Берлин - Париж: игра на вылет (СИ) - Страница 8

Если судить поверхностно, именно такой исход битвы микадо и царя представлялся естественным и неизбежным. Таким его воспринимала массовая публика и пишущая ей на потребу журналистская братия. Капитуляцию японцев крупнейшие европейские издания преподносили как логичный финал разборок Моськи со Слоном. Иные резоны от тузов политики, финансистов и офицеров генеральных штабов публично почти не обсуждались: достоянием прессы их рассуждения становятся редко.

Сам факт победы России в «очередной колониальной войне за наследие дряхлых Цинов», - так с легкого словца передовицы «Таймс» в Европе называли русско-японское выяснение отношений, баланс сил в мире серьезно не поколебал. Но последовавший за заключением Токийского договора блиц-визит кайзера Вильгельма II в Санкт-Петербург, и самое главное, – оказанный там высокому немецкому гостю прием, баланс этот изменил критически. И изменил, если судить по истерически возбужденному тону лондонской и парижской прессы, отнюдь не в пользу двух держав, в апреле прошлого года пришедших к «Сердечному согласию».

Но и эти события, прямо затрагивающие интересы сильнейших мировых игроков, померкли, превратившись в бледный фон того тектонического сдвига, который внезапно, без какого-либо видимого предзнаменования, произошел во внутренней политике России. В сфере её государственной жизни, где русские отличались особым консерватизмом и упрямо-твердолобым желанием сохранять формы и институты управления столетней давности. Обветшалые и явно неэффективные в современных условиях, зато привычные и не пугающие чиновничество чуждыми влияниями.

Правда, к удивлению Василия, наиболее важным и животрепещущим для европейцев оказалось вовсе не то, что апатично и тихо процарствовав десять лет, русский царь словно сорвался с узды. И по собственному почину, даже не проведя консультаций с Госсоветом, важнейшими министрами и ближайшими родственниками, объявил о скором введении в России начал парламентаризма, о повышении роли и расширении полномочий местного самоуправления территориями, а ткже о грядущей земельной реформе.

Главным же, на что обратили здесь внимание, и о чем голосила на все лады местная «прогрессивная, объективная и независимая» пресса, стал пакет законов Николая о труде. Его новое «Рабочее уложение», одним махом давшее российским пролетариям ощутимые преференции в сравнении с положением их братьев по классу в большинстве европейских стран. И в первую очередь в сравнении с англичанами и французами. Даже в Германии рабочие внезапно осознали, что им есть за что бороться, пусть трудовое законодательство Рейха и считалось самым передовым каких-то пару месяцев назад.

Вялая реакция «в Европах» на нашу бескровную революцию «сверху» в очередной раз убедила Василия в том, что подавляющему большинству здешней «цивилизованной» публики было, есть и будет «глубоко начхать» на то, как существует, чем дышит и кем управляется «варварская» шестая часть мировой суши к востоку от них. Если, конечно, из новостей оттуда не родится очередной повод возопить про «тюрьму народов» и «кровавых палачей-тюремщиков, душителей нового и прогрессивного». Или решительно заклеймить преступления режима «архаичной тирании», который, несмотря на «всем очевидный тлен и разложение», алчет видеть себя «всеевропейским жандармом».

Но то, что русские создали весьма неудобный прецедент, провоцируя неизбежное усиление борьбы трудящихся на Западе за новый уровень прав, привело большой бизнес и власти Европы в форменный «шок и трепет»! Делиться доходами с чернью в период роста монополий и усиления конкуренции на рынках, им совершенно не хотелось. Поэтому, с их точки зрения, содеяное нашим самодержцем граничило с преступлением.

С обидой и болью европейские воротилы и бонзы вспоминали, как шесть лет назад они смогли лихо отбиться от первой атаки царя на их барыши. Когда он, прикинувшись наивным человеколюбивым простаком, предложил державам сократить вооруженные силы и… остановить гонку вооружений! Тогда они сумели изящно выставить русского монарха на всемирное посмешище. И вот теперь прилетела ответка. Мстительный тихоня Романов нанес контрудар, получившийся зубодробительным…

Кстати, поначалу в наших верхах не предвидели отрицательного международного резонанса на новации в трудовом законодательстве. О столь далеко идущих последствиях просто не задумывались. Когда царь ознакомил с проектом указа Коковцова, тот сгоряча написал прошение об отставке, посчитав, что замыслы Государя неизбежно приведут к неконкурентоспособности и последующему краху нашей промышленности, тем более, что министр опасался преференций, данных немцам новым торговым договором. Об эффекте «кругов по воде» не подумал и Столыпин, раскритиковавший «опасный зажим» интересов заводчиков, чреватый, по его мнению, сворачиванием многих производств.

Однако Вадим убедил Николая, что оказавшись перед угрозой социальных взрывов, на Западе будут вынуждены вводить в законы о труде изменения с оглядкой на наши, российские инициативы, повышая тем самым прямые и косвенные доходы пролетариата. В свою очередь, это поднимет себестоимость и цены многих иностранных фабрикатов. И, слава Богу, расчет его оказался верным.

Но каково было удивление Вадика, когда во время вечерней прогулки в парке царь рассказал ему о том, что, несмотря на яростный прессинг противников осложнения жизни «эффективных собственников», настоял на своем он не только из-за доводов Банщикова. Николай счел, что пришло время отделять козлищ от агнцев: «На таком изломе можно четко разобраться, кто из капиталистов готов идти навстречу государственному интересу, а кому важна лишь мошна. Те заводчики, кто без ропота примут новые правила игры, со временем получат максимум преференций от государства. Те же, кто изойдут на истерики или, Боже упаси, дерзнут на какие-либо действия в пику принятым решениям, тридцать три раза потом пожалеют о своей глупости и жадности!»

По поводу роста угроз для личной безопасности, Николай со спокойной улыбкой заметил: «- Во-первых, Миша, Рубикон был перейден, когда вышел «Думский» Манифест. Его противники куда ближе ко мне, чем кто-либо из буржуа. Причем, как в прямом, так и в переносном смысле. Во-вторых, я вполне доверяю Дурново, Зубатову и Спиридовичу. А в-третьих, от судьбы не уйдешь. Все под Господом ходим, и царь, и простолюдин. Но то, что мы сейчас начали делать - богоугодно. И делается во благо всех, живущих в России. Кстати, реакция наших зарубежных недругов в этом лишний раз убеждает…»

Окрыленный победой, переступивший через самодержавные табу и страхи юности, Николай на глазах избавлялся от рецидивов тихушного византийства и нерешительности. Парадная, представительская сторона роли монарха, к неудовольствию многочисленной родни, занимала его все меньше. Он перестал, уповая лишь на Бога, тяготиться бременем единоличной ответственности за принимаемые решения и нашел, наконец, внутреннюю точку опоры в самом себе. В служении своему народу реальными делами, смысл которых, будь то внутригосударственные действия или внешнеполитические акции, необходимо рассматривать через призму пользы для всех его подданных, сегодня и на перспективу.

Государь всея Руси дозрел для того, чтобы властвовать, а не царствовать. И ЭТОТ Николай ни плыть по течению, ни почивать на лаврах, не собирался.

Естественно, отставка министра финансов принята не была. Столыпин же, проведя пару вечеров в компании Зубатова и Дурново, узнал для себя много нового о проблемах рабочего класса, успехах и подводных камнях при создании «полицейских профсоюзов», а заодно и о теории социально-экономического баланса интересов труда и капитала Льва Тихомирова, которого Председатель ИССП вновь «запряг» в созидательную работу.

Что же касается оттенков реакции европейцев на прилетевшую из Питера новостную «бомбу», особо потешила Василия плохо скрываемая ярость авторов статей в лондонских «Обсервер», «Вестминстер газет» и «Нэйвал энд милитари рекордс». В изданиях, где, как предупреждал его Петрович, адмирал Джон Фишер, свежеиспеченный Первый морской лорд, прикормил «с руки» и редакторов, и ведущих журналистов.