Бесконечность - Страница 1

Annotation

Великого Джакомо Леопарди (1798–1837) Шопенгауэр назвал «поэтом мировой скорби». Жизнь Леопарди оборвалась рано, и поэтическое наследие его невелико: один сборник стихов Canti (Песни). И притом в итальянской литературе он по праву стоит рядом с Данте и Петраркой.

В России наиболее известны переводы А. Ахматовой и А. Наймана.

В книгу переводов Т. Стамовой вошли избранные стихотворения поэта и эссе, посвященное литературным мистификациям Леопарди.

Перевод: Татьяна Стамова

Джакомо Леопарди

Бесконечность

Джакомо Леопарди

Бесконечность

Бесконечность

Всегда мне милым был пустынный холм

И изгородь, что горизонт последний

У взгляда забрала. Сижу, смотрю –

И бесконечные за ней пространства,

Молчанья неземные, глубочайший

Покой объемлю мыслью – странный холод

Подходит к сердцу. И когда в траве

И в кронах с шумом пробегает ветер,

Я то молчанье дальнее сличая

С сим близким гласом, постигаю вечность,

И время мертвое, и этот миг

Живой, и звук его. И посреди

Безмерности так тонет мысль моя,

И сладко мне крушенье в этом море.

К Луне

О дивная луна, я вспоминаю:

Уж год прошел с тех пор, как безутешный

Я поднялся на этот холм, чтоб снова

Тебя увидеть. И тогда, как ныне,

Ты этот лес сияньем наполняла.

Но зыбким и расплывчатым от плача,

Что встал в моих глазах, мне показалось

Твое лицо. Мучительной и горькой

Мне жизнь была. И есть: так ей угодно,

Моя луна. И все же мне отрадно

Воспоминанье. Этой скорби возраст

Мне дорог. В молодости, там, где краток

Путь памяти и долог путь надежды,

Нам сладко вспомнить о вещах прошедших –

Пусть горечь длится и живет страданье.

Вечер праздничного дня

Ночь до глубин прозрачна, ветер дремлет,

И, тихая, в садах и над домами,

Стоит луна и каждый обнажает

Вдали уснувший холм. О, дорогая,

Уже молчат тропинки, на балконы

Ночной лампады проникают блики.

Ты спишь, застигнутая сном летучим

В спокойных комнатах; тебя не мучит

Тревога; и не ведаешь, не видишь,

Какая рана в сердце обнажилась

Моем. Ты спишь. Я к небесам, что с виду

Так благостны, в смятенье обращаюсь;

К природе этой древней, всемогущей,

Что создала меня для бед. «Надежды

Я не даю тебе, – она сказала, –

Очам твоим светиться лишь слезами».

Вот праздник отшумел: от развлечений

Ты отдыхаешь и во сне припомнишь,

Скольких пленила ты и кем пленилась

За этот день – ко мне не повернешься

Ты в мыслях. Между тем я вопрошаю,

Сколько осталось жить мне, и, к суровой

Земле припав, рыдаю. О, жестоки

Дни лет моих зеленых! Различаю

Невдалеке звук одинокой песни

Ремесленника, что порой ночною

Бредет с гулянья в свой приют убогий –

И так мучительно сожмется сердце,

Когда подумаю, что все проходит

И остывает след. И вот уж в прошлом

День праздника, и вслед ему влачится

Обычный день. С собой уносит время

Событья все. Где ныне оживленье

Народов древних? Ныне где победный

Клич славных предков? Рим великий, где ты?

Где блеск былой и где твое оружье,

Гремевшее на суше и на море?

Безмолвие. Покой. Все отдыхает.

Мир спит, и о былом уже нет речи.

В начале дней моих, где каждый праздник

Был счастьем, – после, когда счастье гасло,

Я мучился и, смяв перины, долго

Заснуть не мог. И поздней ночью песня,

Звучавшая со стороны дороги,

Вдаль уходя, как будто умирая,

Как ныне, так же мне сжимала сердце.

Сон

Светало. Первый луч, пройдя сквозь ставни,

Прокрался осторожно в мягкий сумрак

Дремавшей комнаты моей. И в миг,

Когда тонка граница сна и яви,

В тончайшем сновиденье мне предстала

Та, что была причиной горьких слез

Моих – любовью послана сначала

И после отнята. Теперь живой

Она казалась мне, но не счастливой,

И, положив мне руку на чело,

Вздохнув, «Живой? – сказала. – Не забыл

Еще о нас?» –

Откуда ты? И как

Вошла сюда? О сколько, сколько раз

Я вспоминал тебя! А ты наверно

О том не знала, и от этой мысли

Мне боль моя была еще больней.

Но не затем ли ты пришла, чтоб снова

Меня покинуть? Страшно. Говори!

Ты прежнею осталась? Что-то мучит

Тебя? –

«Ты спишь. Забвения туман

В твои проникнул мысли. Я мертва.

Меня ты видел много лун назад

В последний раз».

От голоса ее

Внутри меня всё сжалось. А она

Так продолжала: «Я ушла во цвете

Лет, когда жизнь прекрасна и душа

Доверчива – не знает ни тщеты,

Ни тлена. В сущности немного надо

Пути, чтобы она, поняв обман,

От бремени земного захотела

Освободиться. Но горька безмерно

Смерть юным нам, когда хоронит рок

Ярчайшую надежду и о том,

Что тяжек жизни путь, душа не знает,

Слепой птенец». –

О бедная моя,

Молчи, молчи, ты сердце ранишь мне!

Так значит, ты мертва, а я живой,

Любимая моя, но как поверить:

Живою болью дышат все слова

Твои, а я похож на хладный труп.

Так что же смертью мы зовем? – Быть может,

Сегодня к этой тайне приобщусь,

Склонив пред роком светлое чело?

Да молод я, но молодость моя

Во мне, как старость, чахнет, о которой

Со страхом думаю, хоть очень мало

Цвет дней моих отличен от нее. –

Она: «Для слез мы родились, и счастье

Живым не улыбнулось нам, и небо

Бедою нашей насладилось вдоволь».

Тут я решился: – Видишь, до сих пор

Оплакиваю я твою кончину

И в сердце боль храню. Молю, ответь:

Ко мне, любившему тебя, хоть раз

Испытывала ты любовь иль жалость,

Пока жила? Все дни тогда и ночи

Метался я меж страхом и надеждой,

И ныне от сомнений бесполезных

Почти без сил. Когда, хотя б однажды

Сочувствовала ты несчастной жизни

Моей, не утаи, пусть эта память

Со мной пребудет, если нашим дням

Продлиться не дано. Она в ответ:

«Утешься, бедный! И тогда, как ныне,

Ты близок был страдающей душе

Моей. Оплакивать меня не надо». –

Несчастий ради наших, и любви,

Терзающей меня, и незабвенной

Мечты, и юности, – воскликнул я, –