Берлинские похороны - Страница 53

— Фирме «Брокс файеруокс», — сказал я.

— Да, — согласился Хэллам, — и магазинам, продающим их продукцию. Сегодня немалые деньги переходят из рук в руки. Многие в министерстве внутренних дел против этого, уверяю вас, но нам противостоят интересы... — Хэллам безнадежно развел руками.

Я сел на диван и принялся рыться в грампластинках Хэллама. У него было много современной музыки. Я выбрал пластинку со скрипичным концертом Берга.

— Можно послушать? — спросил я.

— Пусть платят, — сказал Хэллам. — Надо им выставить счет за все несчастные случаи и сожженные дома, а если после этого у них еще останутся деньги, то их надо раздать держателям акций.

— Но ведь они и сигнальные ракеты производят, — заметил я.

— Очень немного. Я знакомился с этой фирмой. Отвратительно делать деньги на таких вещах. Если бы сами муниципальные власти организовывали фейерверочное представление, тогда другое дело...

— Можно послушать эту пластинку? — снова спросил я.

— Лучше вот эту. Превосходная вещь. — Он порылся в пластинках и нашел любимую вещь Саманты: Шенберговы «Вариации для духового оркестра». — Сильный мелодичный рисунок сохраняется даже при переходе в новую тональность, — пояснил Хэллам. — Прекрасная вещь. Изумительная.

Зазвучала эта неотвязная дисгармоничная музыка, от которой мне, похоже, никуда было не деться. Может, это было просто совпадение, но я думал иначе. Музыка не заглушала взрывов, криков и шипения ракет, доносившихся с улицы. Когда музыка закончилась, Хэллам приготовил нам еще по одному бокалу напитка. В темноте, заметил он, люди не замечают, полный у них бокал или нет. После каждого очень громкого взрыва Хэллам принимался успокаивать одного из своих котов.

— Конфуций, — позвал он. С котами он говорил необычно высоким голосом. — Фэнг. — Фэнг оказался совершенно квадратным существом с четырьмя ножками по углам. Лениво выбравшись из-под дивана, он сделал четыре шага к центру комнаты, лег на ковер и тут же уснул.

— Они, кажется, не очень-то и боятся.

— Пока нет, — сказал Хэллам. — Но как начнут взрываться большие ракеты, все может быть. Перед тем как мы пойдем на улицу, я дам им снотворное.

— Если вы дадите снотворное вот этому, он просто упадет в миску с молоком.

Хэллам натужно хихикнул.

— Где мой Конфуций?

Конфуций был намного шустрее своего собрата. Он встал с кровати и с неловкой грацией, присущей сиамским котам, легко вспрыгнул на плечо Хэллама. Помурлыкав, он заслужил ласку хозяина.

— Прекрасные существа, — сказал он, — очень гордые.

— Да, — сказал я.

— Нам потребуется ваша помощь, — сказал Хэллам.

— Я в котах мало что смыслю, — сказал я.

— Это верно, — согласился Хэллам. Он осторожно снял Конфуция со своего плеча. — Ваша помощь нужна нам в поисках документов Брума.

— Вот как? — Я вынул пачку «Галуаз».

— Можно? — спросил Хэллам. Я дал ему сигарету. Он поднес к ней свою золотую зажигалку и прикурил. — Вы единственный, кто способен помочь. Наше ведомство очень болезненно реагирует на такие проколы. Я сам просил вас отдать их Валкану, но я никак не думал, что контора поднимет такой шум по этому поводу. — На улице раздались два громких взрыва подряд. Хэллам нагнулся и погладил котов. — Ну-ну, хорошие мои. Не бойтесь.

— Это будет стоить денег, — сказал я.

— Сколько? — спросил он. Он не сказал «Очень хорошо», или «Ни в коем случае», или «Я свяжусь с начальством». Я не мог себе представить, что министерство внутренних дел выкупает свои же собственные документы. Это на них совсем не похоже.

— Сколько? Это ведь дело непростое. Как скоро вам надо? — спросил я.

— Скоро, — сказал Хэллам. — Документы в Лондоне?

— Не уверен, — ответил я.

— Ради Бога, будьте благоразумны, — взмолился Хэллам. — Сегодня вечером я должен позвонить домой заместителю министра с сообщением, что документы находятся в нашем распоряжении.

Раздался тихий стук в дверь.

— Подождите минутку, — сказал мне Хэллам и приоткрыл дверь. — Да?

Голос из-за двери произнес:

— Она не разрешает мне этого делать в проходе.

— Старая карга, — сказал Хэллам. — Делай снаружи.

— На мостовой? — спросил голос.

— Да, под уличным фонарем, — сказал Хэллам.

— Мальчишки слишком уж много шутих сегодня пускают.

— Ладно, — успокоил Хэллам бодрящим тоном, — ведь тебе для этого больше десяти минут не потребуется.

— Нет, не потребуется, — подтвердил голос, и Хэллам закрыл дверь, поворачиваясь ко мне.

— Туман сегодня, — произнес он.

— Да, местами, — сказал я.

Хэллам сложил губы так, словно съел лимон.

— Принюхайтесь. Я чувствую его в воздухе. — Он подошел к маленькому письменному столу и поднял крышку раковины. Открыв кран горячей воды, он сполоснул руки, раздался характерный хлопок зажегшейся газовой колонки. Тщательно вытерев руки, он открыл шкафчик над раковиной и взял оттуда ингалятор.

— В туманные вечера я страдаю, — сказал Хэллам, направляя струю ингалятора на гортань. Закончив, он повернулся ко мне и повторил фразу на случай, если я не разобрал.

На улице слесарь заканчивал менять колесо у машины Хэллама. Мы поехали на моей машине, Хэллам громко командовал, куда и когда свернуть. Туман сгустился. Мы ехали в большом вращающемся зеленом облаке, в котором время от времени появлялись грязно-желтые пятна уличных фонарей. Горький туман забивал ноздри. Туман как стена отражал звук шагов, прежде чем поглотить его окончательно. Мимо медленно прополз большой грузовик, ни на дюйм не отрываясь от бордюрного камня. Появился человек с фонариком, за которым полз автомобиль, а за ним, словно вереница барж на реке, кавалькада машин. Я пристроился к этому конвою.

— Здесь всегда паршиво, — сказал Хэллам.

Лондон, вторник, 5 ноября

Красный цвет заливал все небо. То бордового оттенка, то розового, он напоминал зловещий закат или доисторический рассвет. Трубы выстроились в ряд на фоне неба; когда мы повернули за угол, нашему взору предстала улица небольших домов, освещенных причудливым светом — как на картине художника прошлых веков.

Треск фейерверочных огней не прекращался, время от времени раздавался свист запускаемых ракет. Очертания окон в домах расплылись в горячем воздухе, за следующим углом появился костер. Горящие ящики из-под фруктов являли собой странную кубистическую картину. Пламя взмывало на тридцать футов вверх, а выше, в струе горячего воздуха, танцевали искры и, отклоняясь, падали ни холодную землю.

Костер горел в центре большого пустыря, который стоял незастроенным еще со времени военных бомбежек, когда санитарные отряды сверяли число трупов со списками жильцов, поливали развалины химикалиями и огораживали место забором, который теперь покосился и продырявился. На пустыре тут и там виднелись заросли доходящих до пояса сорняков. «Интересно, есть ли здесь растения, которые бы Доулиш взял в свой сад», — подумал я.

На дальнем конце пустыря неожиданно вспыхнуло несколько фейерверков — струи желтых огоньков, зеленые шары из коробки.

— Ну и ну, — лаконично прокомментировал голос за моей спиной. Я обернулся и увидел двух мужчин, толкавших детскую коляску, заполненную старым картоном и деревяшками. За их спинами возвышалась доска, облепленная рекламой. На одном из рекламных объявлений значилось: «Мистер Смерть против южно-лондонского Вампира — Камберуэллские бани».

Люди на пустыре держались большими и маленькими группами. Мы шли по неровной земле, старательно обходя кучи мусора, скопившегося здесь за последний год. После набегов любителей костров в мусорных кучах остались только несгораемые предметы. Мы обогнули глубокую яму, одна группа людей резко выделялась на фоне яркого костра. Обогнавшие нас двое мужчин кидали деревяшки из коляски на горящий конус. Зеваки на другой стороне костра были словно нарисованы желтым мелом на доске, но прорисована у каждого была только одна сторона, другая же тонула в темноте и космах тумана. За костром четверо мужчин стояли вокруг одного из немногих сохранившихся деревьев. Я смотрел на желтое свечение пламени. Вдруг люди и дерево погрузились во мрак, зажегся маленький желтый огонек, кто-то из мужчин прикурил от зажигалки. Другой сказал: