Береника - Страница 5

Паулин

Люби иль отврати от милой нежный взор

С тобой всегда во всем согласен будет двор.

Тит

Прекрасно помню я, как он низкопоклонно

Терпел и одобрял все низости Нерона

И, угождать любым готовый господам,

Злодея прославлял, припав к его стопам.

Я знаю этот двор и не нуждаюсь в лести.

Мне нужно мнение людей ума и чести,

И я хочу слова бесхитростные их

Услышать, Паулин, сейчас из уст твоих.

Ты клялся мне не лгать! Из страха и почтенья

Не выскажет никто другой неодобренья.

Чтоб поскорей узнать всю правду без прикрас,

Просил я помощи твоих ушей и глаз.

За дружбу цезаря пусть это платой будет:

Ты должен мне сказать, как Рим рядит и судит,

И искренность твоя да станет навсегда

Мне вольным голосом всеобщего суда.

Ты должен мне сказать, что город наш великий

Взаправду думает о нежной Беренике.

Ужель, назвав ее супругой, цезарь Тит

Народ нечаянной ошибкой оскорбит?

Паулин

Да, государь! Увы, никто в твоей столице

Назвать бы не хотел ее императрицей.

Пусть гордый стан ее и красота лица

Достойны и твоей порфиры, и венца,

И есть в ней римский дух, у чужеземцев редкий,

Но, государь, цари - ее отцы и предки.

Ты знаешь, есть у нас незыблемый закон:

Брак с чужеземцами нам запрещает он.

Законным отпрыском и гражданином Рима

Дитя такой любви считать недопустимо.

К тому же, некогда изгнав своих царей,

Мы имя царское, что было всех святей,

Возненавидели так яростно, что ныне,

Как память о былой свободе и гордыне,

Рим, верный цезарям, непобедимый Тит,

Ту ненависть в сердцах своих сынов хранит.

Сам Юлий, даже он, кто подчинил впервые

Своим велениям обычаи родные,

Своей женой назвать египтянку не смог,

Как яростно огонь любви его ни жег.

Антонию она была милее жизни.

Он стал изменником и славе и отчизне,

Но браком все-таки не сделал эту связь.

Он млел у ног ее, покуда, разъярясь,

Рим не настиг его в их царственных покоях

И смертью праведной не покарал обоих.

Прошли еще года. Калигула, Нерон, -

Увы, не обойти столь мерзостных имен!

Имевшие один лишь облик человека,

Поправшие все то, что люди чтут от века,

И те единственный уважили запрет:

И брака гнусного при них не видел свет.

Как требовал ты сам, тебе напомню честно,

Что Феликс, бывший раб, Палласа брат безвестный,

Став мужем двух цариц, почти достиг венца;

И раз уж быть правдив я должен до конца,

Скажу тебе о том, что знают все на свете:

С твоей возлюбленной в родстве царицы эти.

Ужели родине понравится твоей,

Что ложе цезаря разделит дочь царей,

Когда в краю, где рок назначил ей родиться,

Вчерашнего раба в мужья берут царицы?

Так, благородный Тит, в столице говорят,

И очень может быть, что нынче же сенат,

Опору обретя в тревоге всенародной,

Все это выскажет открыто и свободно

И что у ног твоих, мой цезарь, вместе с ним

О лучшем выборе тебя попросит Рим.

Готовься, господин, к достойному ответу.

Тит

Увы! Моей любви невыносимо это!

Паулин

Да, вижу, сильная тобой владеет страсть.

Тит

Сильней, чем думаешь, ее над Титом власть.

Мне каждодневное с царицею общенье

Потребность первая, мой друг, и наслажденье.

Признаться и в другом охотно я готов:

Я лишь из-за нее благодарил богов,

Что моего отца избрали благосклонно

И отдали ему Восток и легионы,

Чтоб Рим истерзанный вручил себя всего

Миролюбивости и разуму его.

Мне даже, - от тебя и этого не скрою,

На троне самому хотелось быть порою,

Хоть я, - поверь мне, друг, - костьми б с восторгом лег,

Чтоб дольше мой отец и жить и править мог.

Такое я таил безумное желанье

Затем лишь, что искал для милой воздаянья

За верность и любовь, что жаждал ей служить

И мир к ее ногам покорно положить.

И все же, несмотря на весь мой пыл великий,

На клятвы, что давал я щедро Беренике,

Теперь, когда ее возможно торжество,

Теперь, когда я сам люблю сильней всего,

Теперь, когда нам брак сулит вознагражденье

За пятилетнее жестокое томленье,

Я обречен сказать... О, как душа болит!

Паулин

Что? Что сказать?

Тит

Что долг расстаться нам велит.

Не ты на верный путь сейчас меня направил.

Я лишь затем тебя заговорить заставил,

Чтоб речи, Паулин, суровые твои

Последний нанесли удар моей любви.

Да, колебался я: любовь не уступала,

И хоть в конце концов все перед честью пало,

Так много сердцу ран в бою нанесено,

Что нелегко теперь излечится оно.

Пока другой вершил и правил судьбы мира,

Ничто моей любви не нарушало мира.

По Беренике я вздыхал пять долгих лет

И лишь перед собой во всем давал ответ.

Но вот пришло отцу мгновенье роковое.

Глаза ему закрыл я скорбною рукою

И понял, как в мечтах от жизни был далек

И как безмерен груз, что на плечи мне лег.

Не то что существу любимому отдаться

От самого себя я должен отказаться:

Богами отданы мне в руки мир и Рим,

Но должен я себя отдать за это им.

Народ следит за мной с тревогой и вниманьем.

Каким бы для него явилось предвещаньем,

А для меня - стыдом, когда б, поправ закон,

Блаженству предался я с той, в кого влюблен!

Решенье принял я, не зная, как же с нею

О жертве тягостной заговорить посмею.

Дней семь тому назад - и сколько раз с тех пор!

Пытался я начать жестокий разговор,

Но с самых первых слов - о, пытка роковая!

Язык мой путался, немея, застывая.

Я мог надеяться, что мой смятенный вид

О нашей участи ее предупредит;

Она же, подлинной не чувствуя угрозы,

То утереть сама мои хотела слезы,

То, увидав, как я безмолвно хмурю бровь,

Решала, что мою утратила любовь.

Нет, ложной мягкости суровость благородней.

С царицей свижусь я и все скажу сегодня.

Здесь друг мой Антиох. Пускай весь груз забот

О той, с кем расстаюсь, он на себя возьмет

И с нею на Восток далекий возвратится.

Да, завтра вместе с ним покинет Рим царица.

Мы встретиться должны - увы! - в последний раз,

И от меня она узнает все сейчас.