Берлинское кольцо - Страница 9
Сто марок придется все-таки отрабатывать, решил я. И на этот раз не ошибся. Через десять дней в гаштетт явился сам лейтенант… Явился и попросил кофе. Самого горячего.
Я забыл сказать, что господин гауптштурмфюрер предупредил меня относительно этого самого кофе:
– Если войдет посетитель и попросит горячего кофе… Очень горячего, значит, это – он, ваш постоялец. И еще извинится, что у него нет с собой денег. Вы потребуете документы. На фотографии, приклеенной к удостоверению, будет такое же лицо. – Капитан еще раз показал мне карточку унтерштурмфюрера: он хотел, чтобы я хорошо запомнил ее.
Я запомнил, и когда вошел в бар лейтенант, сразу узнал его…
– Ты забыл сказать, – вошла в свою роль корректора фрау Матильда, – что в тот вечер шел сильный дождь, а когда приезжал господин гауптштурмфюрер, было ясно и светила луна.
– Табак не так силен, чтобы восстановить в памяти каждое слово, ты держишь его в сыром месте, – заметил Фельске, однако тут же прибег к помощи своей трубки и глубоко затянулся.
Мы сочли возможным задать вопрос словоохотливому хозяину.
– Когда примерно это произошло?
– Вас интересует час или день?
– День.
– Я не могу назвать число, хотя оно и было чем-то знаменательным… – Фельске задумался. – Нет, нет, табак не слишком крепок, – укоризненно произнес он, но затянулся еще раз.
– Хватит, Томас!
– Почему хватит, если я еще не все вспомнил, – несмело запротестовал Фельске. – Что-то произошло в тот день…
– Мы получили извещение о смерти брата Карла, – без каких-либо эмоций восстановила печальную дату фрау Матильда.
– Боже мой! Как мог я забыть, – хлопнул себя по колену хозяин. – Брат Карл! Он погиб в октябре сорок третьего года… Какая светлая голова у Матильды! Что бы я делал без нее…
– Не стони! – прервала мужа фрау Фельске. – Господ не интересует брат Карл… Рассказывай, что было в тот вечер! И перестань курить…
Приказ подействовал: Фельске вынул изо рта трубку и приглушил тлеющий табак пальцем, как это делают курильщики во всех частях света. Глаза поднялись на жену – в них была обида и даже возмущение: слишком деспотично фрау Кнехель, – когда Фельске испытывал недовольство женой, он называл ее по фамилии тестя – Кнехель, – слишком деспотично подавляла его желания.
– В тот вечер я окончательно убедился, что сто марок мне не подарены гауптштурмфюрером и их придется отрабатывать. Матильда подала лейтенанту кофе… Нет, мы его не кипятили, это же был условный знак, – а я просмотрел документы молодого человека. Первый раз в жизни мне пришлось держать в руках книжечку со свастикой на обложке. Удостоверение подтверждало, что предъявитель его унтерштурмфюрер СС и инструктор каких-то специальных курсов. Почему-то у меня дрожали руки, когда я возвращал книжицу своему постояльцу. Между прочим, у него тоже дрожали руки – это я заметил. И сам он был бледный как смерть…
– Он был в крови, – вставила фрау Матильда. – Брюки на коленях порваны, и сапоги оцарапаны чем-то острым…
– Да, да, – кивнул Фельске. – Кровь, дыры на брюках… Но нас это не интересовало, мы помнили предупреждение капитана. Я лишь сказал лейтенанту: пройдите к себе в комнату, она свободна. Умыться можно здесь, за кухней… Когда он встал и пошел, правая нога его припадала. Ушиб, бедняга, или в него стреляли. Впрочем, выстрела мы не слышали…
Исчезновение человека на Берлинском кольце не произвело впечатления на коменданта «Специальных курсов особого назначения – Ораниенбург», хотя два часа назад он отправил его по наряду начальника лагеря и сам лично усадил в машину, идущую на военный аэродром. Комендант выслушал донесение оберштурмфюрера, переданное по телефону, кивнул дежурному, чтобы тот соединил его с Главным управлением СС, через десять минут продиктовал шифровку в отдел и на этом закончил свою миссию.
С Моммзенштрассе из Главного управления СС к месту происшествия выехал всего один человек – начальник «Тюркостштелле» гауптштурмфюрер Рейнгольд Ольшер. Почти до утра его «мерседес» носился по Берлинер рингу и вернулся весь облепленный грязью и травой. Водитель долго обмывал лимузин после этого путешествия и поставил его на отдых лишь в полдень. Вечером, как только стемнело, Ольшер снова отправился на кольцевую трассу. На этот раз он вернулся в полночь и машина была в довольно приличном состоянии. Сам гауптштурмфюрер немного нервничал, но, судя по мягкому тону, которым он произнес свое обычное: «Машина мне понадобится утром», настроение у капитана было хорошее и поездкой он остался доволен.
На третий день, только на третий, в Берлине появилось сообщение о побеге государственного преступника, агента английской разведывательной службы. За поимку предлагалось вознаграждение в три тысячи марок. Давались сведения о его внешности, манерах, перечислялись особые приметы. К ним, в частности, относились вьющиеся волосы, тонкая стрелка усов над припухлой верхней губой, удлиненная мочка правого уха. Не много для опознания человека, одетого в военную форму, такую обычную для тех лет. К тому же форму офицера СС. Кто станет присматриваться к обладателю знака на правой петлице кителя, сам вид которого вызывает страх у цивильного немца?
Видимо, поэтому в первую неделю после побега в полицию не поступило ни одного сигнала. Не побеспокоили дежурного и в следующие семь дней, если не считать лепета какой-то полоумной старухи, интересовавшейся, действует ли еще пункт извещения, предусматривающий выплату трех тысяч марок за обнаружение беглеца. Когда дежурный подтвердил, что действует, старуха пообещала внимательно присмотреться к одному молодому человеку, ежедневно проходящему мимо ее окон и строящему гримасы собачке, сидящей на подоконнике.
Потом вдруг стали сыпаться сигналы со всех концов Берлина. Английского агента видели у кассы метро на Данцигерштрассе, в самом центре, на коротенькой Музеумштрассе, у Гроссе Мюггельзее, где уже не действовала лодочная пристань, а только принимал случайных посетителей летний ресторан, на станции Ноекельн, по дороге в Потсдам у стойки пивного кабачка. Все торопились получить три тысячи марок или хотя бы часть этой суммы за бдительность и верность рейху. Но полиция не оплачивала верноподданнические чувства, ей требовался сам агент, человек с усиками и кудрявыми волосами. Месяц продолжался ажиотаж, затем пыл берлинцев стал спадать. Тогда появилось повторное извещение, в котором беглец назывался очень опасным преступником. Как бы между прочим сообщалось, что место, откуда он бежал, имеет секретное значение. Вознаграждение за поимку увеличивалось до пяти тысяч марок. Берлинцам это показалось лотереей без выигрыша, и они, как люди безусловно практичные, отнеслись равнодушно к новому извещению. Даже полоумная старуха не откликнулась на призыв полиции.
– Вы знали о трех тысячах марок, обещанных за выдачу Исламбека?
Словоохотливый Фельске почему-то смутился и замолчал. Нужен был совет фрау Кнехель, к ней он и обратился взглядом.
– Знали, конечно, – твердо и спокойно ответила за мужа хозяйка. – Но мы не глупы, чтобы совать голову в петлю.
– Да, зачем совать в петлю голову, когда господин гауптштурмфюрер уже накинул ее и стягивал потихоньку. – Фельске потрогал собственную шею ладонью, словно отыскивал следы веревки, когда-то заменявшей воротник.
– Три тысячи все-таки больше, чем сто марок. К тому же полиция увеличила вознаграждение до пяти тысяч…
– А кто их получил? – в ответ спросил хозяин. – Кто? Этими извещениями во время войны, извините, пользовались в сортирах.
– Ты не то говоришь, Томас, – напомнила мужу фрау Кнехель.
Фельске сунул в рот давно потухшую трубку и потянул в себя аромат продымленного табака.
– Я говорю не то, а что я говорю? На шее у нас была петля.
– Вот, вот, – одобрила фрау Матильда.
– Ох, эта петля, – горько вздохнул Фельске. – Я чувствую ее до сих пор. Мы не могли интересоваться нашим постояльцем из-за этих несчастных ста марок. Когда появилось объявление, капитан привез нам его сам и повесил на дверях гаштетта. Вы представляете себе такую наглость? Преступник сидит в моем доме, а у входа красуется призыв к его поимке. Нет, вы не представляете себе этого! Он не только повесил проклятую бумагу, но еще и сказал: