Бесовские времена (СИ) - Страница 11
Надо сказать, что в эти времена власти добивались по-разному. Одни, как миланские Висконти и веронские Ла Скала, получив достоинство наместников-викариев от императора, власть свою основывали на законном фундаменте имперских прав. Другие, как мантуанские Гонзага, насильственно монархизировали звания капитанов. Третьи, как миланские Сфорца, кондотьеры вольнонаемных отрядов, овладевали властью в призвавшем их на помощь городе военным переворотом. Были и папские «непоты», приобретавшие себе княжества при содействии римского престола, как Чезаре Борджа. Были среди итальянских монархов и «принцепсы из буржуазии», ставшие самодержцами над республиками, как флорентинские Медичи.
Семейство же Монтефельтро, как и феррарские д'Эсте, вышло из рыцарства, мало-помалу приобрело силу и политический авторитет, и основывало свою власть на традиции, что было редко для тех времен кровавых переворотов и заговоров. Принципат их был незыблем. Герцоги Урбинские открывали школы и библиотеки, привлекали писателей и артистов, возводили памятники и храмы, покровительствовали наукам и искусствам. Университет Урбино славился учеными латинистами и эллинистами, библиотека — драгоценными рукописями-униками. Но род Монтефельтро прервался три десятилетия назад, бездетный Гвидобальдо усыновил Франческо Марию делла Ровере, племянника своей жены — и племянника папы Юлия II.
При Гвидобальдо двор отличался утончённым великолепием, именно здесь Бальдасаре Кастильоне четверть века назад создал свой знаменитый «Трактат о придворном». Сейчас двор утратил былую утончённость, ибо правитель наложил на него отпечаток своей личности, но придворные не считали, что «золотой век Урбино» миновал. Герцога если и не любили, то уважали: живой ум и постоянство в привязанности к друзьям снискали ему симпатии двора. Многие его и побаивались. Своенравный, никогда не сочувствовавший чужим слабостям, и превыше всего ценивший свободу делать все так, как нужно ему, герцог, однако, иногда умел быть и беспристрастным. Те, кто близко знали его, отдавали дань его душевной прямоте, он был неспособен на притворство, особо ценил тех, кто был тверд, подобно ему самому, не заискивал и не заносился, понимал бы толк в мужских забавах и в гастрономии, а также был сведущ в антиквариате, ибо сам Франческо Мария был истым коллекционером. Он не был равнодушен к радостям любви и не был предан жене, но не любил болезненных извращений, пример коих показывал Аретино.
Что до придворной камарильи, то дон Франческо Мария стремился к тому, чтобы ему служили наиболее знатные дворяне, что подчеркивало его авторитет и позволяло следить за ними, при этом старался окружить себя верными людьми. Однако, наиболее преданными чаще всего оказывались выскочки из низов, обязанные ему своим положением. Но герцог не любил плебеев, к тому же возвышение выскочек вызывало гнев аристократов, претендовавших на ключевые посты. Приходилось лавировать, но его светлость справлялся. Понимавший в людях, он чаще приближал к себе аристократов, но не пренебрегал и преданностью талантливых выдвиженцев.
Уже не первый год, ибо герцог был постоянен в привязанностях, в числе фаворитов и любимцев дона Франческо Марии неизменно значились его камерир Дамиано Тронти и начальник тайной службы, испанец из Гранады, Тристано д'Альвелла. А в последние годы к ним прибавился и распроклятый кривляка — шут Чума, без которого герцог не любил садиться за стол и которому часто велел стелить постель в собственной спальне. Естественно, подобное предпочтение вызывало зависть и неприязнь мужчин, и… весьма большое дамское внимание к указанным любимцам Фортуны. Фавориты же стремились максимально усилить свой вес, добиваясь назначения своих сторонников на ключевые посты, что позволяло доносить до Франческо Марии необходимые сведения в нужном свете, передавать различные слухи в самый нужный момент и влиять на политику.
Нынешняя «клика» бесила двор до одури. Часто попадавшие в фавор грызлись между собой, как цепные собаки, но нынешняя троица — Тристано, Дамиано и Грациано — образовывала, несмотря на разницу возраста, нрава и внешности, прочный союз, они были умны, симпатизировали друг другу, ловко вербовали сторонников и умело гасили недругов.
При этом гранадец Тристано д'Альвелла, смуглый и сумрачный пятидесятилетний мужчина с резкими чертами тяжёлого лица, пугал придворных до дрожи, ибо не только знал всё обо всех, но ещё знал о многих то, чего они и сами о себе не ведали. Именно по его представлению Бартоломео Риччи был назначен наставником наследника, племянник его покойной жены Флавио Соларентани стал каноником придворной церкви, а на должность главного лесничего был поставлен его старый дружок Ладзаро Альмереджи. При этом знающие люди говорили, что это только вершина айсберга, и уверяли, что при дворе каждый третий — человек д'Альвеллы. Заметим, однако, что они ошибались. При этом те, кто знали Тристано не первый год, замечали, что в последнее время взгляд его отяжелел, лицо обрюзгло и потемнело, говорили, что потеряв сына, умершего от оспы, он сильно сдал.
Дамиано Тронти, ведавший казной, приземистый сорокалетний крепыш с лицом несколько простоватым, которое, однако, казалось таковым, пока не удавалось заглянуть в его небольшие, но бесовски умные глаза, был, в общем-то, плебей, выходец из торгашеской Флоренции. Он имел удивительный финансовый нюх, а знания, полученные им в одном из тосканских банков, где он помогал при скупке залогов, сделали его знатоком антиквариата, что придавало Дамиано вес в глазах герцога, весьма ценившего его суждения.
Шут Чума был кошмаром двора. Старая аристократия терпела д'Альвеллу и даже порой признавала, что подеста, начальник герцогской тайной службы, выходец из старинного испанского рода, пожалуй, занимает то место, которое заслуживает. Что делать, на такую должность местный уроженец не годился — и это понимал не только герцог. Дамиано Тронти, хоть и был выскочкой, никогда не пытался корчить из себя аристократа, вдобавок — перемножал в уме трехзначные цифры. Но мерзавец Грациано ди Грандони, чьи предки происходили из Пистои, по их мнению, оскорблял собственное патрицианство, бесчестя его низким шутовским ремеслом. Но этого мало. Шут обладал языком змеи, и хотя редко задевал людей старших, вроде Монтальдо, не унижал и тех, в ком видел некоторое достоинство, но был язвителен и злоречив. При этом его фехтовальное искусство заставляло всех, сжимая зубы, терпеть его насмешки, к тому же сам герцог заявил однажды, что Песте принадлежит лично ему, и покушение на него он будет рассматривать как покушение на свою собственность. Дон Франческо Мария не бросал слов не ветер, и с тех пор Чума обрёл при дворе статус посла иностранной державы.
Впрочем, не обходилось и без эксцессов. Однажды Чума зло прошёлся по поводу некоторых придворных дам, весьма любвеобильных. Герцог нашёл, что шут зарвался, и с хохотом разрешил синьорам Черубине ди Верджилези и Франческе ди Бартолини отхлестать Песте за наглость. Шут послушно вытащил из сапога кнут и покорно обнажил спину, выразив готовность получить сотню ударов от всех статс-дам и фрейлин, потребовав лишь, чтобы первый удар ему нанесли главная распутница и самая большая дурочка двора, предлагая, если выйдет спор о первенстве, просто метнуть жребий. В итоге наглец несколько минут простоял полуголый под хохот придворных и яростными взглядами дам, потом, кривляясь, заявил герцогу, что замёрз ждать наказания.
Сенешаль Антонио Фаттинанти и референдарий Донато Сантуччи, хранитель герцогской печати Наталио Валерани, секретарь его светлости Григорио Джиральди, главный церемониймейстер двора Ипполито Монтальдо и интендант Тиберио Комини составляли при дворе «старую гвардию». Наталио Валерани любил поспорить с Григорио Джиральди об античной литературе, оба были членами «философского кружка» регулярно собиравшегося для дебатов на площадке у башни Винченцы. И все они любили разговоры о «добрых старых временах», вели въедливые споры о геральдике, и часто медитировали над родословными древами старых родов Урбино и Пезаро, часами обсуждали события давно минувших дней. Их сыновья Алессандро ди Сантуччи, Джулио Валерани и Маттео ди Монтальдо были непременными участниками турниров и охотничьих забав герцога и слыли молодыми сердцеедами.