Берег Утопии - Страница 46

Огарев (между тем). Крестьяне не могут ждать, пока у Лизы появятся внуки. И «Колокол» тоже не может…

Герцен. Мы заявили свою позицию – отмена пером или топором, только топор приведет к катастрофе.

Огарев. Мне эта позиция не кажется предельно ясной…

Саша. Там Натали с каким-то гостем.

Из дома выходит Тургенев; он в цилиндре и с бутоньеркой в петлице смокинга.

Тургенев. Друзья!

Герцен. Тургенев!.. Возвращение скитальца.

Тургенев. О, мне всегда казалось, что я русский путешественник. Как вы поживаете, господа? Саша уже совсем молодой человек… А Ольга с нами? Нет, не с нами. Так что я не смогу отправить ее в дом…

Герцен. Какие новости? Рассказывай немедленно.

Тургенев. Прежде всего успокойте меня, скажите, что ружье, которое я заказал у Ланга, было доставлено к вам в целости и сохранности.

Герцен. Оно здесь. Мы его даже не вынимали из ящика.

Тургенев. Ну, слава богу. Я беспокоился, учитывая вашу привычку переезжать с места на место, будто за вами гонится полиция.

Огарев. Саша, может быть, предложишь гостю выпить…

Тургенев. Нет, ничего не нужно. (Саше.) У меня поручение от Натали. Она просит разыскать Тату, живую или мертвую, и тогда больше ни слова не будет сказано сам знаешь о чем.

Саша. Я не знаю о чем. (Смеется.) Тату?

Тургенев. Я только цитирую… И Ольгу, если увидишь.

Саша. Она всегда прячется. Вы собираетесь в оперу?

Тургенев (сбит). В оперу?… Почему?

Огарев. Он имеет в виду твой наряд.

Тургенев. А…

Огарев. Как обстоят дела с твоей оперной певицей?

Тургенев. Огарев, это несколько бесцеремонно.

Огарев. Ну, я несколько пьян. (Саше.) Он собирается в свой клуб.

Тургенев (Саше). Живую или мертвую.

Саша уходит, зовя Тату.

(Конфиденциально.) Небольшое затруднение, связанное со свекольным соком на щеках. (Огареву.). Я езжу в клуб. Я состою членом в «Атенеуме». Полагаю, вы согласитесь, что никому из ваших курьеров не удавалось заметать свои следы с таким шиком. Я оставил в доме пакет с письмами и последний номер «Современника», хотя, видит Бог, удовольствия он вам не доставит. Каким образом журнал, основанный Пушкиным, попал в руки этих литературных якобинцев? А на прошлой неделе, в Париже, я познакомился с Дантесом, убийцей Пушкина. И никогда не угадаете где. На обеде в российском посольстве! Вот что наши властители думают о литературе.

Огарев. Ты оттуда ушел?

Тургенев. Ушел? Нет. Да, следовало бы. Мне это не пришло в голову. Может быть, зайдем в дом? Здесь сыро.

Герцен. В доме тоже сыро. Брось, с тобой все в порядке.

Тургенев. Откуда ты знаешь? У тебя же нет моего мочевого пузыря.

Огарев. Сколько ты был в Париже?

Тургенев. Почти нисколько; я был… за городом, охотился. (Огареву.) Да, с моими друзьями – Виардо.

Огарев. Ходят слухи, знаешь ли, что она тебе ни разу не позволила… Это возмутительно! (Уходит по направлению к дому.)

Тургенев. Что с ним такое?

Герцен. Ему нужно выпить.

Тургенев. Сомневаюсь.

Герцен. Какие новости из дома?

Тургенев. Собираюсь отдать свой новый роман Каткову.

Герцен. В «Русский вестник»? Все подумают, что ты присоединился к лагерю реакционеров.

Тургенев. Что поделаешь. Ты же видел, что эти бандиты, Чернышевский с Добролюбовым, сделали с «Современником». Они меня презирают. У меня еще осталось чувство достоинства… Ну, не говоря уже о художественных принципах. А ведь я защищал Чернышевского, помнишь, когда в своей первой статье он вдруг открыл, что нарисованное яблоко нельзя съесть, а значит, искусство – бедный родственник реальной жизни. Я тогда его поддержал. «Да, – говорил я, – да, пусть это бред недоразвитого фанатика, вонючая отрыжка стервятника, ничего не понимающего в искусстве, но, – говорил я, – тут есть нечто, что нельзя оставить без внимания; этот человек почувствовал связь с чем-то насущным в наш век». Я пригласил его на обед. Это его не остановило, и он использовал мой последний рассказ как дубину, которой он меня же и поколотил за то, что герой моего рассказа – нерешительный любовник! Очевидно, это означает, что он либерал. Ах да, вот еще что. Слово «либерал» теперь стало ругательным, как «недоумок» или «лицемер»… Оно означает любого, кто предпочитает мирные реформы насильственной революции – то есть таких, как ты и твой «Колокол». Наше поколение кающихся дворян выглядит очень некрасиво, Добролюбову, знаете ли, всего лет двенадцать – не больше. В любом случае он ребенок, пусть ему будет хоть двадцать два. Меня познакомили с ним, когда я заглянул в редакцию. Угрюмый тип, совершенно без чувства юмора, фанатик, мне от него не по себе стало. Я пригласил его на обед. Вы знаете, что он ответил? Он сказал: «Иван Сергеевич, давайте оставим наш разговор. Мне от него делается скучно». И отошел в дальний угол комнаты. Я – их ведущий автор! То есть я им был. (Пауза.) В них есть что-то любопытное.

Герцен. «Very dangerous!».[103] Эти люди, кажется, читают только ту часть «Колокола», которая приводит их в ярость. Чернышевский нас осуждает за то, что мы поддерживаем царя в его борьбе с рабовладельцами. Но, будь то реформа сверху или революция снизу, мы сходимся на том, что освобождение крестьян есть абсолютная цель.

Тургенев. А потом что? «Колокол» скромничает, как старая дева, но время от времени вы с Огаревым не можете удержаться, чтобы не задрать ваши юбки и не показать, что под ними прячется; а там – глядь! – русский мужик! Он совсем другой, чем эти западные крестьяне, такой простой и неиспорченный; вот только подождите, и он покажет всем этим французским интеллектуалам, как русский социализм искупит их обанкротившуюся революцию и раздавит капитализм в колыбели, в то время как буржуазный Запад идет своей дорогой к голоду, войне, чуме и бесполезной мишуре сомнительного вкуса.

Вы просто сентиментальные фантазеры. Перед вами человек, который сделал себе имя на русских крестьянах, и они ничем не отличаются от итальянских, французских или немецких крестьян. Консерваторы par excellence.[104] Дайте им время, и они перегонят любого француза в своей тяге к буржуазным ценностям и в серости среднего класса. Мы европейцы, мы просто опаздываем, вот и все. Вы не возражаете, если я опорожню свой моче вой пузырь на ваши лавры? (Отходит.)

Герцен. А разве вы этого еще не сделали? Ну и что, если мы кузены в европейской семье? Это не означает, что мы обязаны развиваться точно так же, зная, куда это приведет. (Сердито.) Я не могу продолжать этот разговор, пока ты…

Его перебивает испуганное восклицание Тургенева из-за сцены. Ольга выбегает из-за лавровых зарослей, пробегает мимо и скрывается. Тургенев возвращается в замешательстве.

Тургенев. Подслушивала. Убежала, словно лань. Вот такого роста. Должно быть, пропавшая Ольга.

Входят Татаи Саша. Огарев и Натали выходят из дома.

Герцен. Там у нее дрозд живет. В гнезде.

Натали (зовет Ольгу). Оля! Домой!..

Ольга бежит к дому.

Тата (Тургеневу). Там у нашего дрозда гнездо.

Саша (о Тате). Живая.

Натали. Тата, вот ты где… У меня что-то есть для тебя.

Тата. Что?

Натали. Ну, я не стану говорить, раз у тебя такое лицо… На, держи. (Дает Тате маленькую баночку с румянами.)

Тата. Румяна?… О, спасибо, Натали… Извини меня.

Натали и Тата заключают друг друга в объятия со слезами, благодарностями, извинениями, прощениями и т. д.

Герцен (Тургеневу). Ты все успел?

Тургенев отрицательно качает головой.

Тата. Можно, я пойду попробую?

Натали. Дай-ка я.

Герцен. Что тут у вас?

Натали слегка румянит щеки Таты.

Натали. Женские дела. Смотри, не выходи так на улицу.