Белый рыцарь - Страница 2

— Благодарю вас, ваша светлость, — сказала она, с трудом заставляя свой голос звучать холодно и отстранённо.

Герцог взял её пальцами за подбородок, повернув его, чтобы посмотреть на неё в профиль.

— Твои зубы.

— Что с ними?

— Мне хотелось бы посмотреть на них.

Грейс нахмурилась, искоса поглядев на него:

— А должна ли я также поржать для вас, ваша светлость?

Позади нее Тедрик прочистил горло:

— Можешь сесть, Грейс.

Дядя недовольно хмурился, пока она направлялась к своему месту. Он возьмётся за неё позже, подумала она, или, возможно, просто подпишет брачный договор сейчас у неё на глазах, обрекая её на жизнь с этим отвратительным человеком.

«Будь ты проклят, дядя Тедрик», — думала Грейс, сидя неподвижно на банкетке между двумя мужчинами, справа — её прошлое, слева — упаси Боже — будущее. Почему, ну почему дядя возложил на неё всю ответственность, за восстановление семейного состояния? Его часть, конечно, была пущена на ветер из-за всех этих безрассудных поступков, которые он совершил, будь то игра, выпивка или флирт — таланты, которые он довёл до совершенства, и из-за которых им приходилось жить под угрозой долговой ямы.

Ему понадобилось шесть месяцев, чтобы дойти до теперешнего состояния кризиса — столько прошло времени с того дня, как умерла её бабушка, оставив на него управление финансами Чолмели. Пока была жива Нонни, дяде Тедрику выдавалось денежное пособие, которое он всегда ухитрялся проматывать задолго до того, как должен был получить следующее. Так что ему приходилось каждые три месяца приезжать в Дарем в поисках большего. Грейс помнила, что он наносил подобные визиты на протяжении всего её детства. Она слушала, как за ужином он перечисляет свои расходы её бабушке, жалуясь на то, что должен жить в ужасной экономии. Иногда Нонни смягчалась и давала ему ещё немного денег. Но в тех случаях, когда она отказывала, Грейс замечала опасный огонь в глазах Тедрика и видела, как каменеет его челюсть от усилий сдержать слова, которые он, очевидно, хотел бы высказать. Ему пришлось выжидать, пока вдова больше не будет иметь власти над семейным состоянием. И это не заняло много времени.

После смерти Нонни, пока Грейс одевалась в траур и избегала любых развлечений, кроме книг и рисования, Тедрик вёл себя, как лисица в курятнике. Он безудержно проматывал своё солидное наследство, заложил поместье Чолмели за долги, которые не имел надежды когда-либо оплатить. Он скоро обратил внимание на Грейс или, точнее, на её наследство, которое находилось в трастовом фонде до того, как она выйдет замуж или достигнет двадцати пяти лет. Тогда он как опекун мог бы получить часть её наследства. И потому, стоя перед герцогом, Грейс ясно понимала: дядя Тедрик решил, что восемнадцать месяцев до её двадцатипятилетия слишком долгий срок, чтобы просить кредиторов подождать. И всё же, несомненно, должен был существовать другой способ улучшить их финансовое положение. Грейс тут же решила, что сделает всё, чтобы убедить в этом дядю, как только герцог уйдёт.

Между тем Тедрик громко говорил:

— В истории нашей семьи нет болезней, ни физических, ни психических, ваша светлость. Родители моей племянницы, мой брат и его жена, трагически утонули в море, когда она была ребёнком, оставив девочку на воспитание моей матери. Маркиза позаботилась о том, чтобы Грейс получила образование у лучших наставников. Грейс ещё не выходила в свет. Она выросла на севере, в нашем семейном загородном поместье, так что её характер не испорчен. И я думаю, вы согласитесь: на неё очень приятно смотреть.

— Её возраст, — сказал герцог, снова изучая её. — Двадцать три, вы сказали? Немного старовата для того, чтобы до сих пор не быть представленной в обществе.

— Осенью мне будет двадцать четыре, — быстро добавила Грейс.

Тедрик метнул в неё уничтожающий взгляд, прежде чем ответить герцогу:

— Моя племянница отказалась от выхода в свет ради того, чтобы скрасить последние годы жизни моей матери, быть рядом и заботиться о ней. Вы, должно быть, слышали, что леди Чолмели покинула нас прошлой зимой, как раз после того, как достигла своего семидесятилетия.

Холодное выражение лица герцога, казалось, странным образом смягчилось.

— Я слышал о смерти леди Чолмели, — он замолчал на минуту, как будто произносил молитву в память усопшей, а потом продолжил с прежней сварливостью: — Однако я предполагаю, что причина задержки выхода в свет вашей племянницы в вашей привычке играть не по средствам, — он наградил её дядю суровым взглядом. — Да, Чолмели, я немного покопался в ваших делах. Кажется, у вас долгов почти на двадцать тысяч фунтов.

Двадцать тысяч!

Лицо Тедрика побелело. Герцог взглянул на дядю Грейс, подняв брови, ожидая опровержения. Его не последовало. Только долгое выразительное молчание.

Грейс в упор смотрела на дядю, не в состоянии произнести ни слова. Как? Как он накопил такой огромный долг? Она думала о тысяче фунтов, даже о двух, но это? Перед такой цифрой её шансы убедить Тедрика оставить мысли о её замужестве казались призрачными. Всё же её утешал тот факт, что герцог был осведомлён об их непростых обстоятельствах. Конечно, теперь он никогда не женится на ней. Грейс поднялась с банкетки, думая, что отъезд гостя стал неизбежен.

— Леди Чолмели… — прошептал герцог, не обращаясь ни к кому в частности, — когда-то мы знали друг друга. Много лет назад. Она была леди во всех отношениях.

В его голосе безошибочно угадывались нежность и привязанность, и это заставило Грейс опуститься обратно на сиденье. Казалось, он всё ещё не перестал рассматривать её в качестве возможной невесты. Тедрик не тратил времени понапрасну, он готов был воспользоваться открывшимся обстоятельством — известием о любого рода близости, которая могла существовать между герцогом и её бабушкой — для собственной пользы:

— Как вы знаете, Грейс назвали в честь моей матери. Я думаю, вы заметили, как моя племянница похожа на неё.

Он пересёк комнату, подойдя к знаменитому портрету её бабушки кисти Гейнсборо, висевшему над очагом.

— Я упоминал, что они были очень близки?

Грейс, леди Чолмели, была истинным отражением той эпохи, когда царила утончённость, когда о женщинах заботились и когда честь значила всё. На картине она стояла, окружённая своими спаниелями, на лужайке на берегу Ледисторпа в царственной позе, с идеально уложенными волосами. Даже в своём нынешнем положении Грейс обнаружила, что улыбается портрету, тоскуя по дням, когда они были только вдвоём, до дяди Тедрика, до Лондона, до того, как герцог Уэстовер приехал, чтобы оценить её как предполагаемую невесту.

Герцог повернулся, снова разглядывая Грейс. Она поняла, что он сравнивает её с изображением бабушки. Затем он перевёл внимание на её дядю. После минутного молчаливого созерцания, он поднялся, ударив перед собой тростью об пол.

— Я должен заняться организацией свадьбы, Чолмели, — он повернулся к двери. — Мой человек напишет вам, когда появится необходимость.

Глядя, как герцог уходит, Грейс быстро начала пересчитывать серебро Чолмели, думая, как много она сможет выручить от его продажи.

Кристиан Уиклифф, маркиз Найтон, вышел из своего сияющего жёлтого ландо, прежде чем кучер смог дотянуться до дверцы, чтобы открыть её для него, как того требовал этикет.

Кучера звали Пэрротт, что хорошо подходило к нему из-за его своеобразной привычки всегда повторять последние слова того, что ему говорили, и из-за его носа, который на самом деле походил на кривой клюв[3].

— Я справился, Пэрротт, — сказал маркиз, кивнув слуге, пока шёл к парадной двери георгианского особняка, стоящего в тени вязов.

— Справился, — повторил Пэрротт, кланяясь спине маркиза. — Ваша правда, справились, милорд.

Пэрротт состоял на службе у лорда Найтона с того времени, как его кузен Уиллем пять лет назад покинул свой пост, отправившись в Америку. Уиллем рекомендовал Пэрротта в качестве замены, прежде чем уехать. И этот день конюх никогда не забудет, даже если доживёт до ста лет.