Белый Волк - Страница 16

– Я рад.

– Ты нас покидаешь?

– Мне нельзя здесь оставаться, Брейган. Они знают, кто я, не говоря уже о четырех трупах. Скоро сюда явятся охотники, искатели наживы.

– Ты правда тот, Проклятый?

– Да.

– В это трудно поверить. То, что о тебе рассказывают, должно быть, вымысел.

– Нет, не вымысел. Все, что ты слышал, правда.

Скилганнон оставил Брейгана и поднялся к настоятелю. Тот лежал в постели. Наслин, сидевший с ним, при появлении Скилганнона встал и тихо вышел.

– Я сожалею, святой отец, – сказал он, глядя на серое лицо старика.

– Я тоже, Скилганнон. Я думал, что свеча, увиденная мною во сне, означает любовь, но это было пламя войны. Теперь все, чего мы пытались добиться здесь, запятнано. Мы, монахи, убивали ради спасения собственной жизни.

– Ты предпочел бы умереть там, у ворот?

– Да, Скилганнон. Предпочел бы. Священник Кетелин предпочел бы – но слабый человек благодарен за еще несколько дней, месяцев или лет жизни, подаренных ему. Подойди вон к тому шкафу и достань снизу узел, завязанный в старое одеяло.

Взяв узел в руки, Скилганнон сразу понял, что в нем лежит, и сердце у него бешено забилось.

– Развяжи, – велел Кетелин.

– Я не хочу их брать.

– Тогда унеси их отсюда и избавься от них. Я ощутил исходящее от них зло, как только ты отдал их мне. Я надеялся, что ты сможешь освободиться от их темной власти. При виде твоих страданий я гордился тобой, гордился силой, которую ты проявлял. Ты предложил мне продать или выбросить их, но я не мог. Это было бы все равно что выпустить в мир чуму. Они твои, Скилганнон. Возьми их и унеси прочь отсюда.

Скилганнон, положив узел на стол, развязал его. Солнечный свет из окна упал на костяные рукояти Мечей Дня и Ночи, на общие, сверкающие черной полировкой ножны. Надев на себя перевязь с серебряной каймой, Скилганнон повесил ножны за спину. В узле, кроме них, лежал туго набитый черный кошелек. Скилганнон взвесил его на руке.

– Здесь двадцать восемь рагов, – сказал ему Кетелин. – Все, что осталось от денег, вырученных за твоего жеребца. На остальные мы закупили провизию для бедных в засушливый год.

– Ты знал, кто я, когда я пришел сюда, отец?

– Знал.

– Почему же ты разрешил мне остаться?

– Любой человек способен искупить свои грехи, даже Проклятый. Наш долг – любить тех, кого любить невозможно, и тем открывать их сердца Истоку. Сожалею ли я об этом? Да. Сделал бы я то же самое снова? Да. Если ты помнишь, я просил тебя об услуге. Ты по-прежнему согласен оказать ее мне?

– Разумеется.

– Я посылаю Брейгана в Мелликан, с письмом к Старейшинам. Возьми его с собой и проводи до столицы.

– Брейган – чистая душа. Не боишься, что я испорчу его?

– Что поделаешь? Он действительно чист душой, неопытен и мало что знает о жестокости этого мира. Если он сумеет сохранить свою чистоту, дойдя с тобой до Мелликана, из него выйдет хороший монах. Если нет, то ему лучше поискать себе другое поприще. Прощай, Скилганнон.

– Мне больше нравилось, когда ты звал меня братом Лантерном.

– Брат Лантерн умер у наших ворот, Скилганнон. Он ушел, когда пролилась кровь, но когда-нибудь, возможно, вернется. Я буду молиться об этом. А теперь ступай – мне больно смотреть на тебя.

Скилганнон молча вышел. Стоявший за дверью Наслин сжал ему руку.

– Спасибо тебе, брат.

– За что спасибо? За жизнь?

– За то, что дал мне мужество остаться. Я не философ, – вздохнул Наслин. – Быть может, Кетелин прав. Быть может, мы должны дарить свою любовь миру и не противиться, когда мир терзает нас. Не знаю. Но если я мог бы выбирать, кому оставить жизнь – Кетелину или булочнику Антолю, я знаю, кого бы выбрал. А ты смелый человек, и я тебя уважаю. Куда ты пойдешь теперь?

– Сначала в Мелликан, а потом – не знаю.

– Да пребудет с тобой Исток, куда бы ты ни направился.

– Боюсь, что мы с ним раззнакомились. Всего тебе хорошего.

Рабалин лежал тихо, зная, что если шевельнется, дракон увидит его. Он чувствовал огненное дыхание плечом, грудью и левой стороной лица. Оно обжигало. Рабалин зажмурился, чтобы самому не видеть дракона, и лежал, изо всех сил сдерживая крик. Потом его затрясло. Дракон куда-то подевался, и Рабалина сковал жестокий холод, значит, место дракона занял демон мороза. Тетя Атала рассказывала ему об этих созданиях, живущих на дальнем севере. Они подкрадываются к домам и замораживают больных и слабых. Холод, если на то пошло, был хуже драконьего жара – он пробирал до костей.

Рабалин привстал на колени и открыл глаза. Маленькую ложбину окружали кусты и деревья. Сквозь ветки просачивался слабый солнечный свет. Рабалин подобрал с земли толстый сук и огляделся, ища демона. Пот стекал ему в глаза.

Демона не было. Дракона тоже. В горле пересохло, лицо и руки отчаянно болели.

– Приснилось, – сказал Рабалин вслух. Дрожь усилилась. Легкий ветерок холодил его нагое, мокрое от пота и росы тело, как зимняя буря. Рабалин поднялся на нетвердые ноги, присел под кустом и застонал. На бедре вздулись пузыри, кожа там лопнула. Он лег. Здесь как будто было теплее. На несколько мгновений ему стало почти совсем хорошо. Потом тепло стало расти, и он заново облился потом.

Перед глазами стояли нож, бьющий Тодхе в шею, и мертвая тетя Атала у горящего дома.

Дракон вернулся, но теперь Рабалин смотрел на него без страха. Туловище золотое, чешуйчатое, голова длинная и плоская. Огонь, обжигающий Рабалина, шел не из пасти, а из глаз. Какие они яркие, смотреть больно.

– Уйди, – прошептал Рабалин. – Оставь меня.

– Бредит, – сказал дракон.

– Ожоги воспалились, – отозвался другой голос.

Рабалину снилось, что он плавает в прозрачном озере. Вода приятно освежала кожу, но солнце сильно припекало лицо и руку. Он хотел нырнуть поглубже, но не смог. Там сидела на стуле тетя Атала. Да это и не озеро вовсе, понял Рабалин, просто мелкое корыто.

– Где ты был, мой мальчик? – спросила тетя. – Уже поздно.

– Прости, тетя. Я сам не знаю, где я был.

– Думаешь, он умрет? – спросил кто-то тетю Аталу.

Рабалин не видел, кто это говорит, а тетя, не отвечая, разматывала клубок, но не из пряжи, а из огня.

– Свяжу тебе теплый плащ на зиму.

– Не надо, – сказал Рабалин.

– Чепуха. Плащ выйдет просто чудесный. Пощупай, какая шерсть.

Она поднесла огненную пряжу к его лицу, и он закричал.

Тьма захлестнула его. Потом свет забрезжил снова, и Рабалин увидел престранное зрелище. Над ним стоял на коленях какой-то человек, а из-за его плеч выглядывали с любопытством две образины – одна темная, с узкими золотыми глазами, как у волка, другая бледная, с щелястым ртом, где торчали острые зубы. Обе хари колыхались, точно сотканные из дыма.

– Ты меня слышишь, Рабалин? – спросил человек, будто и не видя их.

Лицо было знакомое, но Рабалин так и не вспомнил, чье оно, и сон снова овладел им.

Когда он наконец очнулся, боль от ожогов стала терпимее. Он лежал на земле, укрытый одеялом, с повязкой на левой руке. Рабалин застонал. Давешний человек тут же склонился над ним. Рабалин вспомнил, что это один из монахов, и сказал:

– Я тебя знаю.

– Верно. Я брат Брейган. – Монах помог Рабалину сесть и дал ему напиться. Рабалин осушил медную чашу до дна. – Где это ты так обгорел?

– Тодхе поджег дом моей тети.

– Какое несчастье! Твоя тетушка не пострадала?

– Она умерла.

К ним приблизилась другая фигура – в бахромчатой безрукавке, с обнаженными до плеч руками. На правой, ниже локтя, красовался черный паук. Рабалин взглянул ему в глаза и только теперь узнал другого монаха, брата Лантерна.

– За тобой охотятся, парень, – сказал он. – В город возвращаться тебе нельзя.

– Знаю. Я убил Тодхе. Жаль, что так вышло.

– Придется ему пойти с нами, – сказал брат Брейган.

– Что он будет делать в Мелликане? Попрошайничать?

– У меня там родители, – сказал Рабалин. – Я найду их.