Белые птицы детства - Страница 25

— Да ты где их набрал-то?

— Там, — Серёжа машет в глубину сада.

— С земли?

— Да.

Сторож покашлял, смущённо покрутил ус и пояснил Серёже:

— Что-то я до тебя не припомню, чтобы ваш брат, хлопчики, яблоки с земли подбирали... Н-да... А зачем тебе яблоки? Да ещё столько?

— Сколько? — не понял Серёжа.

— Полна запазуха. — Сторож опять перешёл на родной язык: — Чи дома яблук нема?

— Я в больницу иду, — объяснил Серёжа, — к маме.

— Звиткеля же ты будешь?

— Что?

— Где ты живёшь? — Сторож осмотрелся и, потянувшись, сорвал большое розовое яблоко и протянул его Серёже. — Кушай, хлопчик.

— Я уже ел, — признался Серёжа. — Мы в Курортном живём, у дяди Феди.

— Это якого же Хведи?

— Тухачёва.

— Хвёдора Яковлевича Тухачёва? — Сторож сильно чешет в затылке, хмурится и вдруг решительно говорит: — А ну пишлы до мени. Я тоби сливами угощу. Что же ты мне сразу не сказав за дядю Хведю?

— Нет, — мотает головой Серёжа, — мне к маме надо.

Дядька думает, потом обрадованно говорит:

— Так ты назад же будешь возвертаться? Во! Так и заходь до мени. Вон, — он протянул руку, — бачишь, хибара? Так то моя хибара и е. Розумиешь?

— Я пойду. — Хохол говорит очень быстро, и Серёжа почти ничего не понял.

— Тю-ю, — догадался сторож, — ты же нашей мовы не разумиешь... Я кажу, я говорю, ты как обратно будешь идтить, так до меня и заходь. Понял? А дядьке свому от дядьки Васыля поклон передай. Мы с ним вместях партизанили. Разумеешь? А яблочек бери, сколько надо — столько бери. Разве будемо жалкувать для больных. И назад пойдёшь — тоже бери. Да ведь ты и хлопчик смешной, у нас з полу яблуки для животин збирают, а ты до больницы набрав.

И сторож, взяв Серёжу за руку, обходит с ним несколько яблонь. Выбирая самые спелые и крупные плоды, он ловко сбивает их палкой, и уже вскоре яблоки некуда девать.

— Хватит, — Серёжа смущённо улыбается, — больше не надо.

— Добре, — соглашается дядько.

Он провожает Серёжу до высоких ворот и на прощание даёт ему ещё одно, самое большое, яблоко.

— Это тоби, — говорит сторож и, похлопав Серёжу по плечу, легонько подталкивает его на дорогу. — Так ты заходь до мени. А дядьке Хвёдору поклон. Скажешь, дядька Василь из Белогорска передавав, он знает...

— Хорошо. — Серёжа уже далеко, но странный дядько всё ещё что-то кричит и кричит, поглаживая усы и добродушно улыбаясь.

Серёжа оглядывается, машет рукой и громко кричит в ответ: — Спаси-ибо!

А через несколько минут он уже входит в Белогорск, ещё издалека разглядев белую двухэтажную больницу на горе.

— Мальчик, тебе кого надо? — спрашивает молодая девушка в белом халате. Она очень молодая, очень красивая, добродушная, с продолговатыми ямочками на круглых щеках и длинной чёрной косой за овальными плечами. Серёжа робеет перед нею, но ему очень хочется смотреть и смотреть на неё, и он невольно жалеет, что у него нет такой взрослой и красивой сестры.

— Маму, — тихо отвечает Серёжа.

— Какую маму? — улыбается красивая девушка в белом халате.

— Да это же Лидии Ивановны сынок, — говорит пробегающая мимо няня, — из второй палаты.

— А-а. — Что-то меняется в лице девушки, она уже не улыбается и ямочки на её щеках исчезают. — Сейчас кликну... Тебя как зовут?

— Серёжа.

— Ты подожди здесь, Серёжа. Сейчас мама придёт.

И Серёжа почему-то хмурится и низко опускает голову. Ему кажется, что девушка с ним говорит, как с совсем маленьким, несмышлёным, а он уже закончил три класса и осенью пойдёт в четвёртый. Но уже в следующее мгновение он забывает обо всём этом, потому что в коридоре появляется мать, и Серёжа впервые замечает, как сильно изменилась она. И впервые он с криком не бежит к ней, а удивлённо и встревоженно смотрит, как она, высокая и прямая, в сером больничном халате, подходит к нему. Она подходит, и он молча прячет лицо в серый больничный халат, сильно пропахший карболкой, и непривычные слёзы жалости к всегда строгой и большой матери неожиданно горячо просыпаются из его глаз.

— Как ты повзрослел, — тихо говорит мать и гладит его сухой ладонью по русым волосам. — Пойдём на улицу.

Они выходят из больницы и садятся на красную скамью под широкой старой грушей. Жара спала, здесь, на горе, дует лёгкий ветерок, и сидеть на скамейке после душного дня приятно и очень хорошо.

— Это кто же тебя одного отправил? — спрашивает мать.

— Никто... Я сам.

— Вот как... А где ты деньги на автобус взял?

— Я без денег, — отвечает Серёжа, виновато отворачиваясь в сторону, — пешком.

— Пешком? Один?! — мать сильно удивилась, но, против ожидания Серёжи, ругать его не стала. — Как же ты дорогу нашёл?

— А чего её искать. Она сама идёт, идёт, и прямо сюда.

— Но дома-то хоть кто-нибудь знает о том, что ты пошёл ко мне?

— Нет.

— Вот что, Серёжа. — Мать встревоженно повернула его к себе и внимательно посмотрела в глаза. — Сейчас же дай мне слово, что больше никогда ко мне один приходить не будешь. Ни на автобусе, ни пешком. Слышишь?

— Да.

— Даёшь ты мне такое слово?

— Да, мама... Я больше не буду один ходить к тебе.

— Ты всё-таки ещё маленький, Серёжа, — вздыхает мать, — для таких путешествий. Я знаю, тебе скучно там, но потерпи немного. Скоро приедет твой отец, и вы будете приходить вместе. Хорошо?

— А когда он приедет? — Глаза у Серёжи радостно заблестели.

— Скоро, Серёжа, скоро... А что это у тебя за пазухой? — наконец-то замечает мать непомерно раздувшийся Серёжин живот.

— Яблоки! — вскакивает Серёжа. — Яблоки, мама, для тебя.

— Где ты их взял? — медленно, с расстановкой спрашивает мать, и лицо у неё становится холодным и чужим.

— В саду.

— В каком саду?

— Мне дядя Василь разрешил.

— А это ещё кто?

И Серёжа, вначале хмурясь и сбиваясь, а потом быстро и горячо рассказывает матери, как собирал яблоки под деревьями, потом встретил дядю Василя, потом дядя Василь узнал про дядю Федю и обрадовался, а потом уже они нарвали яблок прямо с веток, и вот это, самое большое...

— Да зачем же так много, — облегчённо улыбается мать, — разве я все съем?

— А ты ещё кому-нибудь дай, — решает Серёжа, — кто болеет.

Вскоре мать оставляет Серёжу одного, и он долго сидит на красной скамейке, почему-то особенно остро переживая своё одиночество именно здесь, возле матери, на высокой горе, крепко продутой больничными запахами. Солнце, медленно отламываясь от неба, падало за далёкие горы, и спокойная предвечерняя тишина мягко оседала на раскалённую за день землю.

— Серёжа! Ты не уснул?

А он и не заметил, как совсем близко подошла мать.

— Это тебе. — Она протягивает ему большой свёрток, в котором, он это знает, конфеты и печенье. Но, против обыкновения, гостинцы его обрадовали не очень, и Серёжа говорит матери:

— Это ведь тебе... Я не хочу.

— Ну вот ещё! Разве можно отказываться?

Потом, значительно позже, он поймёт, что в эту встречу с матерью, впервые испытывая щемящую жалость к ней, он словно бы предчувствовал всё, что произойдёт с нею.

— Я попросила Галю, она проводит тебя до автобуса,— говорит мать.

Серёжа пристально, не мигая, смотрит на неё, и вдруг бросается к ней, крепко обнимает и быстро, захлебываясь слезами, говорит:

— Не хочу! Не хочу! Не хочу!..

Серёжа с Галей спускаются с горы, и на повороте Серёжа ещё раз оглядывается и видит мать у больничных ворот. Она грустно машет ему, потом показывает, чтобы он шёл и не задерживал Галю. Серёжа вздыхает и только теперь замечает, что самое большое яблоко всё ещё у него в руках.

— Как же ты не побоялся так далеко идти один? — спрашивает Галя.

Галя, та самая девушка, что первой встретила его в больнице. Серёжа опять робеет перед нею, говорит скованно и неохотно.