Бенефис - Страница 15

— Вам знакома эта женщина?

Фарр взглянул на морщинистое лицо какой-то старухи:

— Нет.

— Ее изнасиловали и убили на верхнем этаже дома неподалеку от вашего.

Фарр зажал уши руками.

Следователь убрал фотографию в ящик. И достал следующую:

— А вот мальчик лет шести-семи. Его зверски зарезали в пустой квартире на Восьмой Южной. Вы его когда-нибудь видели?

Он сунул снимок Фарру под нос.

Фарр взглянул на невинное детское личико и разрыдался.

Вулф убрал фотографию. Взял потухшую сигару, посмотрел на нее, бросил обратно в пепельницу.

— Ну, пошли, — сказал он и устало поднялся со стула.

В подвале таилось нечто ужасное. Фарр спускался по ступеням, с трудом преодолевая страх.

Вулф навел луч фонаря на переплетенья труб под потолком:

— За какой?

Фарр показал.

Следователь смахнул паутину, пошарил по трубе рукой. Нащупав надорванную оплетку, он вытащил гирю.

Фарр судорожно вздохнул.

Наверху, при свете тусклой лампы, следователь достал из пакета гирю и повертел в руках. Фарр зажмурился.

— Вы на каком этаже живете?

— На четвертом.

Вулф с тоской посмотрел вверх. Они потащились по лестнице, Фарр впереди, Вулф следом.

— Не так быстро, — попросил Вулф.

Фарр сбавил темп. Проходя мимо окна на третьем этаже, он хотел взглянуть на океан, но было совсем темно. На следующем этаже он остановился перед скособоченной дверью с матовым стеклом.

— Это там, — через силу произнес Фарр.

— Ключ у вас есть?

Фарр повернул ручку, и дверь распахнулась, с грохотом стукнувшись о стену. В коридоре, ведшем на кухню, было темно. Фонарик следователя осветил деревянный стол и два стула.

— Идите вперед.

— Я боюсь, — шепнул Фарр.

— Я сказал, идите.

Он нехотя сделал шаг вперед.

— Где он? — спросил следователь.

— В спальне. — Голос его охрип от волнения.

— Покажите.

Фарр провел его через комнатушку без окна — там стояла раскладушка, на полу валялись книги и журналы. Вулф направил фонарик на него.

— Вон там, — указал на дверь Фарр.

— Открывайте.

— Нет!

— Я сказал, открывайте.

— Умоляю, не настаивайте!

— Открывайте!

Фарр решил: в темноте он оттолкнет следователя и рванет на улицу.

— Я вам в последний раз говорю: открывайте!

Фарр толкнул дверь, она со скрипом открылась. В спальне, узкой и длинной, царила непроглядная темнота. Фонарик Вулфа выхватил железную спинку старой двуспальной кровати с продавленным матрацем.

Оттуда послышался стон. Фарр тоже издал стон, и волосы у него встали дыбом.

— Убийство, — простонал голос. — О ужас, ужас!

Луч фонарика осветил бескровное лицо старика — глаза его были открыты, и он смотрел на них.

— Кто здесь? — крикнул Вулф.

— Ох, сны мои, сны, запричитал старик. — Приснилось мне, что меня убивают.

Откинув старенькое одеяло, тощий старик в фуфайке и кальсонах слез с кровати и зашлепал босиком по полу. Он шел прямо на них.

Фарр возбужденно шептал что-то себе под нос.

Следователь нащупал шнур выключателя, зажег свет.

Старик, увидев в комнате чужого человека, сказал:

— А вы кто такой, позвольте спросить?

— Теодор Вулф, следователь из полицейского участка на Шестьдесят второй, — показал он на значок.

Герман Фарр заморгал — удивленно и смущенно. Он торопливо схватил со стула брюки, влез в них, сунул ноги в разношенные шлепанцы, натянул подтяжки.

— Лег днем подремать и заспался. Обычно-то я в шесть начинаю ужин готовить, а в полседьмого мы с ним едим. А зачем вы это к нам, следователь? — спросил он.

— Пришел с вашим сыном.

— Он ничего не натворил? — испугался старик.

— Вот не знаю. Пришел выяснить.

— Пойдемте на кухню, — сказал Герман Фарр. — Там лампочка поярче.

Они отправились на кухню. Герман Фарр принес из комнаты третий стул, и они уселись за деревянный стол — Фарр, мертвенно-бледный и измученный, его отец, тощий, морщинистый, с седой щетиной, и грузный Вулф в черной шляпе.

— Где мои очки? — спохватился Герман Фарр.

Он вскочил, нашел очки на полке над плитой. Через толстые линзы его слезящиеся глаза казались огромными.

— А то я вас толком и разглядеть не мог, — сказал он следователю.

Вулф только хмыкнул.

— Так что же приключилось? — спросил Герман Фарр, глядя на сына.

Фарр презрительно усмехнулся.

Следователь вынул из пакета гирю и положил ее на стол. Фарр уставился на гирю с таким видом, словно перед ним была живая гадюка.

— Вы эту вещь раньше видели?

Герман Фарр, накрыв одну ладонь другой, тупо рассматривал гирю.

— Откуда вы ее взяли?! — дрожащим голосом воскликнул он.

— Сначала вы ответьте на мой вопрос.

— Ну да, эта штука моя, только по мне — век бы ее не видать.

— Значит, ваша? — спросил Вулф.

— Да. Я ее прятал у себя в сундуке.

— А что это на ней за пятно?

Фарр не сводил глаз с места, на которое показывал следователь.

Герман Фарр сказал, что про пятно ничего не знает.

— Это следы крови, — сказал Вулф.

— Так оно и есть, — вздохнул Герман Фарр, губы у него дрожали. — Скажу вам всю правду. Жена моя, упокой Господь ее душу, пыталась однажды ей меня стукнуть.

Фарр громко расхохотался.

— Так это ваша кровь?

— Слава Богу, нет. Ее.

Фарр и Вулф в изумлении уставились на старика.

— Вы правду говорите? — Вулф был суров.

— Да я душу бы отдал, если б можно было все переменить.

— Вы ее этим ударили?

Герман Фарр приподнял очки, утер пожелтевшим заскорузлым платком слезинки в уголках глаз.

— Грех не скроешь. Как-то в припадке пьяной злобы — уж очень меня бедность донимала — я запустил в нее эту штуковину, разбил ей голову. Кровь ее. Не имел я права винить ее за то, что она хотела меня убить. Она раз пыталась, вечером, за ужином, только эта гиря у нее из рук выпала и тарелку разбила. Я тогда с испугу чуть со стула не свалился. Вот когда я увидел, как гирька летит, понял, до чего я докатился, да и спрятал ее в сундук — как напоминание о своих грехах.

Вулф чиркнул под столом спичкой, подумал и потушил ее. Фарр курил последнюю сигарету из пачки. Старик плакал, утирая слезы грязным платком.

— Если кто и заслужил такого конца, так это я. В молодые годы я зверем был, жестоким был, да все по безволию своему. Я им обоим много зла причинил. — Он кивнул на Фарра. — Он сколько раз мне говорил, что я ее каждый день понемножечку убивал. Не раз — за что вечных мук заслуживаю — до синяков ее лупил, она как-то утром на холод пожаловалась, так я ей нос в кровь разбил, другой раз с лестницы спустил. А его сколько ремнем лупцевал…

Фарр затушил сигарету, швырнул окурок в раковину.

Вулф неторопливо закурил сигару.

Старик плакал в голос.

— Этот парень, он живой свидетель всех моих злодейств, но он и не догадывается, как жестоко я страдаю с тех пор, как несчастная моя жена покинула этот мир, не знает, какие жуткие кошмары меня по ночам мучают.

— Когда она умерла? — спросил следователь.

— Шестнадцать лет назад, а он меня так и не простил, так и живет с ненавистью в сердце, хотя она, добрая душа, как в последний раз заболела, все мне простила, в его же присутствии. «Герман, — сказала, — я отправляюсь туда, где мне не будет покоя, если тебя не прощу», — и с этими словами отошла с миром. Но сын мой все эти годы меня ненавидел, я это каждый день в его глазах читаю. Он, конечно, бывал порой снисходителен к беспомощному старику, что верно, то верно, и не раз, когда у меня артрит разыгрывался, приносил мне в постель супу, с ложечки меня кормил, но, хоть я и раскаялся, в глубине души он ненавидит меня по-прежнему, пусть я тыщи раз на коленях молил простить меня. Я ему часто говорю: «Что сделано, то сделано, ты меня суди по тому, каким я нынче стал», ведь он же умный человек, книги читает, про какие ни вы, ни я слыхом не слыхивали, а тут ни в какую смириться не желает.