случившемся, и думать о кошмарном видении.

— Мне уже лучше. Это просто слабость… Я болен.

— Ваши пророческие видения, граф, являют собой весьма интересную болезнь, — проронил инквизитор, — но мне хотелось бы понять…

— Не нужно смеяться надо мной, — торопливо перебил Даноли, — я не волен над этим, и…

— …и мне хотелось бы понять, граф, — бас Портофино утвердил себя, перебив Альдобрандо, — кого вы видели в воде? Вы узнали этого человека? Четверть часа назад из канала нами был выловлен утопленник.

Даноли замер с полуоткрытым ртом, онемевший и побледневший. Утопленник?

— Вы сказали, что во рве — утопленник. Кто это был? Вы видели лицо?

Даноли стал странно напряжённым, прикрыл глаза и чуть побледнел.

— …Нет. Он всплыл вверх спиной. На нём сидели бесы. Но это был мужчина. Широкая спина, волосы тёмные, на макушке проплешина.

Шут и инквизитор переглянулись. Аурелиано Портофино про себя подумал, что всей этой чертовщине только и не хватало пророчеств, а в голове Грациано Грандони проскользнула мысль, что дружок Лелио, предположив, что убийством Верджилези дело не кончится, оказался прав.

Д'Альвелла же задал только один вопрос:

— И это, по-вашему, граф, тоже подлость?

Альдобрандо Даноли скользнул по начальнику тайной службы прозрачным взглядом светло-голубых глаз и уверенно кивнул. Ладзаро Альмереджи только недоуменно переводил взгляд с подеста на Даноли.

…Все разошлись.

Когда они остались вдвоем с начальником тайной службы, лесничий поинтересовался, что имел в виду этот странный человек? Д'Альвелла не затруднился.

— Он говорит, что убийца — подлец, Ладзарино.

— Подлец? — Альмереджи неприятно царапнуло определение. — А откуда он знает? И почему Портофино верит ему? Да и вы, как я погляжу, тоже…

Подеста посмотрел на подчиненного взглядом тяжелым и задумчивым.

— В ночь, когда нашли Черубину, Даноли сказал, что подлость — деяние чёрной души, явственное в проявлении и загадочное в определении. Чистая душа испытывает ужас перед бездной зла в чужой душе. Оно ужасает. Где-то здесь, говорит, в этих коридорах ходит живой мертвец, существо с человеческим лицом, внутри которого ползают смрадные черви, набухает гной и тихо смеется сатана…

— Сумасшедший…

— Не знаю, — безмятежно проронил д'Альвелла, — может быть. А тебя, Ладзарино, эти убийства не пугают?

Альмереджи оторопело уставился на подеста. Пожал плечами.

— Проделано все, что и говорить, с умом и очень чисто. Комар носа не подточит. Но причём тут сатана?

— А, по-твоему, стало быть, это пустяки? И ничуть тебе не страшно?

Ладзаро снова пронзил начальника изумлённым взглядом.

— Если понять, зачем он это делает — всё станет просто. А бояться? Чего?

Подеста почему-то тяжело вздохнул, чуть сгорбился, вздохнул и ничего не ответил Ладзаро Альмереджи, лишь проронил, что вечером и ночью его услуги ему не понадобятся.

Мессир Аурелиано Портофино был не очень наблюдателен — просто потому, что обычно был погружён в молитву. Но это не означало, что он вообще ничего не замечал. Все, что ему было нужно понять, мессир Портофино умел постигать моментально. Будучи для своего дружка Чумы не только сотрапезником, собеседником и собутыльником, но и духовником, Лелио считал Грациано лучшим из своих духовных детей. Грандони никогда не скрывал от него своих плотских искушений, не склонен был винить в своих согрешениях никого, кроме себя, верил истово.

На первой исповеди, пять лет назад, Грациано Грандони удивил Портофино, оказавшись телесно непорочным. Наблюдая за Песте в последующие годы, отец Аурелиано смутно чувствовал, что целомудрие его исповедника не ложное, но неправедное. Аурелиано сказал ему об этом, Грациано Грандони в ответ окаменел, не опровергнув, но и не подтвердив сказанное.

Теперь Портофино отметил, что его дружок весьма странно отозвался на его рассказ о Франческо Мантуанском, а уж упоминание о возможной блудной болезни Белончини и вовсе привело его в трепет. Чума боялся заразы, понял Портофино, боялся до животного ужаса. Но почему? Однако, вопросов дружку не задал, спросив совсем о другом.

— А что ты, дорогуша Чума, обозначил бы как подлость?

Песте поежился. «Подлость?… Обман доверия. Предательство».

— Обман доверия? — задумчиво повторил инквизитор. — То есть подлость возможна только со стороны того, кто тебе близок? Кому доверяешь?

Грациано Грандони почесал левую бровь.

— Да… Белончини трижды посылал ко мне убийц, но я не считал его подлецом. Но если убийц послал бы мне ты, Лелио, — это было бы подлым. Я тебе доверяю.

— Стало быть, подлость — злой умысел, направленный не против врага, но друга? Врагу, выходит, сделать подлость нельзя? Но разве не каждый злой умысел несёт в себе подлость? Даноли сказал о хладнокровной подлости…

— Я имел злой умысел против Дальбено. Я хотел вывалять его в дерьме и вывалял. Но не только не считаю себя подлецом, но и горжусь содеянным. Он получил за дело. И доверия его я не предавал — он мне ни на грош и не доверял. Другое дело, если я сделал бы это тебе: ты не заслужил такого и веришь мне. Такое деяние с моей стороны было бы подлостью.