Беременность не болезнь - Страница 33
– Эй! – я бросился наперерез, враз забыв о своем животе. – Это не мое случайно?
– Емельянов? – спросила сестра. – Тогда ваше. Смотрите, какая красавица!
Я посмотрел. Больше всего «красавица» напоминала полено, плотно обмотанное пеленкой. Ничего человеческого (тем более – вызывающего умиление) в сморщенном фасном личике не наблюдалось. Существо открыло ротовое отверстие и заскрипело.
– Вылитый папа! – заявила сестра и укатила мое сокровище дальше по коридору.
Видимо, она установила фамильное сходство по количеству глаз, ушей и носов.
**
Время – штука странная. В момент, когда отходишь от наркоза, кажется, что каждая секунда тянется час, а потом об этом и вспомнить нечего. Что я делала в реанимации? Заснула, потом проснулась. Все.
Помню, что надоедливая медсестра каждые пять минут меня будила и задавала дурацкие вопросы. Как потом выяснилось, это происходило раз в час. Помню, что разговаривала с Сергеем по телефону, и он мне в трубку что-то кричал, а я с трудом выдавливала из себя междометья. И в очередной раз потряс оптимизм врачей. Когда я спросила, когда мне покажут ребенка, медсестра радостно ответила:
– Если педиатр не пришел, значит, все хорошо. Они приходят только если плохо.
С Наташкой мы воссоединились только через сутки, когда меня выперли из реанимации и перевели в послеродовое отделение. Честно говоря, никакой радости я не испытала. В связи с переводом Мне забыли сделать обезболивающий укол, я долго перемещалась по лестницам с этажа на этаж и жутко устала, пока обустраивались на новом месте. И тут мне приносят Наташку. Хоть бы предупредили!
Пока я ходила беременная, все время представляла, что у меня в животе маленькая Маша. Или, по крайней мере, что-то очень сильно на нее похожее. А мне принесли совсем не Машу. Ну ни капельки не похоже. Красненькая вся, в уродских больничных пеленках, запелената так, что щеки висят, и глаза как щелочки. И пахнет от нее какой-то карболкой. Медсестра плюхнула ее рядом со мной на кровать.
– Первый ребенок?
– Нет, второй.
– А, ну тогда кормите. И ушла.
И тут Наташка открыла глаза. Оказалось, что они у нее огромные – синие-синие и обалденно красивые. Я просто утонула в этих глазах. Некоторое время мы сосредоточенно рассматривали друг друга. Причем у Наташки взгляд был намного осмысленнее. По крайней мере, через пару минут, когда в нем совершенно отчетливо начало читаться: «Мама, ну что ты смотришь? Есть давай!»
Когда медсестра пришла забирать ребенка я опять оказалась к этому совершенно не готова. Как забирать! Я еще не насмотрелась!
– Завтра отдам вам ваше сокровище. Насмотритесь еще. А сегодня поспите, пока дают. Последний раз.
Трудно сказать, помню ли я последующие несколько дней.
Кое-что навсегда врезалось в память. Катя, которую выкатили из операционной вслед за скрипучим детенышем. Мой приезд на работу, когда я ходил от человека к человеку и рассказывал главную новость своей жизни. По-моему, я сделал несколько кругов, но никто не поправил меня- все смеялись и поздравляли.
Еще помню, что в первый же день мне нужно было накупить кучу всяких тряпок и предметов. В частности, следовало приобрести коляску и кроватку. Мне сказали (еще до Рождества), что можно пока купить что-то одно, но что именно? Я взял бутылку коньяка и бутылку «Мартини» и двинулся по соседям за советом. Советы выпали из памяти, но на следующий день дома обнаружились все необходимые предметы туалета новорожденного, а также довольно крепкая деревянная кроватка. Но коляску я тоже купил тем же вечером.
Очень хорошо помню, как Катя с новороаденной стояли у окна палаты, а мы с Машкой прыгали внизу (и еще неизвестно, кто прыгал активнее).
Я, конечно, был счастлив. Наверное. Нет, я точно был счастлив. Не могло оказаться по-другому. Я бы набил лицо всякому, кто усомнился бы в моем отцовском счастье. Но, с другой стороны, я отчетливо вспоминаю шок, когда я осознал, что теперь в нашей спальне будет располагаться еще одна кровать, а в ней – еще одно живое и (потенциально) разумное существо. И это не Машка, которая сама о себе позаботиться сможет. Помню суеверный ужас, когда я впервые осознал, что вон в том окне – моя собственная дочь. Плоть от плоти. Даже не осознал, а почуял.
Помню, как во время очередного обмывания Наташки один из соседей хлопнул меня по плечу и объявил:
– Значит, девка? А у меня пацан! Три года уже парню. Возьмешь в зятья?
И мне не было смешно. Я понял, что напрягаюсь, когда какой-то незнакомый трехлетний мужик посягает на мою дочь.
Словом, запечатленных событий осталось много, но в цельную картину они так и не сложились. Все случилось слишком неожиданно. У женщины больше возможностей подготовиться к появлению на свет продолжателя рода. Она девять месяцев таскает в себе это существо, чувствует его первые движения. А муж… а что муж? Головой он все понимает, может прочитать лекцию о внутриутробном развитии, но когда маленький живой человечек оказывается у него на руках, а все вокруг уверяют, что это – его дочь… Это фокус покруче копперфильдовских.
**
Только 30 декабря до меня дошло, что на дворе Новый год. То есть я догадывалась, что он будет, но что буквально завтра, сообразила только что.
Мы с Наташкой окончательно обжились в новой палате. Я ее переодела в Машкины ползунки, и она сразу стала родная и запахла сладким молочком. Позади осталась послеродовая депрессия. Я всегда говорила* что фраза: «На третьи сутки после родов у женщины может внезапно испортиться настроение» – не полностью отражает ту гамму чувств, которую испытываешь в этот момент. Вселенская скорбь и неземная тоска в одном флаконе – вот приблизительные аналоги этого состояния. Сначала я расплакалась, потому что проснулась и не обнаружила в телефоне 8М8КН от Сергея. Что же это он, проснулся и о нас не думает? Потом я обрыдалась, потому что Наташка отказалась есть. Потом пришла врач и как-то не так мне улыбнулась… А потом я вышла в коридор и столкнулась с зареванной соседкой по реанимации.
– А у тебя что случилось?
– У меня у соседки по палате ребенок всю ночь ревел. Его так жа-а-алко…
И в этот момент я поняла, что мне тоже жалко этого ребенка. Так жалко, что я сейчас заплачу.
Коллективное рыдание прервала проходившая мимо акушерка.
– У-У-У, девочки, какие вы хорошенькие. Вы плачьте, плачьте, не держите в себе. Только не увлекайтесь, а то ребеночки нервничать будут. Пойдемте, я вам валерьяночки налью. Все на Новый год будут шампанское пить, а вы, значит, валерьяночку.
Видимо у акушерки был очень большой опыт по оживлению таких, как мы, потому что через несколько минут мы уже смеялись, стоя у нее на посту.,
– А вы попроситесь у врача, вас на Новый год домой отпустят. Толку вам здесь валяться, все равно не до вас будет. Потом приедете второго, швы снимут. Как раз уже все протрез… в себя придут.
К концу фразы в акушерке проснулась профессиональная гордость.
Врач согласилась меня отпустить с тщательно скрываемою радостью.
– Но только ты ничего не готовь. Твоя задача лежать на диване и есть. А тебе периодически должны подносить ребенка. А потом уносить, когда покормишь. Понятно?
Понятно-то понятно, только маловероятно…
Я как в воду глядела – полежать мне не дали. Но вовсе не потому, что заставляли что-то делать, об этом не могло быть и речи, а потому что к нам все время кто-то приходил. Зашел Петрович, сменяясь с дежурства, потом пришла Люда, принесла тарелку пирожков, потом пришли сестрички из 129-й квартиры, позвали Машку к себе. Я им сдуру рассказала про то, как у нас дома дети накануне Нового года ходят по квартирам «колядовать» и им за это дают много вкусного. У детей загорелись глаза, я торопливо добавила, что это можно делать только со взрослыми.