Белый крест - Страница 37

– Никто вас не держал, – спокойно сказал Алябьев. – Если все так плохо – почему бы вам было не остаться в Урантии? Небось нашлось бы там свободное стойло? Вы себя к каким животным относите? К непарнокопытным или человекообразным? Пресмыкающимся? Нет, наверное, просто жвачным. Угадал? А вернулись вы потому, что для Урантии – вы нищий и никому там не нужны. Ба, да это же и есть формула свободы поурантийски. Там никто никому не нужен. Почеловечески не нужен. Разве что поживотному. Вот этого мне, как вы говорите, действительно не понять. За что вы – и они – так не любите себя. Просто, знаете, интеллекта не хватит – понять.

– Тогда и говорить не о чем, – презрительно процедил Яковлев.

– Полностью согласен. Мне с вами говорить не о чем. Но у нас тут не светская беседа, а допрос. Итак, продолжим. Вы вернулись в Ру, чтобы, как говорите, заработать немного денег продажей технологий, которые собирались уворовать. Сами додумались или кто подкинул идею?

– Сам, – гордо отрезал Яковлев.

– Ну, допустим. А каким образом вы намеревались продавать их? Напрямую или через посредника?

– Мне это без разницы. Как пришлось бы, так и продал.

– Замечательный жизненный принцип! Все без разницы. Вам было без разницы, каким способом получить доступ к биотрону. Потом без разницы, как взломать его, хотя это в корне невозможно. Может, вам без разницы и то, что с вами будет дальше? Ах да, вы же предлагали четвертовать вас. Увы, придется немножко помучиться, пожить еще. Только теперь уж действительно в кандалах. Мне жаль вас, Яковлев.

Арестованный внезапно завалился набок, рухнул на пол и забил ногами. Алябьев наклонился через стол.

– Эпилепсия? – Мурманцев подошел к скрючившемуся телу.

– Не похоже, – озабоченно ответил Алябьев. – Пены нет.

Вместо пены изо рта Яковлева пошел вой. Негромкий жалобный скулеж щенка, оставленного в одиночестве.

– Он что, плачет?

– Да нет вроде.

– Жаль. Если человек плачет – не все так запущено.

Алябьев вызвал конвойного и врача. Мурманцев вышел и подождал капитанкомандора в коридоре. Допрос оставил по себе неприятное впечатление.

– Ну, что скажете, Савва Андреич? – спросил Алябьев, присоединившись к нему. – Впервые вам видеть такого фрукта?

– Такого, пожалуй, да. Раньше попадались другие разновидности того же самого. Побледнее чуть.

– А мне вот довелось в свое время со многими такими познакомиться. Отголоски жидовствующих конца прошлого века – они еще долго воду мутили в Империи. Этот – черт его знает, последний он или нет. Скорей всего, они уже никогда не переведутся.

– Человек, желающий странного и нелепого, – сказал Мурманцев задумчиво.

– Нелепого и пошлого. Отвержение священных принципов, сакральных пределов есть пошлость. Самоубийственная пошлость. Этот человек безумен.

– Мне показалось, он в здравом уме.

– Дорогой Савва Андреич, есть такие болезни души, которые не подпадают под медицинские критерии. Они лечатся только покаянием. Ну, вы, вероятно, домой? А я задержусь здесь немного по делам. Жаль, что не смог оказать вам помощь, о которой вы просили.

Пару секунд Мурманцев вспоминал, о какой помощи идет речь. За событиями последних трех часов он умудрился забыть о том, что хотя и не нашел оригинала, с которого был слеплен биотрон, зато напал на след самого профессора Цветкова. Да еще какой след! Прямотаки гусеничный, от бульдозера.

– Что вы, Василий Федорыч, вы мне очень даже помогли.

– Ну, я рад. Господь с вами, голубчик. Езжайте домой.

– Василий Федорыч!

– Да? – Алябьев обернулся.

– Биотрон действительно невозможно взломать?

– Вы же слышали, что говорил гильдмастер.

– Гильдмастер тоже человек. Он тоже может заболеть немедицинской болезнью души.

– Империя держится не на биотронах, голубчик Савва Андреич. Империя держится государем, помазанником Божьим.

Повернувшись, капитанкомандор зашагал прочь.

Мурманцева ответ убедил – но не до конца. Николай II Святой был помазанником Божьим и не удержал империю в руках. Его сломил хаос, начинавшийся в стране. Виртуальные государственные мужи – биотроны – всегда представлялись Мурманцеву более надежными, чем прежние губернаторы. Они были символом, олицетворением стабильности Империи. Мурманцев преподавал в Академии новейшую историю и знал, что во всякой политической стабильности заложена своя бомба, которую можно взорвать, если найти нужную кнопку. Теперь он начинал подозревать, что биотроны и есть та самая бомба под Империей.

«Такая вот рокировочка», – подумал он.

Старожилы рассказывали, что речка Надым временами точно бывает похожа на дым. Плывет будто на ветру серобелесыми невесомыми струями, густыми, непрозрачными, как от костра из влажных веток. За год, который Мурманцев провел здесь, он не раз приходил на берег – ранней осенью и поздней весной, потом летом. Речкадым приковывала к себе взгляд и словно околдовывала. Начинало казаться, что она окутывает берега теплом, и ноздри щекотал горьковатый запах лесного пожарища. Говорили, что пожар и правда был. Давнымдавно туземные язычники во главе со своим князьком пожгли только что построенный на их земле монастырек. Да этот же огонь их самих и прогнал. Сильный ветер раздул пламя, пожар перекинулся на лес и облизал пятки бежавшим туземцам. Монастырь после отстроили заново – и стоит он с тех пор уже четыреста лет, разве что чуть поболее стал.

А может, и не от туземцев пожар случился. Место было немного странное – как будто облюбованное шаровыми молниями. Монахи их часто видели вокруг обители и даже внутри. Правда, молнии вели себя тихосмирно, никто из старцев не мог наверняка сказать, чтоб они спалили хоть чтонибудь.

Мурманцев почти не помнил, как оказался в этих краях. Как бежал из первопрестольной – помнил, а дальше сразу – сибирский полустанок, бедная гостиничка, речка, похожая на дым, белые стены монастыря, монахпривратник, латающий дырявый сапог. Монастырек был не то что небогат, а попросту нищ. От ближайшего города – сотня верст, деревень вокруг мало, земля родит плохо – холодный край, да еще и места болотистые. Мурманцев както сразу решил, что останется здесь. Хотя и привык к более комфортным условиям, но отчегото за душу взяла простота и суровость здешней жизни.

Первые несколько дней послушничества его не отягощали работой – дали пообвыкнуть. В перерывах между долгими службами он бродил по монастырю и вокруг, хмелея от новизны ощущений и немножко опасаясь, что не выдержит испытания на прочность. Узнав, что в обители имеется библиотека, обрадовался – без книг даже монастырская, близкая к Небу, жизнь казалась неполной. Знакомство с библиотекой вызвало легкий шок. Здесь были редчайшие издания семнадцатого и шестнадцатого веков, несколько рукописных книг даже более раннего времени. То ли монахи спасли их от того давнего пожара, то ли позже они попали сюда разными путями. Но библиотека оказалась в кошмарном состоянии. Никто ею не заведовал. Каталога не имелось вовсе. Книги стояли на полках в беспорядке. Еще хорошо, гнить не начали и мышей не водилось. Мурманцев подавил в себе негодование молитвой и пошел к настоятелю. Изложил суть и попросил дать ему послушание – назначить библиотекарем. Игумен отец Варсонофий поразмыслил и сказал:

– Что библиотека в недолжном порядке – то мне ведомо. Подумываю устроить туда отца Пимена. Стар он уже для работы на сыродельне, телом ослаб. При книгах ему самое место. Ты же, брат Савва, молод и телом крепок. Даю тебе послушание на огородах трудиться.

Брат Савва только рот раскрыл – и ушел пристыженный. Первейшее правило монастырской жизни – не проявлять самочиния и любоначалия. Отец Варсонофий преподал молодому послушнику урок смирения.

В тот же день брат Савва познакомился с отцом Галактионом. Монастырские огороды тянулись на поле за стеной обители – метров двести до кромки леса. Поближе шли грядки с капустой, морковью, репой. Дальше – картофельные ряды. На все поле – один монах с лопатой в руках. Брат Савва вздохнул и поплелся к нему на подмогу. Монах был старый, годов семьдесят, не меньше. Седые волосы до плеч, такая же борода до пупа. Лицо – красное от усилий и уже покидающего север солнца. Вдоль выкопанных рядов лежали картофельные клубни, не шибко крупные, скорее мелкие.