Белая змея - Страница 22

Компания аристократов, зашедшая поздравить Лидийца, обнаружила, что он лежит на ложе в верхней спальне, подложив руки под голову, словно спит.

— Простите меня, — глухо промолвил он.

Все хорошо знали, что порой после своих самых эффектных поединков Клинки становятся мрачными, и львиная орхидея из Ли-Дис — не исключение. Аристократы немного подокучали ему болтовней о поэтах и женщинах, вручили подарки, увенчали его венком из золотых маков и ушли.

Тогда, и только тогда, он позволил себе зарыдать.

У входа в ад неподвижно стоял человек.

— Прошу извинить меня, госпожа, — сказал он, — но ты не можешь сюда войти.

В скудно освещенном факелами коридоре, проходящем под стадионом, было очень темно. Но под сводами, простирающимися за спиной этого человека, царила своя, особая темнота. Женщина мерцала во тьме, чересчур белая и призрачная, как дурное знамение.

— Ты видишь, кто я, — произнесла она, поймав его взгляд глазами, подобными мерцающим зеркалам. — Отойди.

— Да, вижу. Я уверен, что вполне почтителен. Но ни одна женщина не пройдет сюда. Даже шлюха, которая хочет сказать последнее «прости».

Словно для того, чтобы подчеркнуть сказанное, за его спиной раздался крик агонии. Это был иллумит, последний, кого сразил Железный Бык. Хирургическая палата — не место для любопытных, неважно, грозят ли они карами или предлагают взятки.

— Корл, — произнесла женщина.

— О да.

— Он еще жив, — продолжила она.

— Да, но не спрашивай меня, каким образом. Это известно одним его богам. В любом случае, когда из него вытащат сталь, он истечет кровью и умрет.

— Пропустите меня к нему, — потребовала она.

Как и все Висы, этот человек знал, на что способны эманакир и как рискованно не прислушиваться к их словам. Но иллумит, которого разделал Железный Бык, снова начал кричать, останавливаясь лишь для того, чтобы перевести дух.

— Почему бы тебе, госпожа, не пойти отсюда? — сказал ей привратник, теряя терпение. — Найди свою богиню, а когда найдешь, заползи в ее нору и сиди там.

Нечто, сходное по воздействию с огромным кулаком, ударило его в грудь. Удар отшвырнул привратника в дверной проем. Пока он, задыхаясь, корчился на полу, женщина-эманакир спокойно прошла мимо.

В темной комнате, полной запахов раскаленного металла, крови, разложения и лекарств, кипела работа. При свете тусклых ламп врачи склонялись над телами. Стайки мальчиков носились с кипяченой водой для инструментов, крюками, скальпелями и пилами для костей. Еще один бродил туда-сюда с кувшином вина. Он уставился на белое существо, к которому подошел, и сотворил охранительный знак.

Крик иллумита оборвался — он умер внезапно, словно резкий порыв ветра захлопнул дверь.

Хирург выпрямился, ополоснул руки в тазу, который принес один из мальчиков, и развернулся к кушетке, где лежал еще один покалеченный. В мякоти его груди и плеча, между осколками ключицы, застрял меч.

Зная анатомию, врач был впечатлен силой удара. Может быть, в ключице уже была слабина?

— Будем тащить, — озабоченно произнес он. — Не дадим ему умирать долго. Осталось немного, но все-таки подержите его.

Никто не сдвинулся с места. Хирург поднял голову и увидел женщину, подошедшую к изголовью кушетки.

— Госпожа, вам здесь не место. Уходите.

Мальчики в страхе забормотали, услышав, как он разговаривает с белокожей степнячкой. Однако женщина не придала этому значения.

— Госпожа, — повторил он, — я сочувствую вам, если он что-то значил для вас, но он отбегался. Разве вы желаете ему лишних страданий? Уходите или хотя бы отойдите, а то вас забрызгает кровью.

С этими словами он ухватился за меч. Но до того, как он успел сделать что-либо, небольшая рука женщины легла поверх его рук. Цветом она была как снег и на фоне его собственной кожи цвета темной меди выглядела особенно отталкивающей. Он предполагал, что ее кожа холодна, но она оказалась теплой.

— Я сделаю это, — произнесла она.

— Глаза Дайгота! — яростно бросил врач. — Не будь дурой, женщина!

— В сторону, — только и ответила она.

Тишина затопила просторное помещение. К своему изумлению, хирург понял, что отходит в сторону, как ему велено.

И тогда на глазах у всех, кто был в комнате, эманакир с легкостью вынула меч из тела корла, словно из шелковых ножен.

Поток крови окатил тело раненого и кушетку. Сталь оставила по себе неровную пурпурную полосу, рассекающую тело от основания шеи до середины грудной клетки. Выпустив меч, женщина наклонилась вперед, пряди ее серебряных волос упали на тело корла, скрывая то, что она делала. Когда же она подняла руки и голову, на теле корла ничего не осталось. Лишь медленно сползала вниз одинокая капля крови.

Не проронив ни слова, эманакир вновь пересекла застывшую в безмолвии комнату и удалилась.

Закат повис над городом, словно алый навес. Сегодняшний день на стадионе завершился закорианской борьбой и тремя гонками колесниц по девять кругов, в каждой из которых определился свой победитель. Игроки радовались или зализывали раны.

От компании к компании пошел гулять странный слух: якобы юный безумец-корл, совершенно явно обреченный на смерть на глазах огромной толпы, был невероятным образом спасен хирургами.

О Лидийце, который немедленно забыл о наваждении Застис, вынудившем его убить корла, ничего нового не говорили.

В час, когда солнце садилось, роняя на землю лужицы красного света, Регер находился в стойлах хиддраксов близ стадиона, с северо-западной стороны. К двадцати двум годам каждый достойный возничий получал свою упряжку и колесницу, сделанную лучшими мастерами Элисаара.

Хиддраксы, принимавшие участие в Огненных скачках, брали фрукты с ладоней Регера и трогали губами его плечи, словно целуя.

На гудящий портовый город опускался вечер. Несколько конюших приступили к своим обязанностям, наполняя кормушки, хиддраксы разворошили солому и принялись есть. Слева, от лошадиных стойл, доносился неясный шум. Сегодняшние скачки были на лошадях, и ценных животных еще не завели в стойла.

— Слушайте, хорошие мои, — говорил Регер хиддраксам. — Слушайте, какой шум они подняли. Но разве могут они мчаться так, как вы, словно ветер и огонь? Самые лучшие в мире, мои любимые…

Конюший провел через двор черного верхового скакуна и остановился под аркой, где упряжные хиддраксы уже не могли видеть его.

Вскоре вышел Регер. Сегодня ему предстоял обед у именитого купца, который два сезона назад подарил ему этого огромного зверя. Регер подошел к свету, проверяя, как подковали скакуна.

— Ты должен знать, Лидиец, — обратился к нему конюший. — Этот юноша-корл — он жив.

— Да, но это не надолго, — Регер помедлил, поднимая следующее копыто.

— Что-то произошло. Туда пришла женщина, одна из этих белых с Равнин. Она знала какую-то хитрость, и они смогли вылечить его.

— Нет, — уронил Регер. Он отпустил последнее копыто, выпрямился и потрепал верхового скакуна по шее.

— Да, Лидиец. Клянусь. Весь стадион знает, спроси любого. У него даже шрама не осталось.

Регер вскочил в седло, вывел скакуна через арку в лучи заходящего солнца и по обсаженной деревьями аллее, с которой был виден далекий океан, направил его на юг, к городу.

В этот сезон Застис в Саардсинмее палила неистовее, чем обычно. Он не проехал и мили, а ему не менее десяти раз успели сообщить, всегда почтительно, но со странным чувственным оттенком, что корл жив.

За час, который он ехал по Дороге Нового кинжала, он почти поверил в это. Он убил корла. После таких ударов не выживают. Регер чувствовал себя виноватым из-за того, что не выдернул клинок сам, разом прекращая мучения юноши. Но он был не в силах снова взяться за меч, который превращался в змею.

Как сказал конюший — белая женщина с Равнин. Колдовство, способное на один трюк, способно и на другой — почему бы и нет? Неужели оживить мертвого труднее, чем сделать живым клинок?