Берег Утопии - Страница 52

Огарев (Ветошникову). Если у вас, Ветошников, получится сделать несколько копий по приезде в Петербург…

Ветошников (колеблется). Да… хорошо.

Герцен (Огареву). Я добавил несколько строк для Чернышевского о том, что если «Современник» закроют, то мы будем печатать его в Лондоне.

Ветошников уходит.

На сцене остается лишь привычная группа близких друзей – Герцен, Натали, Огарев, Бакунин и Тургенев.

Огарев вырывает страницу из своего блокнота и присоединяется к остальным.

Натали (Тургеневу). Я положила грелку вам в постель.

Огарев. Ты надолго приехал?

Тургенев. На неделю. Я покупаю собаку.

Натали. Бульдога?

Тургенев. Нет, охотничью.

Огарев. Но ведь она не знает русского языка.

Бакунин (Огареву). Читай.

Огарев (читает из своего блокнота). «Земля и Воля! Эти слова звучат так привычно. Земля и Воля были темой каждой нашей статьи. Землей и Волей была пропитана каждая страница наших лондонских изданий. Мы приветствуем вас, братья, на общем пути…»

Бакунин. Отлично! Мы должны взять на себя руководство всей сетью в России.

Герцен. Ага, теперь, значит, это уже «мы». Теперь «Земля и Воля» – твой новый конек? «Колокол» двигал Россию – или, во всяком случае, помогал двигать ее вперед мучительные шесть лет. А теперь эти мальчишки предлагают нам стать их лондонским представительством?

Бакунин. Ты мне отвратителен, в самом деле. Мы не можем вечно сидеть сложа руки, пока тысячи этих отважных молодых людей…

Герцен. В самом деле, ты как наша Лиза! (Огареву. )Ты же так не считаешь, верно?

Огарев (неловко). Если бы они были сильны, мы бы им были не нужны. Все дело в том, чтобы протянуть руку помощи.

Герцен. Нет, все дело в том, во что верят они и во что не верим мы – в тайную революционную элиту.

Тургенев. Совершенно верно.

Герцен. А к тебе-то это какое имеет отношение?

Тургенев. Яс тобой согласен.

Герцен. Ты со всеми согласен понемногу.

Тургенев. Ну, до какой-то степени.

Герцен (Огареву). Нам придется подписаться под тем, в чем мы отказались поддерживать Чернышевского, – под призывом к насильственной революции.

Огарев. Но мы все на стороне народа, правда?

Герцен. Народ сам создаст свою собственную Россию. Нужно терпение. Почему мы должны доверить репутацию «Колокола» птенцам, которые погибнут, не вылетев из гнезда?

Огарев. Потому что у нас нет выбора. Пусть «Земля и Воля» – это всего двенадцать человек, – они единственные, кто не отвернулся от мужиков.

Бакунин. Что ж – двое против одного.

Герцен (срывается). У тебя нет голоса, а я еще не проголосовал.

Натали (Герцену). Ник прав. Ты не ошибаешься, но Ник прав.

Тургенев. Вот видите?… Дома у нас были английские часы с маленьким латунным рычажком, где было написано (с акцентом) «Strike – Silent»… Нужно было выбирать. Это были первые английские слова, которые я выучил. «Бой – тишина». Уже тогда мне это казалось неразумным… У одного болит голова, а другому никак нельзя опоздать на встречу.

Герцен. Да отстань ты со своими часами! (Огареву.) Ну… печатай тогда!

Бакунин (радостно). Ты не пожалеешь!

Герцен (одновременно раздраженно и с любовью). Михаил! Я не должен на тебя сердиться. В тебе сидит бацилла колоссальной энергии, на которую нет спроса. Но когда я вспоминаю тебя в Париже… где все, что у тебя было, это – сундук, раскладная кровать и оловянная миска для умывания…

Бакунин. Прекрасное было время.

Входит горничная с чаем.

Тургенев (горничной). Tea! Thank you so much![106]

Бакунин (Герцену). Что ты думаешь о Корфе? Нам повезло, настоящий офицер. Я его отправляю в Валахию, а потом разведать обстановку на Кавказе.

Герцен. В Валахию, а потом разведать обстановку на Кавказе.

Бакунин. Ничего нет смешного.

Герцен. Тебе попался молодой, застенчивый человек, который хочет доказать свою преданность и ради этого готов сделать все, о чем ты его попросишь. Он приехал в Лондон, чтобы увидеть Всемирную выставку в Кенсингтоне, а ты отправляешь его в Валахию. Зачем? Ты же знаешь, что тебе ничего не нужно в Валахии.

Бакунин. Откуда тебе известно, что мне там ничего не нужно?

Герцен. Потому что, если бы тебе там что-то было нужно, ты уже неделю постоянно говорил бы мне об этом. А вся эта чепуха с тайными поездками, секретными шифрами, фальшивыми именами, невидимыми чернилами – это все детские игры. Неудивительно, что Лиза, единственная из всех нас, полностью уверена в тебе. Ты посылаешь шифрованные письма и вкладываешь ключ к шифру в тот же конверт, чтобы адресат мог прочитать письмо.

Бакунин. Признаю, это была ошибка, но события разворачиваются слишком стремительно.

Герцен. Где? В Валахии?

Бакунин. Так. Мое уважение к тебе безгранично. Я тебя искренне люблю. Я надеялся, что смогу присоединиться к твоему лагерю, но твое высокомерное снисхождение к твоим… к тем, кто… короче говоря, будет лучше, если мы станем работать независимо и, если получится, останемся друзьями. Мне очень жаль, но ничего не поделаешь. (Уходит.)

Огарев. Надо его вернуть. Нельзя так.

Герцен. Он завтра вернется сам, как ни в чем не бывало.

Огарев, расстроенный, торопится за Бакуниным.

Тургенев (Огареву). Спокойной ночи! (Пауза.) Я неважно себя чувствую.

Натали реагирует так же, как Огарев, но резче, и выходит.

Кстати, я был на Всемирной выставке в Кенсингтоне…

Натали возвращается.

Натали. Тата ждет меня. Ты отпустишь ее в Италию с Ольгой?

Герцен. Пока что никто не едет ни в какую Италию.

Hатали. Ты не можешь запретить Мальвиде жить, где она хочет.

Герцен. Но я могу не отпустить с ней Ольгу. Эта женщина сначала спрашивала, может ли она взять Ольгу на зиму в Париж, а теперь предлагает переехать с ней жить в Италию, потому что ты…

Натали резко поворачивается на каблуках.

А теперь еще и Тата хочет ехать с ними. Так вот, никто никуда не поедет!

Натали уходит.

Тургенев. В Кенсингтоне каждая страна мира имеет раздел, где демонстрирует свой уникальный вклад в достижения человечества. Но ни один из русских экспонатов – самовар, лапти, хомут – не является, в сущности, русским изобретением. Все они были завезены откуда-то еще сотни лет назад. И когда я ходил по выставке, мне пришло в голову, что если бы России не существовало, то ничего на этой громадной выставке не изменилось бы, вплоть до гвоздя на сапожной подметке. Помоги нам Господь, даже Сандвичевы острова демонстрируют какой-то особый тип каноэ. Но только не мы. Нашей единственной надеждой всегда была западная цивилизация, усвоенная образованным меньшинством.

Герцен. Но под цивилизацией ты понимаешь лишь твой образ жизни, твои удобства, твою оперу, твое английское ружье, твои книги, разбросанные на дорогой мебели… Как будто жизнь европейского высшего света – единственная жизнь, связанная с развитием человечества.

Тургенев. Так и есть, если ты один из них. Я в этом не виноват. Если бы я был туземцем с Сандвичевых островов, то, скорее всего, высказывался бы за восемнадцать способов применения кокосового ореха, но я не с Сандвичевых островов. Именно поэтому, несмотря ни на что, мы с тобой на одной стороне.

Герцен. Но я пробивал свой путь, теряя кровь, потому что мне это было важно, а ты сидишь в моем окопе, надвинув шляпу на глаза, потому что для тебя ничто на самом деле не имеет большого значения. Вот почему, несмотря ни на что, мы никогда не будем на одной стороне.

Тата босиком и в ночной рубашке выбегает к Герцену.

Тата. Почему мне нельзя ехать? Мне почти восемнадцать! Я хочу быть художником, от этого зависит вся моя жизнь!

Герцен. Хорошо – хорошо – поезжай! И Ольга тоже! Париж или Флоренция, какая разница? Тата, Тата, не забывай русский язык… (Обнимает ее.)