Белый Шанхай. Роман о русских эмигрантах в Китае - Страница 2

Хрупкая фигура, темные кудри, бледное лицо с горящими серо-зелеными глазами… В Нине невероятным образом сочетается тонкая женственность и сила воли, твердый характер и трогательная беззащитность. С моей жены можно рисовать Царевну Лебедь, и пусть сейчас на ней выгоревшее сиреневое пальто и потертая каракулевая шапочка, я все равно не могу отвести от нее глаз. Вот уже три месяца это единственное, что мне позволено.

В последний раз Нина разрешила прикоснуться к себе, когда я подарил ей на день рождения пуанты. Ее ботинки развалились, и мне пришлось потратить последний доллар на розовые балетные туфли – увы, другой обуви на рынке не было. Я вручил подарок, поцеловал Нине руку, и на этой лирической ноте наши семейные отношения закончились.

Я уехал из России еще мальчишкой и в конце концов осел в Буэнос-Айресе, где из меня получился весьма неплохой журналист.

Отец завещал мне особняк в Нижнем Новгороде, и черт меня дернул вернуться домой аккурат перед большевистским переворотом!

Мое богатство сгорело в огне революции, но жалеть о нем явно не стоило: я познакомился с Ниной и ради нее готов был пожертвовать всем на свете.

Мне казалось, что покуда мы вместе, нам ничего не страшно. Каким-то чудом мы сумели добраться до белогвардейского Приморья, а ведь сколько беженцев погибло, пытаясь вырваться из большевистского царства! Мы с Ниной явно были любимчиками судьбы – во Владивостоке мне даже посчастливилось устроиться в местную газету.

Но оказалось, что я рано радовался.

– Ты понимаешь, что белогвардейцы не удержат Дальний Восток? – то и дело спрашивала меня Нина. – Что ты намерен делать, если нам придется эмигрировать?

Я пожимал плечами: “Там видно будет”. Наверное, я сглупил: ведь она ждала от меня не предсказаний, а твердой уверенности в том, что я смогу позаботиться о нас.

Вдобавок ко всему Нина заболела тифом и ей постоянно мерещилось, что она замерзает в незнакомом городе среди чужих людей, которых не попросишь о помощи.

Я пытался объяснить ей, что ее страхи – это следствие болезни:

– Мы как-нибудь выкарабкаемся – где наша не пропадала!

Но Нина меня не слушала. Поправившись, она начала надолго пропадать из дому, а когда возвращалась, заявляла такое, что я немел:

“Мы слишком разные люди: ты человек легкомысленный и не способен думать о будущем”.

“Ты перекладываешь всю ответственность на меня”.

“Хорошо, что у нас нет детей. Тебе и кошку нельзя доверить”.

В общем, она от меня ушла.

Это сейчас я могу более или менее спокойно писать об этом, а тогда я целыми днями, как пьяный, шатался по городу и искал Нину. Приходил домой и дотемна ждал ее у ворот, надеясь, что она все-таки вернется.

Я понятия не имел, как мне быть: остаться во Владивостоке и ждать прихода красных? Сесть на один из пароходов контр-адмирала Старка, готовящихся к эвакуации? Я подкинул монету, мне выпал двуглавый орел, и вместе с тысячами других беженцев я присоединился к Старку. Капитаны вывели корабли в море, не представляя, куда мы, собственно, направляемся.

По чистой случайности мы с Ниной оказались на одном пароходе. Она делала вид, что не знакома со мной, но куда там! Через день о нашей драме знали ее соседки по каюте, а через неделю – весь корабль.

Нина сдружилась с бывшим чешским военнопленным по имени Иржи Лабуда, и, судя по тому, сколько времени они проводят вместе, этот бледный юноша занял в ее сердце мое место. Он знает языки и каждый день учит ее английскому. Надо думать, они не пропадут в Шанхае.

Я пытаюсь держать себя в руках и не слишком увлекаться ревностью и упоительными мыслями о самоубийстве – в мои тридцать три года еще рано ставить на жизни крест. Но, честное слово, я очень жалею, что это не наш пароход затонул во время шторма.

Вот уже несколько недель русские беженцы сидели на кораблях, но власти Шанхая так и не придумали, что с ними делать. Хорошо еще, благотворители привезли рис, батат и несколько бочек питьевой воды, и угроза голода отступила. Но кто бы знал, как это тяжело – день за днем проводить в плавучей тюрьме и не ведать, когда и на каких условиях тебя выпустят на свободу!

Нина Купина мерила шагами проржавевшую палубу и зубрила английские глаголы: to come – приходить; to see – увидеть; to win – победить.

Молодой батюшка рисовал углем на стене рождественскую елку: родительский комитет мечтал устроить для детей хоть какое-то подобие праздника. Женщины стирали, мужчины мололи рис на самодельных ручных мельницах: судовой повар пообещал испечь к Рождеству лепешки, если будет мука.

На корме матрос размахивал сигнальными флажками: ему отвечали с другого русского парохода: электричество берегли и связь между судами поддерживали “вручную”. Иной раз спускали шлюпку, чтобы съездить в гости к соседям, но китайские военные каждый раз устраивали скандал: они боялись, что беженцы могут уплыть в город без разрешения.

Шанхай был близко, рукой подать… Мимо то и дело проходили океанские суда, рыбачьи лодки и прогулочные колесные пароходы. Все имели право сойти на берег, кроме русских.

Беженцы хоть и мечтали о Шанхае, но до стылого ужаса боялись его. Все понимали, что будет очень трудно, но утешали себя тем, что они приехали в Китай не навсегда.

“В России скоро будет антибольшевистское восстание и мы сможем вернуться домой”, – в это верили все поголовно. К удивлению Нины беженцы обсуждали не то, как они будут устраиваться на новом месте, а то, какой замечательной будет жизнь в России – когда-нибудь потом.

– Я дедовский сад в порядок приведу, – мечтал судовой батюшка. – Раньше все руки не доходили, но теперь уж точно и забор подновлю, и колодец вырою.

– А помните уху в ресторане “Волга”? – вторил ему пехотный офицер. – Мы туда обязательно сходим!

– В Московский университет поступлю! – клялся бывший студент. – Я ведь с первого курса на фронт попал, но так и не доучился.

Нина и сама то и дело вспоминала свой белый дом на Гребешке – так называлась высокая гора, откуда открывался изумительный вид на Оку и цветные домики Нижегородской ярмарки. Душа и вправду отказывалась принимать, что не будет ни черемухи весной, ни русской бани, ни катания на санях, ни колокольного звона на Пасху…

Потери были слишком велики, чтобы с ними смириться, но надо было признать поражение, собраться с силами и начать все заново.

“Если оглядываться назад и жить воспоминаниями, то лишь напрасно измучаешь себя и упустишь возможности, которые открываются здесь и сейчас, – думала Нина. – Остальные пусть как хотят, а я собираюсь преуспеть в Шанхае, и брошу на это все силы”.

Она пыталась представить, что будет, когда толпа беженцев хлынет в город. Нищие чужаки, особенно если их много, вызывают не сострадание, а страх и брезгливость – можно было не сомневаться, что шанхайцы возненавидят незваных гостей с севера. Русские, привыкшие считать себя национальным большинством, превратятся в племя отверженных и станут кем-то вроде цыган, столь презираемых в России. А в самой выгодной ситуации окажутся те, кто сойдет на берег раньше всех и устроится в городе до того, как русский акцент превратится в верный признак голодного попрошайки.

Но как добраться до Шанхая, Нина не представляла: сбежать с парохода было невозможно.

Спустились сумерки, и на лодках у пристани зажглись круглые бумажные фонари. Китайские рыбаки жили прямо на своих сампанах: тут же спали в шалашах, сооруженных из досок и тростника, тут же готовили в маленьких закопченных котелках.

Постепенно палуба русского парохода опустела – беженцы отправились спать, а Нина все стояла у борта, поеживаясь на ветру. К ней подошел Иржи Лабуда – невысокий сероглазый паренек с ярко-рыжими волосами и множеством конопушек на носу. На правой руке у него не хватало трех пальцев.

– Мадам, хотите, я вам зажигалкой посвечу, а то в коридорах темно – упасть можно.