Белый крест - Страница 41

– …встать над примитивной бинарной логикой. Сделаться выше убогого деления на плохоехорошее, – пооракульски изрекал Моня. – Понять, что вечное, непреодолимое противостояние добразла есть иллюзия, вымысел, изобретение мелких умов, неспособных вместить противоположные смыслы…

– Это он про что? – встрепенулся сосед Аркадия, тот, который с осоловелыми очами.

– Про философию, – выдохнул другой сосед, откладывая свой огурец на вилке. – Наш Моня – умммнейшая голова! Чччерт его дери!

– Это потому что он еврей, – объяснил господин Без Имени.

– …находить точку равновесия противоположных констант, – продолжал Моня, будто заведенный. – Примирить противостоящие силы. В каждом янь есть доля инь, и наоборот. Их нужно ассимилировать в еще большей степени. Чтобы черное и белое стали равно серым. Серый – цвет свободного человечества. Сверхчеловечества. Добро и зло должны быть нейтрализованы. Это достигается ослаблением одного, когда оно сильнее другого, и усилением, когда оно слабее. Предание и предательство – у них один корень…

– Паазвольте! – вдруг возмутился господин Без Имени. – Как это так? Это как это? А?

– А вот так это! – азартно возразил ему Коломенский и изобразил на пальцах обидный шиш.

Тут же поднялся шум. Выпивохи под образовавшийся предлог затеяли перепалку. Компания побыстрому разделилась на сторонников Мони, противников и неопределившихся. Все пытались переорать друг дружку, тыкали пальцами, уже грохали стаканами об стол, кипятились и багровели. Сам же виновник перебранки в ней не участвовал, довольствуясь тихой ролью наблюдателя.

Мурманцев боролся с желанием повторить жест Войткевича. Не было никаких сомнений, что Моня водил отнюдь не шапочное знакомство с оккультными мистиками, именующими себя «Люданы». Напротив, господин Еллер демонстрировал глубокое погружение в их идеологию. Карамышев описал ее по телефону в двух словах, но этого было достаточно, чтобы понять суть.

И сейчас эта суть стояла у Мурманцева перед глазами – в виде орущих друг на друга и уже приноравливающихся к рукопашной людей. В самом этом предложении слить черное и белое в одно корыто, не делать между ними различия заключена мощная разрушительная энергия. Очень интеллигентная, скромная, не афиширующая себя агрессия. Чрезвычайно зловредная.

Коломенский схватил господина Без Имени за нос и стал крутить. Тихий обычно Жорж приложил когото блюдом по уху. Поэтический Аркадий упоенно не то оборонялся, не то атаковал вилками, зажатыми в обеих руках на манер шпаг.

– Вы сударь, дурак и бездарь! – орал один.

– А вы, милостидарь, грошовый щелкопер и невежда! – парировал другой.

– Мошенник! Прихлебатель! Удод!

– Извольте тотчас же взять свои слова обратно, или я дам вам в рыло!

– Руки коротки у вас, сударь мой!

– Зато у вас язык длинен, как у гадюки!

– Аах!

Не на шутку разыгравшийся тонкий, изящный Жорж рьяно, в исступлении размахивал блюдом направо и налево. С его стороны это, очевидно, был бессмысленный и беспощадный бунт, о котором предупреждал классик. Двое, испробовавшие блюда, уже лежали на столе и на полу. Три официанта наблюдали за борьбой страстей с видом арбитров, присуждающих очки.

Из под стола между стульев выполз на карачках психоаналитик Залихватский, сбросил с плеча и рукава остатки мясного салата под морковным соусом и, не оглядываясь, дезертировал в уборную.

Мурманцев отставил кофе и пошел за ним следом, брезгливо обогнув безобразную свалку. Официанты, молча посоветовавшись взглядами, начали оттаскивать в сторону поверженных.

В уборной Филипп Кузьмич со стоном мочил холодной водой лоб – там вспухла большая шишка. Психоаналитик смотрел на себя в большое зеркало глазами, полными страдания и смятения. Увидев же позади себя вошедшего Мурманцева, на секунду застыл, а затем издал особо протяжный горький стон.

– Мое лицо! Что они сделали со мной! Вы видите, сударь! Теперь я не могу работать – лицо мой рабочий инструмент! Я не могу показываться в таком виде моим пациентам! Что они скажут!

– Не стоит преувеличивать, – сухо произнес Мурманцев. – Нет у вас никаких пациентов. Отвечайте, быстро и не раздумывая: что вы здесь делаете?

– Я… я… – Залихватский съежился и ссутулился в предчувствии новых неприятностей. – Я обедал здесь, сударь… А в чем, собственно, дело? – хамовато спросил он, решив, вероятно, что лучшая защита – нападение.

Мурманцев извлек из кармана и ткнул ему под нос удостоверение в раскрытом виде.

– Белая Гвардия? – порозовев, выдавил Залихватский. – Но я ничего противозаконного не совершил! Я лояльный подданный Его Величества!

– Тогда зачем оправдываться, если ничего не совершили?

Психоаналитик скосил глаза на дверь из уборной, оценивая шансы сбежать. Увы, их не было. Мурманцев своей широкой спиной и непримиримой позой перекрывал ему пути отхода.

– Вы меня арестуете? – спросил безнадежно Залихватский, совсем поникнув.

Мурманцев сделал шаг вперед. Психоаналитик прижался к стене возле зеркала.

– Я предупреждал, чтобы вы не попадались мне на глаза, – мрачным голосом произнес Мурманцев.

Залихватский растерянно моргнул раз, другой.

– Откуда же я мог знать, что вы здесь появитесь, суда… господин капитан, – с жалобной, заискивающей улыбкой промямлил он.

– Вы должны были предполагать это на основании того, что я живу в этом городе, – твердокаменно, с непроницаемым лицом сказал Мурманцев. – Как давно вы посещаете это кафе? Говорите только правду.

– Я всегда говорю только правду, – Залихватский попытался принять гордый вид, но у него не получилось. – Это кафе я посещаю всегда, когда приезжаю к моей родственнице, вдове судового промышленника Карзинкина.

Мурманцев достал бумажник и вынул фотографию арестованного Яковлева, сделанную в тюрьме.

– Этого человека видели здесь когданибудь?

Залихватский долго рассматривал снимок, моргая, потом кивнул.

– Безусловно, я видел его здесь. Но припомнить, когда…

– Это и не требуется.

Мурманцев удовлетворился ответом и убрал фото. Его предположение совершенно подтвердилось. Яковлева натравил на гильдмастера господин Еллер, тем же самым способом, каким подсунул следствию по делу об убийстве – в лице Мурманцева – тупиковый «японский след». Просто гений какойто.

Тем не менее доказательств вины господина Еллера не было попрежнему. Свидетельство почти что признанного сумасшедшим Касигавы и факт гениальной Мониной ловкости к делу не идут никак.

Мурманцев посмотрел на жмущегося у стены психоаналитика с яркими морковными кляксами и дорожками на светлом сюртуке.

– У вас есть два часа на то, чтобы убраться из города.

Глаза у Залихватского стали круглыми, обиженными и просящими.

– Что ж это… я не могу так… у меня обязательства… хотя бы два дня!..

Мурманцев был неумолим.

– Предпочитаете быть задержанным по подозрению в причастности к антигосударственному заговору?

Залихватский побелел и начал оседать.

– Сейчас вы выйдете отсюда и, не задерживаясь, отправитесь к вдове Карзинкиной укладывать чемоданы. А если я увижу, что вы заговорили с кемто из присутствующих здесь господ…

Филипп Кузьмич перестал падать и энергично затряс головой.

– Ни с кем, – он приложил руку к сердцу, – никогда. Я лояльный подданный Его Величества, суд… господин капитан.

– Тем лучше. Идите.

Мурманцев освободил проход и вышел вслед за психоаналитиком, шествующим на деревянных ногах.

В зале трактира утихомиренные выпивохи залечивали раны. Разбушевавшегося Жоржа умотали чьимто плащом, и теперь он сидел на стуле, как в смирительной рубашке, в недоумии хлопая глазами. Ктото стонал, ктото с помощью официанта соскребал с себя квашеную капусту. Аркадий бросил свои шпагивилки и стоял в стороне, вдумчиво созерцая арену побоища. На лице у него царило яростное вдохновение. Надо было полагать, что в результате на свет явится какаянибудь героикобатальная поэма. Коломенский лежал на полу без сознания, и по лбу у него струилась кровь, а под глазом разливался этюд в багровых тонах. Видно, и ему досталось Жоржева блюда. Господин Без Имени торжествующе стоял над телом, нежными прикосновениями проверяя состояние своего пострадавшего от кручения носа. При этом произносил эпитафию: