Белый Шанхай. Роман о русских эмигрантах в Китае - Страница 13

Клим дочитал статью и нахмурился.

– Что-то не так? – удивилась Эдна.

– Вы написали, что русские иммигранты – это бывшие помещики и капиталисты, и что их прогнал разгневанный пролетариат…

– Ну и?..

Клим невольно раздражался, когда иностранцы с пафосом рассуждали о русской революции и ее последствиях. Эдна писала, что белогвардейцы сами виноваты в своем поражении: они без зазрения совести угнетали народ и тот в конце концов взбунтовался. Разумеется, изнеженные баре были не готовы к трудовой жизни и, оказавшись в эмиграции, вконец опустились. Но все могло быть по-другому, если бы они вовремя одумались.

– Это миф, что власть в России взял пролетариат, – сдержанно произнес Клим. – И это миф, что на стороне красных стояла беднота, а на стороне белых – помещики и капиталисты. Кто в каком лагере оказался, определял случай, так что среди наших эмигрантов полно рабочих и крестьян, а среди большевистских вождей немало отпрысков дворянских фамилий.

– Так кто же, по-вашему, совершил Октябрьский переворот? – насмешливо спросила Эдна. – Неужели дворяне?

– Руководила всем кучка социалистов-теоретиков во главе с Лениным и Троцким, а исполнителями стали те, у кого на тот момент было оружие – дезертиры, солдаты запасных полков и уголовники, выпущенные из тюрем. Вы поймите: страна три года вела бессмысленную войну, надвигалась зима, а хлеба и дров не было. Нервы у всех были на пределе, и вооруженная толпа пошла за теми, кто пообещал ей немедленный мир с немцами и безнаказанность при грабежах.

– То есть за большевиками?

– Именно. Как только они взяли власть, к ним потянулись бесчисленные приспособленцы. Хорошая должность позволяла отбирать у других все, что ни приглянется, а чекисты и военные к тому же получили право убивать без суда и следствия. Каждый из нас оказался перед выбором: либо ты присоединяешься к разбойникам, либо становишься жертвой. При этом защищаться или хотя бы бежать было невероятно трудно: для этого требовались силы и деньги, а в условиях голода и эпидемий у людей не имелось ни того, ни другого. Так что не осуждайте нас: каждый русский пьяница, которого вы видите на улицах, прошел через ад. Просто силы человеческие не безграничны.

Эдна пристально посмотрела на Клима.

– А кем вы были до революции? Гвардейским офицером?

– Ни за что не догадаетесь – аргентинским журналистом.

Эдна выслушала его историю.

– Если бы вы хорошо писали по-английски и могли предоставить рекомендации, вы бы и дня не просидели без работы, – сказала она. – Я подумаю, как вам помочь.

Иржи напрасно боялся, что их с Ниной будут искать: в городе обитали десятки тысяч людей без документов, и полиция ими нисколько не интересовалась. Шанхай жил по правилам переполненного вагона: тот, кто находился снаружи, был врагом, а те, кто уже пробрались внутрь, сразу становились своими.

Поначалу Шанхай казался Нине чуть ли не сказочным царством, но потом наступило отрезвление. Ей никто не объяснял местных правил и их приходилось изучать на собственных ошибках. Кто знал, что в магазинах можно и нужно торговаться? Что нельзя пить воду из-под крана, иначе заболит живот? Что прислуге надо давать на чай за малейшую услугу, даже если ты не просила о ней?

Деньги и уверенность в себе стремительно таяли: время шло, а Нина так и не придумала, на чем можно заработать.

Ее потрясала сложность и развитость шанхайской экономики. На фабрике могли трудиться мигранты из провинции Аньхой, управляли всем японцы, сырье поставляли из Кореи, станки – из Великобритании, сбытом занималась французская фирма, а страхованием – американцы. При этом конечный продукт отправлялся в Бразилию.

При всем желании Нина не могла влиться в этот сверкающий поток богатства, связей и возможностей: во-первых, она была женщиной, во-вторых, у нее не было гражданства и начального капитала, а в-третьих, Нина мало что понимала в коммерции.

– Давайте откроем кинотеатр? – предлагала она Иржи. – Снимем помещение и возьмем в прокат скамьи и проектор.

Но Лабуда каждый раз поднимал ее на смех:

– Замучаетесь утрясать дела с цензурными комитетами. В Шанхае их три штуки – международный, французский и китайский, и каждый требует вырезать из фильма что-то свое. Помните, мы с вами ходили на “Любовников ночи” и вообще не поняли, о чем шла речь? Когда публика недовольна, она ломает скамьи и аппарат. Кто будет платить за испорченное имущество?

– Может, возьмем подряд на ремонт дороги? – не сдавалась Нина. – Вы же видели, как тут чинят мостовые: булыжник выпадает, приходят кули и замазывают дыру глиной. Все это держится до следующего дождя.

Лабуда смотрел на нее, как на дурочку.

– Подряд вам никто не даст – это слишком доходное дело. Глина бесплатная, кули стоят меньше доллара в день, а за дорожные работы муниципалитет платит большие деньги. Подрядчик дает отцам города взятки и специально делает работу кое-как, чтобы на дороге как можно скорее появилась новая яма и его опять позвали ее заделывать.

Все чаще и чаще Нина впадала в тоску: “Я хочу домой! Не могу я тут!”

А где могу? В России? Ее больше нет!

Нина не могла смотреть на соотечественников без содрогания: вчерашние герои войны собирались у благотворительных кухонь и стояли с мисочками в затылок друг к другу. Какой позор!

Как Нина и предполагала, русские стали олицетворением злостных неплательщиков. Если раньше она могла набрать в лавке товару и расплатиться через месяц, то теперь, заслышав ее акцент, приказчики требовали деньги вперед. В банке клерк даже не захотел разговаривать с ней о кредите. “Лиц без гражданства не обслуживаем”, – сказал он и закрыл окошко.

Клим говорил Нине, что ей от природы свойственно необыкновенное упорство: “Ты не сдаешься, даже когда у всех вокруг опускаются руки”. Только этим она и подбадривала себя… А потом пугалась и злилась оттого, что опять вспоминает прошлое.

От Иржи не было никакого толку – он даже не надеялся на успех и прямо говорил Нине, что она проест деньги и превратится в мелкую уголовницу, а сам он сопьется и умрет. Он злился на себя из-за собственной никчемности, а еще больше на Нину – за то, что она пыталась трепыхаться и тем самым подчеркивала, что у нее больше мужества и силы духа. Порой он так надоедал ей своими мрачными предсказаниями, что ей хотелось запустить в него туфлю.

Как было бы хорошо найти себе нового мужа и передать ему все заботы! В надежде познакомиться с кем-нибудь Нина несколько раз выходила к тиффину в “Астор-Хаусе”, но эта затея с треском провалилась. Нина не понимала, в чем дело: она выглядела лучше всех в своем шелковом платье и жемчугах; ее приглашали танцевать, но никто из кавалеров не захотел продолжить с ней знакомство.

Она возвращалась в номер вне себя от гнева:

– Они какие-то ненормальные! – жаловалась она Иржи. – Сначала молчат, как рыбы, а потом и вовсе сбегают!

Тот только посмеивался:

– А я их вполне понимаю. Мужчинам нравятся веселые и беззаботные женщины, а у вас вид, как у злой сосачки. Ой… То есть у сосульки. Нет, я неправильно по-русски говорю… Как называется тот, кто пьет человеческую кровь?

– Комар, – раздраженно отозвалась Нина.

Она давно хотела сходить в церковь, но не решалась пойти в православный храм, потому что там можно было наткнуться на старых знакомых.

Иржи позвал ее с собой на католическую литургию.

– Если вы будете делать то же, что и остальные, никто вам и слова не скажет, – заверил он Нину, и она согласилась.

Собор Святого Игнатия был самым высоким зданием Шанхая, и сюда ежедневно привозили туристов, чтобы они полюбовались на прекрасные витражи и увенчанные крестами шпили.

Из распахнутых дверей доносились звуки органа и запах ладана, но когда Нина и Иржи вошли в собор, оказалось, что там шла заупокойная месса.