Белый и чёрный (Рассказы) - Страница 3
В жаркие дни мы с Дымом бегали на речку купаться. Дым любил барахтаться на мелководье, а чуть затащишь на глубину — скорее спешит к берегу или ещё хуже — начнёт карабкаться мне на спину. Однажды я взял и нырнул, а вынырнув в стороне, увидел: Дым кружит на одном месте и растерянно озирается. Потом заметил невдалеке голубую шапку, такую же, как у меня, и помчал к пловцу. Подплыл и стал забираться к нему на спину. А пловцом оказалась девушка. Она обернулась и как завизжит! Но ещё больше испугался Дым. Он даже поднырнул — только уши остались на воде, а потом дунул к берегу.
По воскресеньям у деда Игната собирались все «собачники». И дядя Костя, и я приходили с собаками. Бабка раздует самовар, достанет пироги и ватрушки, усядемся мы за стол, и собаки тут как тут. Смотрят прямо в рот, тоже пирогов и ватрушек хотят. Я дам им по одному, а бабка как крикнет:
— А ну, пошли во двор, попрошайки! А тебе, Буран, как не стыдно? Ведь кастрюлю картошки слопал! Такой обжора, прямо стыд и срам!
И Буран уходит пристыжённый, а за ним и Снегур с Полканом, и мой Дым.
Во дворе они начинали бороться. Понарошку, кто кого: Буран всех троих или они его. Дурашливые Полкан с Дымом сразу набрасывались на Бурана. Прыгали перед его носом, тявкали, всё хотели в лапу вцепиться, а Снегур не спешил: кружил вдалеке с хитрющей мордой; потом заходил сзади и — прыг Бурану на загривок. Тут уж и Полкан с Дымом набросятся на Бурана, а он, как великан, громко засопит, набычится, развернётся — собаки так и летят кубарем в разные стороны. Иногда и я принимал участие в этой возне. Вчетвером-то мы Бурана одолевали.
Вот так я и рос среди собак, и узнавал их повадки; даже научился подражать их голосам. Приду к дяде Косте и загавкаю из-за угла сиплым голосом, и Снегур с Полканом заливаются, сбитые с толку, — думают, Буран решил их напугать. Или забегу к деду Игнату, спрячусь за дверь и залаю точь-в-точь как Полкан — визгливым, захлёбывающимся лаем. И Буран сразу выскочит и сердито зарычит.
Постепенно я научился различать голоса всех собак в окрестности. Понимал, что означает каждый лай и вой, отчего пёс повизгивает или поскуливает, то есть я в совершенстве выучил собачий язык. И собаки стали принимать меня за своего. Даже совсем незнакомые псы, с дальних улиц. Бывало, столкнусь с такой собакой нос к носу, пёс оскалится, шерсть на загривке поднимет, а я пристально посмотрю ему в глаза и рыкну что-нибудь такое: «Брось, мол, знаю я эти штучки! Своих не узнаёшь?!» И пёс сразу стушуется, заюлит, заковыляет ко мне виляющей походкой. Подойдёт, уткнётся головой в ногу, вроде бы извиняется: «Уж ты, того, не сердись, обознался немного. Ходят тут всякие. Я думал, и ты такой же, как они, а ты, оказывается, наш. Вон весь в ссадинах и синяках. От тебя вон и пахнет-то псиной…»
В то время я к любому волкодаву мог подойти — был уверен, никогда не цапнет.
Буран умер от старости. До самой смерти он сторожил дом, следил за порядком на птичьем дворе и возил сани с дровами. Когда дядя Костя уехал из нашего города, Снегура взяли сторожем в зоосад. К этому времени он уже стал совсем чудным, порой совсем забывал, где находится. С его конурой соседствовал птичий вольер, так он бросался на клетки с маленькими птицами. Рядом в клетке сидел огромный попугай, но Снегур его почему-то не видел. А один раз этот дуралей сорвался с привязи и бросился на клетку хорька, и тот умер от разрыва сердца.
Глупого Полкана взяли к себе соседи, сказали: «У Полкана такая красивая шерсть».
А Дым стал моим другом и равноправным членом нашей семьи. С тех пор как он у нас появился, отец стал чаще бывать на воздухе, и мама уже не говорила, что у него зелёный цвет лица. Даже наоборот, говорила, что отец заметно посвежел и выглядит молодцевато.
— Животные снимают напряжение, — говорила мама. — Не случайно врачи рекомендуют ежедневно хотя бы полчаса гладить собаку или кошку.
В два года Дым внезапно заболел чумкой. Целый месяц мы с мамой возили его к ветеринару, давали таблетки, делали уколы; потом ещё один месяц пичкали витаминами. Когда Дым поправился, он вдруг стал приводить к нашему дому других больных собак. У одной была перебита лапа, у другой порвано ухо, у третьей во рту застряла рыбья кость. Мы с мамой лечили бедолаг, никому не отказывали. Соседи шутили:
— Пора открывать бесплатную лечебницу.
У Дыма вообще было обострённое чувство долга: он всегда первым спешил на помощь другим. В три года, став отличным пловцом, он спас по меньшей мере пятерых тонущих ребят, и был вправе иметь медаль «За спасение утопающих». А однажды Дым спас жизнь и мне.
Во время зимних каникул я поехал к приятелю на дачу и, конечно, взял с собой Дыма, ведь мы были неразлучными друзьями. Стояли крепкие морозы, на даче было холодно, и мы с приятелем беспрерывно топили печь. Мы катались на лыжах, кидали снежки, строили снежную крепость, но не забывали подкладывать в печь поленья. И, укладываясь спать, набили полную топку дров. А проснулись от яростного лая Дыма. Он впрыгивал на кровать, стаскивал с нас одеяло…
Открыв глаза, я увидел, что вся комната полна белого едкого дыма. Он клубился волнами, ел глаза, перехватывал дыхание. Я растолкал приятеля, мы на ощупь нашли дверь и, выскочив наружу, долго не могли отдышаться на морозном воздухе. И пока стояли около дома, из двери, точно белая река, валил дым; он растекался по участку и медленно поднимался в тёмное звёздное небо. После этого случая Дым вполне заслужил вторую медаль — «За спасение при пожаре».
Иногда, когда я видел собак-орденоносцев, которые сгибались под тяжестью медалей, то думал: «Эти собаки получили награды только благодаря своему происхождению и экстерьеру, а вот мой беспородный, никому не известный Дым — настоящий герой. Впрочем, — думал я, — так бывает не только среди собак».
Дым прожил целых пятнадцать лет. Для собак это большая редкость. В переводе на человеческий возраст это девяносто лет, то есть Дыма бесспорно можно считать долгожителем.
Все дни рождения Дыма я отмечал. Вначале — в семье, за чаепитием; позднее, когда Дым стал взрослым, а я закончил школу, — с приятелями в кафе. Кстати, его пятнадцатилетний юбилей мы праздновали так пышно, что за соседними столами подумали — у нас свадьба, не иначе.
Теперь у меня другой Дым. Дым-второй. Его я назвал в честь первого.
— В каждом доме должно быть живое существо, — говорила мама. Общаясь с ними, человек становится добрее, отзывчивее…
Эти слова я вспомнил недавно, когда шёл мимо одного двора. В том дворе мальчишки-негодяи привязали к дереву собаку и расстреливали её из луков. Я бросился во двор, но меня опередила худая, светловолосая девочка.
— Не смейте! — закричала она и вдруг подбежала к мальчишкам, выхватила у них стрелы, стала отчаянно ломать. Она так яростно накинулась на мальчишек, что те побросали своё оружие и пустились наутёк. С этой девочкой мы отвязали перепуганную насмерть собаку, и пёс в благодарность начал лизать нам руки. Он был совсем молодой и явно бездомный. На его лапах висели засохшие комья глины, из шерсти торчали колючки. Пока девочка выбирала колючки, я сбегал в аптеку и купил йод. Потом мы прижгли ранки лохматому пленнику.
— Когда я вырасту, обязательно буду лечить животных, — сказала девочка, а я подумал: «Если б начинал жизнь сначала, тоже стал бы ветеринаром и наверняка на том поприще добился бы больших успехов, чем сейчас. Ведь знаю собак намного лучше, чем людей».
— А у вас есть собака? — спросила девочка.
— Есть.
— Как её зовут? Расскажите о ней.
Я присел на скамейку, закурил, стал рассказывать. Девочка внимательно слушала, но ещё более внимательно слушал спасённый нами пёс. Его взгляд потеплел. Он представил себя на месте Дыма: он уже не шастал по помойкам, не мок под дождями, его уже не гнали из подъездов и никто не смел в него стрелять. У него был хозяин.