Бенефис - Страница 4

— Да, ты слушаешь, да, — сказала Ида, — только ты не думаешь ни о чем.

Розен зажал зубами слюнявый сигарный окурок и продолжал: сельдь копченая, 2,40 дюжина; порошковое желе, 65 центов дюжина; сладкий сырок, доллар дюжина.

Сэм на минуту заставил себя слушать. Потом снова отвлекся. Какой во всем этом смысл? Полки голые, да и товары магазину нужны, но кто будет платить за заказ? С тех пор как они открыли тут этот свой супермаркет, бакалея и половины не дает прежнего дохода. Сто шестьдесят долларов в неделю — это же только рента, газ, электричество, ну и еще кой-какие расходы. Чувство тупой беды глодало ему сердце. Восемнадцать часов в день, с шести утра и до двенадцати ночи сидеть в закутке за магазином и ждать, что вот покупатель пожалует за бутылочкой молока, за батончиком хлеба и, может быть — вот именно, что может быть, — за коробкой сардин. Девятнадцать лет во всем себе отказывать — и ради чего? Девятнадцать лет стоять на ногах, на них уже вздулись жесткие, синие жилы, и каждый шаг — это пытка. Ради чего? Ради чего, Бог ты мой? Чувство беды глодало Сэму желудок. Он вздрогнул. Его тошнило.

— Сэм, — крикнула Ида, — слушай же ты, я тебя умоляю!

— Я слушаю, — сказал Сэм громко и зло.

Розен удивленно поднял глаза.

— Я прочитал весь список, — объявил он.

— Я слышал, — сказал Сэм.

— Ну так и что же ты будешь заказывать? — спросила Ида.

— Ничего.

— Ничего! — взвизгнула она.

Розен с отвращением захлопнул свою книгу. Надел шерстяной шарф, начал застегивать пальто.

— Джек Розен, рискуя своим здоровьем, выходит в снежную ветреную февральскую ночь, и даже на вшивый коробок спичек он не получает заказа. Хорошенькая история, — сказал он язвительно.

— Сэм, нам нужен товар, — сказала Ида.

— Да, и чем мы будем платить — зубочистками?

Ида возмутилась.

— Очень прошу, — сказала она надменно. — Очень прошу со мной говорить уважительно. Я не так воспитана в доме у моего отца, чтобы какой-то лавочник — я очень извиняюсь, — чтобы лавочник плевал в меня, как только откроет рот.

— Женщина права, — сказал Розен.

— Вас, кажется, не спрашивают? — сказал Сэм, снизу вверх глядя на Розена.

— Я вашу же пользу имею в виду, — сказал Розен.

— Очень прошу вас, не беспокойтесь, — сказал Сэм. — Вы бакалейный комиссионер, а не советник по семейным вопросам.

— Но я, между прочим, и человек.

— Это еще не причина, — объявил Сэм, — я веду дела с Розеном как с комиссионером, а не как с человеком.

Розен схватил со стола шапку.

— Дела? Какие дела? — крикнул он. — Так делаются дела у людей? В холодную зимнюю февральскую ночь я оставляю свою жену, и свое дитя, и свой теплый дом, еду двадцать километров по льду и под снегом, чтобы дать вам шанс заполнить товаром ваши голые, засиженные мухами полки, — и ради чего? Чтобы вы сказали «нет» так, будто делаете мне большое одолжение? Нет, это не для Джека Розена.

— Розен, — сказал Сэм, спокойно оглядывая его. — На мой взгляд, вы — пошляк.

— Пошляк! — задохнулся Розен. — Я пошляк?! — воскликнул он, потрясенный.

Поведение его изменилось. Он сунул книгу в портфель, щелкнул застежкой, подхватил портфель рукой в перчатке.

— Какой в этом смысл? — заметил он философски. — Зачем Джеку Розену тратить свое дорогое время и разговаривать с грошовым торговцем, который настолько не беспокоится о собственном бизнесе, что даже витрину не может помыть, дорожку не может расчистить, чтобы клиент мог войти в дверь? Такой человек в душе деревенщина. Его место в царской России. Плюсы Нового Света он не может понять, тем более оценить.

— Философ, — усмехнулся Сэм. — Оптовый бакалейный философ.

Розен схватил свой портфель и шагнул за порог. Он сильно хлопнул дверью. Несколько банок в витрине накренились и рухнули.

Ида смотрела на мужа с омерзением. Все ее маленькое плотное тело тряслось от злости.

— Его каждое слово было как заповедь Божья, выпалила она. — Где это видано, где? Человек целыми днями просиживает на кухне, и нет чтобы войти в магазин, помыть полки или банки под прилавком почистить, подумать хотя бы, как улучшить свой магазин, чтобы туда мог зайти клиент.

Сэм ничего не ответил.

— Вы слышали про такого бакалейщика, — продолжала Ида, презрительно тряся головой, — который настолько не думает о своем бизнесе и о своей жене, что даже не хочет выйти наружу и смести снег с дорожки, чтобы не стыдно было от людей? Стыд и позор — у человека есть бизнес, а ему лень даже подняться со стула! Стыд и позор!

— Ну хватит, — тихо сказал Сэм.

— Или я заслужила такое! — она подняла голос.

— Хватит, — повторил Сэм.

— А ну встань! — крикнула она. — Встань и расчисти дорожку.

Он сердито к ней повернулся.

— Прошу тебя, — крикнул он. — Пожалуйста, ты не командуй!

Ида поднялась и встала рядом с его стулом.

— Сэм, ты расчистишь дорожку! — почти завизжала она.

— Молчи! — крикнул он.

— Ты расчистишь дорожку! — Голос у нее дрожал от бешенства.

— Да умолкнешь ты или нет? — взвыл он и встал в гневе со стула. — Умолкнешь ты или нет, ты, мерзавка?

Сэм так и ахнул в душе. Слова сорвались у него с языка, и вот опять эти слезы. Тоска проняла его до костей. Он проклинал магазин, проклинал свою бесполезную жизнь.

— Где лопата? — спросил он сдаваясь.

Она на него и не глянула.

Он пошарил по магазину и нашел лопату недалеко от двери в погреб. Постучал лопатой об пол, чтобы сбить паутину, и вышел наружу.

Ледяной февральский ветер прохватывал его сквозь легкий пиджачишко, снег терзал ноги как ледяными клещами. Ветер срывал с него фартук, стегал по глазам редкими волосами. Отчаяние нашло на Сэма, но он старался его побороть. Нагнулся, сгреб снег в кучу, сбросил в канаву, и куча, упав, разбилась. Лицо у Сэма стало багровое под хлещущим ветром, холодные слезы текли по щекам.

Мистер Фаин, отставной полицейский, один из клиентов Сэма, пробирался мимо, плотно укутанный.

— Господи, Сэм, — прогремел он, — надел бы что потеплее.

Жильцы с верхнего этажа, молодая итальянская чета, вышли из дому, направляясь в кино.

— Это же верная пневмония, мистер Каплан, — сказала миссис Коста.

— Вот и я говорю! — крикнул мистер Фаин.

— Хоть бы пальто надели, Сэм, — посоветовал Патси Коста.

— Да я уж кончил почти, — буркнул Сэм.

— Тут ведь вопрос здоровья, — сказал Патси.

И продолжил свой путь сквозь ветер и снег с женою в кино. Сэм все сгребал снег и бросал в канаву.

Когда уже расчистил дорожку, Сэм совершенно закоченел. Из носу текло, слезились глаза. Он поскорей вошел в дом. Переход к теплу был такой резкий, что у Сэма разболелся затылок, и тут он понял, какую совершил ошибку, не надев пальто и перчатки. Его шатало, он вдруг ослабел, будто все кости растаяли, которые держат тело. Сэм ухватился за прилавок, чтобы не упасть. Когда головокружение прошло, он проволок мокрую лопату через весь магазин и приткнул в углу.

Ида уже не плакала. Глаза у нее были красные, и она их отвела, когда на кухню ввалился Сэм. Сэма все еще колотило. Он подвинул свой стул к самой печке, взял еврейскую газету, но так устали глаза, что он ни слова не различал. Он прикрыл веки, газета скользнула на пол. От печного жара закоченевшее тело оттаяло. Сэма одолевал сон. Он задремал уже, но тут отворилась входная дверь. Сэм вздрогнул, открыл глаза — посмотреть: может, Ида пошла в магазин. Нет, сидит себе за столом в ледяном молчании. Веки у него дрогнули, глаза снова открылись. Он кое-как встал и прошаркал в лавку. Покупательница хотела батон хлеба и сыра на десять центов, Сэм ее обслужил и вернулся на свое место у печки. Снова закрыл глаза и отчаянно расчихался. Из носу текло. Стал искать платок, а тут снова открылась входная дверь.

— Иди туда, — сказал он Иде. — Мне надо принять аспирин.

Она не шелохнулась.

— Я простудился, — сказал он.

Она пропустила это мимо ушей.

С отвращением он пошел в магазин и обслужил покупателя. На кухне он опять расчихался. Сэм ссыпал две аспиринины из флакона, поднес ко рту на ладони, запил водой. Когда он снова сел к печке, его уже вовсю продирал озноб, он трясся.