Бераника. Медвежье счастье (СИ) - Страница 20

Лисандр только вздохнул. Он уже давно не пытался отлынивать, особенно когда я наглядно — на его старом камзольчике — продемонстрировала, насколько рубка дров каждый день в течение месяца изменила его фигуру. В плечах одежка уже трещала так, что и натягивать было страшно. Но и поленница под камышовой крышей росла не по дням, а по часам.

Лис ошалел и возгордился собой — любому мальчишке доказательство его взросления и силы по нраву. А я вздохнула — новую-то одежду на этого юного Шварценеггера мне из чего-то шить… а осеннюю-зимнюю обувь?! Это вам не тряпочные тапочки. Это посложнее.

Но в целом мы справлялись, и я смотрела на жизнь с оптимизмом. Самая главная крестьянская валюта уже на подходе — все горшки были заняты постепенно забродившей ягодой.

Ну да. Самогон — это то, без чего в селе не выжить. Уж мне ли не знать. И крышу крыть, и огород копать, и дров привезти, и… и что угодно можно купить на эту жидкую валюту. А главное — мужскую силу нанять там, где мы с детьми сами не справимся.

Конечно, в деревне самогон всегда гнали чуть ли не в каждом дворе. Несмотря ни на какие запреты. Но… но.

Это дело тоже имеет множество своих хитростей, а «потребитель», хоть и неприхотлив частенько, быстро распробует, после какого пузыря у него поутру башка не трещит, а во рту нет привкуса кошачьей мочи. Да и пьется хороший продукт мягонько, но жарко.

Вот уж тут меня учить не надо. Столько хитростей в памяти осело — впору академиком самогоноварения заделаться. Сделать градус из ничего — и то умею, а уж когда лес под боком… Кстати, березовый уголь надо в закрытой посуде без доступа воздуха прокалить. Активированный пригодится, не только самогон отфильтровать, но и для других целей.

Жизнь налаживалась. Пока в один прекрасный день у меня по спине не пробежал знакомый холодок — я узнала это ощущение. Лейтенант едет. И он чем-то встревожен… и очень сильно.

Вежеслав Агренев:

Я так и не решился заговорить с Беран о бумагах ее мужа. Сам не знаю, мне вдруг показалось низко пользоваться ее бедственным положением ради собственных целей. Хотя буквально за несколько минут до этого я ничего плохого в равноценном обмене не видел — я помогаю ей, она мне.

Приехал, посмотрел… и слова замерзли на языке. Я мужчина или нет?! Она, хрупкая женщина, может так мужественно переносить невзгоды, не сдается, не бросает чужих ей по сути детей.

Я почувствовал, что должен помочь. Просто помочь, ничего не прося взамен, иначе никогда больше не смогу уважать себя. А мое дело… столько лет ждало и еще подождет. Брату уже некуда торопиться. Он бы меня понял.

Может быть, потом. Когда у Беран Аддерли и ее детей все будет по-настоящему хорошо, я вернусь к нужному разговору. Но не сейчас.

И все же поражаюсь. Откуда столько силы, воли и здравомыслия в совсем молоденькой девушке? То, как она повела разговор со мной и своим пасынком, произвело на меня впечатление. Даже сейчас, когда самое ближайшее их будущее туманно, она уже думает на много лет вперед. И не бесплодно мечтает — нет! Рассуждает на редкость здраво, практично и убедительно.

Помимо собственной воли я думал о ней каждый день, с тех пор как уехал с заимки. Обязательно лично выслушивал доклад караульных, донимал их расспросами. Лично выписал учебники, придирчиво побеседовал с несколькими кандидатами в домашние учителя, отсеял неблагонадежных и слишком молодых, а также тех, кого заподозрил в легкомыслии. Таким не место рядом с Беран, и…

Не сразу я понял, что эта женщина стала моим наваждением. Что я думаю о ней чаще, чем о службе, собственных делах. Когда я поймал себя на том, что утром, проснувшись, первым делом вспоминаю спокойную улыбку в синих глазах и аккуратную золотистую косу на хрупком плече, а о том, чем жил столько лет — о расследовании, — вообще не вспоминаю через раз… мне стало не по себе.

А когда она стала приходить во сне… и, выныривая из жарких, томительных и неприлично-сладких грез, стало невозможно отдышаться… я понял, что дело плохо.

Я… я влюбился. Как последний мальчишка, черт побери!

И это не просто страсть или влечение. Разницу я почувствовал сразу — все же я взрослый мужчина, и у меня были женщины. Разные — холодные на первый взгляд аристократки и жаркие, огненные в своем своеволии дочери шингари, кочующего по всей империи племени песенников и конокрадов. Они тоже могли приходить в сны и воспламенять их, но…

С ними было весело, с ними было азартно, с ними было… развратно. Да по-разному было! Вот только ни одна из них не была Беран. Ни одну не хотелось взять на руки и нести через все невзгоды мира, на давая им коснуться даже кончика ее туфельки. И ни одна из них не смогла бы встать рядом как равная, не просто женщина, а та, которой можно доверить спину и душу.

С ужасом чувствуя, что этот вал накрывает меня с головой, я пытался остановить его с помощью логики и умных рассуждений: родители не одобрят… да мы виделись считаные разы, откуда столько эмоций?! Она сама не давала мне никакого намека! У меня служба, у нее дети. Как ни крути, она неблагонадежная мачеха детей ссыльного. У нее ничего нет, кроме тех же детей, развалюхи на краю мира и светлой головы… Ее мать даже не ответила на письмо, значит, род Коршевских отказался от неудачно вышедшей замуж дочери… Если я позволю себе сделать ей предложение, о моей карьере в гвардии придется забыть. Да и о наследстве… возможно.

Ничто не помогало. Даже мои вялые попытки продолжить расследование смерти брата уже не могли меня отвлечь. Но я упорно продолжал собирать материалы, расспрашивать тех, кто ехал в одном обозе с графом Аддерли, тех, кто работал на лесопилке в тот злополучный день.

Безрезультатно. То есть ни нашел, ни отвлекся.

Я получил нужные книги из губернского городка, сломал себе голову, как вручить их и не взять за это денег. Ничего не придумал и решил уже ехать, наплевав на все, — только бы еще раз увидеть… ее.

— Господин лейтенант! — с крыльца окликнул меня служащий почтового отделения. — Вы, говорят, караульных к вдове Аддерли каждый день отправляете? Тут для нее весточка… невеселая. Похоже, баронесса Коршевская, мать вдовы, стала жертвой преступления и скончалась при пожаре. Имение тоже сгорело. В извещении написано, что было проведено расследование и выяснено: преступники пытали пожилую женщину и искали какие-то бумаги… вроде как дочь могла их матери из ссылки отправить.

Земля под ногами дрогнула и покачнулась.

Мгновенная догадка вспыхнула, как подожженный татями стог сена. Бумаги?! У матери Беран искали бумаги?!

Таких совпадений не бывает. Мгновенно все произошедшее высветилось перед глазами и разложилось внутри головы по полочкам. Все мои догадки, все подозрения.

Из участников заговора против государя помиловали только графа Аддерли. Всех остальных, кто входил в руководство подпольной ячейки, повесили. А этот… отделался ссылкой на довольно мягких условиях.

Узнав об этом, я не мог не связать то, что случилось с братом, и то, что происходит сейчас. Тогда, почти десять лет назад, Варислав увлекся нигилизмом, а еще больше — своим ближайшим старшим другом, первым предводителем студенческого братства, молодым графом Аддерли.

Именно по рекомендации «друга» наследник князей Агреневых влез в революционно-справедливые дела и пару лет изрядно маялся дурью, мотая нервы родителям. Тайные общества, собрания в масках, письменные клятвы и заверенные кровью списки заговорщиков. Мальчишество и дурь, но руководил всем этим сумасшествием кто-то очень умный и опытный.

Кончилось все резко и страшно. Когда из тайного ордена романтиков вдруг стало вылупляться обыкновенное бандитское сообщество, призывающее к убийству государственных чиновников, брат словно прозрел. И решил порвать с прежними друзьями.

В тот вечер он сказал мне, что пойдет к Аддерли и объявит о своем выходе из «ордена». Заберет бумагу с клятвой, которую когда-то неосмотрительно подписал собственным именем.