Белый лист - Страница 6

За всё время Семёнов два раза явственно слышал отдалённый звук пролетающего вертолёта.

За время отсидки в яме у Семёнова появилась возможность подумать о многих вещах. Подумать и без суеты заглянуть в своё, совсем вроде бы не глубокое, прошлое.

Вспоминалась мать и её сестра Прасковья, тётка Алексея, изредка приезжавшая погостить из соседнего района.

Вспоминал дом и отца. Его рассказы и истории о родственниках, врезавшиеся в память с детства. В памяти без труда всплывали развешанные по стенам старые фотографии семьи деда и прадеда. С чёрно-белых дагерротипов, обрамлённых в самодельные простенькие рамки, на него сквозь время глядели напряжённые и торжественные лики его ушедшей родни – пращуров, которых он никогда не видел.

Живым он помнил только деда Николая по отцовской линии.

Дед Николай был железнодорожником. Отец как-то показал Алексею хранящийся в шкатулке с документами дедов орден Октябрьской Революции. Из коротких рассказов отца Семёнов составил свою картину жизни его семьи.

Дед успел поработать в разных городах – от Москвы до Томска, переезжая всюду со своей семьёй. На работе его ценили. Во время войны у железнодорожников была “бронь” от армии. Подолгу Николаю нигде работать не доводилось – перебрасывали с места на место. Да это было и к лучшему – до доносов и зависти не доходило. В Караганде же служба задержала на несколько лет. Там и родился отец Алексея.

Как ни старался Николай, избежать “ежовых рукавиц” не получилось. Забрали ночью. Правда, продержав всего две недели, отпустили. Причина лежала на поверхности – пожалел “врага”, выселенцев с Кавказа; чеченцев, с женщинами и детьми, выбросили из вагонов на пандус тупиковой грузовой ветки в тридцатиградусный мороз. На ветру, через пару часов этих худо одетых людей можно было бы зачислить в “убыль населения”.

Дед дал команду пустить их временно в пустующий “красный уголок” в клубе. Кто-то настучал.

Чеченцев и ингушей в ту пору в Караганду нагнали много. Местные их сторонились. После этого случая деда в их среде стали принимать как очень уважаемого человека. Пожилые чеченцы почтительно здоровались с ним на улице за руку.

А теперь он сидел у них в яме. Лёжа на спине, Алексей разглядывал звёздное небо, перебирая в памяти лица ушедших родственников. Жалел, что не расспросил подробней о предках, покуда были живы отец и мать. Теперь он последний их роду.

Отчего-то припомнился давний детский сон; изложение в классе. Белый тетрадный лист, лежащий перед ним на зелёной поверхности парты, и охвативший его ужас от осознания того, что он не знает, о чём писать. Он всё забыл. Со стен класса на него хмуро смотрели лики русских учёных и писателей, явно недовольных его конфузом. Приближавшаяся к его парте учительница доводила напряжение до предела, и он просыпался.

Алексей не мог понять, отчего в детстве этот сон часто повторялся; ведь ни отец, ни мать никогда особо не ругали его за плохие оценки.

Из нечастых коротких разговоров с Мадиной, Алексей осторожно, по крупицам выяснял обстоятельства жизни аула и причины своего нынешнего “везения”.

Ахмад, дед Мадины, до выхода на пенсию работал учителем, а в последние годы директором школы в Нехчи-Келое. На родину Ахмад смог вернуться не так давно; в далёком декабре сорок четвёртого, ещё мальчишкой, вместе с родителями и односельчанами он был выслан той властью из этих мест в Казахстан.

Их аул был расположен в нескольких километрах выше Нехчи-Келоя. На картах его не было. Так, летнее пастбище.

Полевой командир Исраил до начала войны работал простым трактористом в колхозе. Исраила Ахмад не жаловал. Но от родства, хоть и от дальнего, в этих местах не открестишься. Мадинка и сама не знала, зачем дед выкупил Алексея; с работой по хозяйству они и так справлялись, а лишних денег у них отродясь не было.

Мадина говорила неохотно, непроизвольно косясь при этом в сторону соседних подворий. Было видно, что она чего-то опасается. Для своих вопросов Алексей старался выбирать моменты, когда рядом никого не было.

Постепенно отношения с хозяевами становились более привычными и непринуждёнными. Старик по-прежнему больше молчал.

Мадинка… Мадина. Её лицо с насупленными бровями появилось на фоне утреннего неба в горловине зиндана, когда он уже проснулся.

– Вставай, русский! – Она улыбнулась. – Пора работать! – Длинная лестница медленно опустилась в яму.

– Книгу мне принести можешь? Совсем скучно мне в яме по вечерам. Хоть какую-нибудь!

– Принесу. У деда много их. Старые. Я тоже много прочитала.

И действительно, вечером, после ужина, принесла огарок свечи и потрёпанную толстую книгу. Глядя в сторону, произнесла:

– Ты прости, Алёша, но в дом мы тебя пустить не можем. Что соседи скажут? Что мы русского жалеем?

Он держал в руках послевоенное издание истории кавказских войн девятнадцатого века. Долго с удивлением листал, бережно переворачивая слегка пожелтевшие листы редкого издания. Книги хватило почти на две недели.

Работая в огороде, они иногда разговаривали с Мадиной. Девчонка никогда не была в Москве и исподволь расспрашивала о ней. Этот город она видела только на фотографиях. Когда она начинала говорить о Москве, её речь менялась и слова непроизвольно начинали произноситься нараспев. Почти всегда она умолкала, будто вглядываясь в выдуманные ею самой картинки.

Алексею становилось понятно, насколько ей хочется там побывать. Мечтала поступить в педагогический институт.

Алексей уже окреп и стал ориентироваться на местности. Приходили мысли о побеге. Через три месяца Ахмад, не надев ему на ногу колодку, в первый раз взял его в лес за хворостом.

Лес поразил его своей прохладной таинственностью и одарил ощущением свободы. Казалось, это ощущение рождается из разнообразных звуков, производимых происходящей в лесу жизнью. Лучи солнца, пробивая раскидистые кроны деревьев, создавали изумрудное марево. В лиственной палитре появились красно-жёлтые тона. Этот день казался посланным сверху, словно ниоткуда. Алексея посетило уже забытое чувство внутреннего покоя.

Наступил сентябрь.

Шум вертолётных винтов Алексей услышал, уже когда проснулся. Ждал не вставая. Мадина сегодня запаздывала.

– Ну что, дождался?! Вылазь, браток. – Два солдата, спустив лестницу в яму, помогли ему выбраться, сочувственно поддержав под руки.

Молодой офицер в камуфляжной форме, без головного убора, стоял рядом с ямой, положив руки на автомат, висевший на шее. Капитан. По аулу ходили несколько бойцов, сгоняя немногочисленных его обитателей на лужайку к стоящему вертолёту.

– Капитан Дурнов, – представился. – Какой части будешь?

– Гражданский я. Семёнов Алексей.

– Повезло тебе, Семёнов. Случайно тебя обнаружили. Девчонка наводочку дала. Её благодари. Тихонько так, подошла ко мне и кивнула в сторону кустов, где яма. Что-то тут нечисто. Ну, давай укажи на своего “хозяина”. Мы его с собой прихватим. Бумаги на базе в Ханкале оформим. А там – куда следаки выведут! Но без твоих показаний я с ними возиться не стану.

– Давай, Кузменко, гони мужчин сюда, к вертолёту! – крикнул он стоящему неподалёку усатому сержанту.

– А вас-то как сюда занесло, капитан?

– Исраила вот недавно “уговорили”. Где-то в этих местах его подельнички должны были отлёживаться. Заскочили так, для профилактики. Но, похоже, нет здесь никого.

Солдаты собрали всех. Четыре старика и двое подростков стояли перед ним нестройной группой. Ночью выпал, ранний для этого времени, робкий снежок. Ахмад тоже был с ними. Он стоял справа, опираясь на палку, отрешённо глядя перед собой на покрытую белой изморозью траву.

Мальчишки щурились, прикрывая глаза от солнца. Семёнов старался охватить взглядом загорелые, ничего не выражающие лица крестьян, выжидательно и в то же время равнодушно глядевших на него. Они знали, кто он и что может сказать.