Берег Утопии - Страница 14

Чаадаев. Если позволите, я замечу вам, как ваш почитатель. Вы наживаете врагов не столько вашими убеждениями, сколько вашими… вашим стилем. Люди к нему не привыкли.

Белинский. А что мне делать? Ведь книга меня не под локоток берет, а за горло хватает. Мне нужно успеть шлепнуть мои мысли на бумагу, пока они не растерялись, да еще и поменять их на ходу, здесь все годится, тут не до стиля, тут дай Бог без сказуемого не остаться.

Чаадаев. Да… интересное время. (Собирается уходить, но колеблется.) Я, кстати, принес тут кое-что для Надеждина. Произведение не новое. Возможно, вы с ним уже знакомы. (Передает рукопись Белинскому, который несколько мгновений изучает ее.)

Белинский. Но…

Чаадаев. Вероятно, для публикации не подойдет.

Белинский. Что вы, наверняка все не так уж плохо.

Чаадаев. Я имею в виду для публикации в России.

Белинский. А, ну да.

Чаадаев. Я разделяю ваши чувства, здесь есть даже ваши обороты… (Беретрукопись.) Позвольте… вот, например: «…nous sommes du nombre de ces nations qui ne semblent pas faire partie intégrante du genre humain, qui n'existent que pour donner leçon au monde…»[26]

Белинский (притворяется). Ara. Ну да… конечно… в самом деле…

Чаадаев. Каким образом мы превратились в Калибана Европы? Мы стоим на одной ноге, не так ли, и должны повторить весь курс образования человека, который мы не усвоили. (Показывает.) Вот отсюда читайте.

Белинский. Я потом прочту.

Чаадаев. Что ж… (снова собирается уходить) надо полагать, Надеждин меня известит, если он решится схлестнуться с цензором.

Белинский (смотрит в страницы). Да… Да…

Чаадаев уходит с ощущением некоторой неловкости.

Убедившись, что Чаадаев ушел, Белинский впадает в приступ яростного самоуничижения. Он бьет себя, колотит мебель и, наконец, начинает кататься по полу.

Чаадаев возвращается и застает Белинского за этим занятием.

Чаадаев. Виноват, целиком моя ошибка. Я пришлю вам текст на русском. (Кланяется и уходит.)

Белинский садится за стол и кладет лицо на руки.

Белинский спит за столом, положив голову на руки. Он просыпается, когда входит Михаил.

Михаил. Белинский…

Белинский. А, Бакунин… прости… Заходи! Очень рад. Садись. Который час?

Михаил. Не знаю. Надеждин здесь?

Белинский. Нет. Он у цензора, бьется за статью.

Михаил. Черт… Ну ничего, слушай, сколько у тебя при себе денег?

Белинский. У меня? Ты извини, если бы у меня были…

Михаил. Я в долгие прошу.

Белинский. Ну… у меня рублей пятнадцать.

Михаил. Для начала хватит. Это будет гонорар за статью, которую я написал для «Телескопа». (Дает Белинскому несколькостраниц.) Жаль, тебя не было на последнем собрании. Мы со Станкевичем открыли новую философию.

Белинский. Я был на последнем собрании. Может, подождешь, пока Надеждин вернется? Ах, так это перевод… Фихте.

Михаил. Станкевич все проверил перед отъездом. Он отправился лечить чахотку на Кавказ. Кажется, тебе тоже туда пора. Как ты считаешь?

Белинский. Да как же я могу?…

Михаил. Конечно, ты прав, тебе нужно сначала прочитать перевод. Фихте – вот наш человек! Теперь понятно, почему раньше все было как-то не так. Шеллинг старался меня убедить, что я всего лишь крошечная искорка сознания в Великом океане бессознательного. Но от моего Я так просто не избавишься! Каким образом я знаю, что существую? Вовсе не благодаря размышлениям! Размышляя, я исчезаю. Я знаю, что существую, когда чайка гадит мне на голову. Мир существует там, где я с ним взаимодействую. (Показывает с горбушкой черствого хлеба, которую он хватает со стола.) Я не потому ем хлеб, что он пища, а он пища оттого, что я его ем. Потому что я так решил. Я так повелел. Мир существует лишь как отпечаток моего Я. Собственное Я – это все, кроме него, ничего не существует. Наконец-то у нас есть философия, в которой все сходится! Можешь почитать, пока я напишу письмо. Сиди, сиди, я сяду за надеждинским столом.

Белинский. Нет, не заходи туда, там его дожидается…

Михаил. Скажи, Белинский, что ты знаешь о Соллогубе? Говорят, он пишет.

Белинский. Он фат. Пишет о светском обществе. Не то чтобы заслуживает презрения, но цена ему грош.

Михаил. Красив собой? Ловкий наездник, меткий стрелок – из этих? Ничего, все равно я его отважу. Вроде бы он волочится за бедной Татьяной – Натали получила письмо от сестер… Ой, я забыл… (Открывает дверь и кричит.) Эй, человек!.. Попроси мадемуазель Беер подняться!.. Между прочим… (Дает Белинскому несколько визитных карточек.) Я тебе показывал? «Monsieur de Bacounine… Maоtre de mathématiques…»[27]

Белинский. Ты мне уже давал. Нашел себе учеников?

Михаил. Не все сразу. Кстати, если ты узнаешь о ком-нибудь… Отец меня подвел, очень подвел. Попытался упечь меня к губернатору в Тверь. Сам виноват, что я распрощался с родным очагом… Но, Господи, как я иногда скучаю по дому. Да еще Станкевич уехал из города, и Бееры скоро отправляются в деревню… Я подумываю, не простить ли его. Может, ты приедешь к нам погостить?

Белинский. Погостить?

Михаил. В Премухино. Будем вместе изучать Фихте.

Белинский. Ну, я там буду глупо выглядеть.

Михаил. У нас там все довольно скромно. Все, что тебе нужно, – это новая рубашка… Рублей пятнадцать, я больше тебя никогда ни о чем не попрошу.

Белинский. Я не могу дать. Извини, я… у меня намечается встреча.

Михаил (без обиды). Еще одна провинциальная девка?

Белинский. Нет, та же самая.

Натали появляется позади него.

По крайней мере, она настоящая женщина, хоть и девка.

Михаил (обращаясь к Натали). Он не тебя имеет в виду.

Натали (покорно). Я знаю.

Михаил. Я собираюсь написать Татьяне, пока я здесь.

Белинский. Мадемуазель Беер…

Натали. Здравствуйте, Виссарион. Вас не было на философском кружке.

Белинский. Я был.

Тем временем Михаил наполовину зашел во внутреннюю комнату, но вернулся.

Михаил. Там кто-то спит.

Белинский (нервно). Я же тебе говорил…

Михаил. Кто это?

Белинский. Строганов. Издатель.

Михаил. Ничего, я его не потревожу. (Уходит во внутреннюю комнату и закрывает дверь.)

Белинский. Хотите присесть?

Натали. Спасибо. (Садится.) Вот теперь стул существует. И я существую в том месте, где соприкасаюсь со стулом.

Белинский. Фихте на самом деле не имел в виду… Он говорил об отпечатке сознания на природе… о собственном Я.

Hатали. По крайней мере, у Фихте мы все равны. Не то, что Шеллинг. У того нужно было быть художником или философом, гением, чтобы служить моральным примером для нас, простых смертных.

Белинский. Да! Совершенно верно! Полная демократия в области морали! Фихте нас снова посадил в седло!

Натали. У Татьяны есть поклонник, граф Соллогуб. Мне ее сестры писали. Не нужно было говорить Мишелю – он теперь настроен против него и хочет, чтобы Татьяна отослала назад графские письма. А с какой стати она должна это делать? Женщина создана для того, чтобы ее боготворили. По крайней мере, русская женщина. Или немка, разумеется.

Белинского отвлекает шум голосов из внутренней комнаты.

(Внезапно.) Эта ваша настоящая женщина – Жорж Санд?

Бормотание за дверью становится оживленней и добродушней. Михаил смеется.

Белинский. Интересно, что там происходит.

Натали (с неожиданной страстью и гневом). Как вы смеете обзывать ее девкой? Жорж Санд освободила себя из женского рабства! Она святая!

Белинский (озадаченно и с тревогой). Ну что вы…

Натали (начинает рыдать). Я хочу быть француженкой. Или испанкой или итальянкой или даже норвежкой. Хоть голландкой!.. Или любой…