Белый континент (СИ) - Страница 63

Выбираясь из мешка и расспрашивая Бьолана с Хансеном о складе, Руал не переставал удивляться вернувшимся к нему бодрости и хорошему настроению. Странное болезненное состояние, измучившее его накануне, прошло без следа, и порой путешественнику казалось, что весь этот тяжелый день привиделся ему во сне. Но против этого говорили факты: если бы он был хоть чуть-чуть менее уставшим, если бы чувствовал себя хотя бы немного лучше, он отправился бы к складу сам, взяв с собой одного из помощников, а не переложил бы это дело на других.

Понять, чем же была вызвана эта внезапно возникшая и так же внезапно прошедшая слабость, Руал так и не смог. Впрочем, он не так уж долго над этим раздумывал — многочисленные дела отвлекли его от этих мыслей, а потом и вовсе заставили забыть о своем загадочном недомогании. И когда отряд снова двинулся к пока еще недосягаемой, но уже более близкой Китовой бухте, Амундсен несся впереди всех, оставив за спиной даже возмущенно сопевшего Бьолана, и с удовольствием вдыхал обжигающий ледяной воздух. Он спешил домой, в Норвегию — чтобы затем снова покинуть этот дом ради льда, снега и холода.

Три с лишним недели промчались так же быстро, как и летевшие по ровному насту лыжники. Окружающий пейзаж уже не был мертвым и пустым: над белыми холмами кружили птицы, а на снегу путешественники то и дело натыкались на следы своего собственного похода к полюсу — то торчавшие из сугробов сломанные лыжи, то пустые ящики или оброненный мусор. А однажды на горизонте, между белой землей и пронзительно-голубым небом, показалась более темная серо-синяя полоса — океан, на берегу которого путешественников дожидались их оставшиеся на Фрамхейме товарищи. С каждым днем полоса океана становилась все шире, а затем коллеги Амундсена объявили, что видят впереди россыпь темных точек — постройки и палатки, в которых жила их экспедиция. Для Руала точки пока еще оставались невидимыми, но в словах остальных членов своей команды он, как всегда, ни минуты не сомневался. И спешил вперед, все сильнее отталкиваясь лыжными палками, чтобы тоже поскорее увидеть Фрамхейм собственными глазами.

А потом сборный дом, палатки и построенные из снега ограждения начали расти и вскоре стали такими большими, что их без труда мог разглядеть и близорукий начальник экспедиции. Для полюсного отряда это был ранний вечер, для всех остальных людей, живших на этой широте — раннее утро. В лагере стояла тишина, не нарушаемая ничем — даже собаки в этот час еще мирно спали и не услышали, что к ним приближаются покинувшие их несколько месяцев назад хозяева.

Не сговариваясь, пятеро первооткрывателей в полной тишине подкатили к лагерю, оставили сани, немного не доезжая до складов, и по-прежнему неслышно приблизились к дому. Больше всего Руал опасался, что его выдаст кто-нибудь из собак, не важно, прибывших с полюса или живших все это время в Китовой бухте. Но собаки словно догадались, что задумали вернувшиеся домой путешественники, и решили подыграть им в этом: если они и учуяли друг друга, то поднимать лай не стали, и Амундсен с друзьями смогли подкрасться к дому, так никого и не разбудив. Руал первым проскользнул в спальное помещение и замер возле порога, четверо его спутников остановились рядом с ним. Стены дома, казалось, сотрясались от храпа. Четыре человека, все это время ждавшие возвращения участников похода к полюсу и беспокоившиеся за них, крепко спали, еще не зная, что их томительное ожидание уже закончилось.

Первым перестал храпеть и открыл глаза Йорген Стубберуд. Некоторое время он, ни говоря ни слова, переводил взгляд с одного из стоявших в дверях товарищей на другого и, наверное, пытался понять, действительно ли они вернулись или он все еще спит и видит их во сне.

— Привет! — как ни в чем не бывало сказал ему Амундсен. — А почему «Фрама» не видно? С ним все в порядке?

Стубберуд смог лишь молча кивнуть. А потом в своих кроватях зашевелились остальные обитатели Фрамхейма, мертвая тишина слегка разрядилась громким шорохом и скрипом, и вскоре уже все девять полярников смотрели друг на друга, робко улыбаясь и совершенно не представляя, что следует говорить в таких случаях. Преструд, как и Стубберуд, растерянно хлопал глазами, но при этом еще и радовался, что теперь сможет подробно рассказать о своем собственном походе, Йохансен все еще смотрел на Амундсена с обидой, но никто из проснувшихся не решался заговорить первым. И неизвестно, сколько бы времени длилась эта немая сцена, если бы всех, как всегда, не выручил неунывающий Адольф Хенрик Линдстрем.

— Так что там с полюсом? — спросил он в той же небрежной манере, что и Руал, когда интересовался кораблем. — Были вы там или нет?

Амундсен прошел вглубь комнаты, остановился перед довольно улыбавшимся коком и хитро прищурился:

— А ты сам-то как думаешь?

Все присутствующие, включая даже Йохансена, весело расхохотались, на улице на разные голоса залаяли собаки, в небе жалобно запричитала чайка…

Антарктида, 87° ю.ш., февраль 1912 г.

«Ужасное разочарование», — мысленно повторял Скотт собственную дневниковую запись, сделанную чуть больше двух недель назад на полюсе, и с тоской думал о том, что эти слова ни в малейшей степени не способны передать испытанные им и его спутниками чувства. Это было не разочарование и не горе, это был конец всего — безнадежный и беспросветный. Впереди было возвращение к складам, потом — в лагерь на мысе Эванс, а потом и домой, в Лондон, и в то же время впереди не было уже ничего. И все пятеро путешественников прекрасно это понимали, хотя никто так и не сказал об этом вслух.

Снег скрипел под ногами, тяжелые сани медленно ползли за впряженными в них измученными людьми. Южный полюс остался у них за спиной, и с каждым днем они все дальше уходили от этой ничем не отличавшейся от других земель Антарктиды равнины, названной именем норвежского короля. Позади остались трепетавшие на ветру два норвежских флага и один британский, позади затерялась среди снегов крошечная палатка Амундсена с подарками, которые он хотел сделать своим менее удачливым соперникам. А впереди была встреча с остальными полярниками, их разочарованные и сочувственные взгляды, их уверения, что ничего страшного не произошло, что группа Скотта все равно сделала очень много для британской науки, и это важнее всего. Первые сочувственные взгляды и фальшивые заверения, но далеко не последние — затем ему будут так же сочувствовать на корабле, в Австралии, в Лондонском географическом обществе и в университете, после каждого доклада, на каждом званом вечере… Впрочем, на званые вечера Роберта теперь вряд ли будут приглашать — хоть что-то хорошее…

А еще на него, Роберта, будет сочувственно смотреть Кэтлин. Она тоже будет говорить, что ей совершенно все равно, кто прибыл на полюс раньше, что для нее первооткрывателем самой южной точки в любом случае будет он, ее любимый муж, отец ее сына. Но при этом она будет тщательно скрывать свою радость от того, что он вернулся из полярных путешествий навсегда, что больше он не покинет ее до конца жизни, что теперь он будет вынужден жить с ней и нянчиться с Питером и с другими детьми, если они у них будут…

Еще один рывок, сани продвигаются еще немного, шуршат по насту облепленные снегом полозья. Еще на несколько футов путешественники удалились от полюса. Еще чуть-чуть приблизились к своему позору.

Земля ушла из-под ног Скотта неожиданно — он не успел ни вскрикнуть, ни понять, что происходит. Только что он брел по снегу, погруженный в свои невеселые мысли, волоча сани и слушая громкое хриплое дыхание шедших сзади товарищей — а в следующую секунду уже болтался на натянувшихся ремнях над огромной бездонной пропастью. А рядом точно так же висел следовавший за ним Эдгар Эванс. И при этом почему-то молчал и не двигался, не пытался ухватиться за ремни или за край пропасти.

Это показалось Роберту странным, и удивление, которое он испытал, глядя на Эванса, вернуло ему способность соображать и оценивать обстановку. Он услышал, что наверху испуганно кричат остальные полярники, огляделся вокруг и осторожно поднял голову: